Согласно законам раздатка это может означать только одно: государство ожидало от тех, кто получал данную раздачу, определенной сдачи. В чем же она состояла? Прежде всего, на наш взгляд, в лояльности. У нас и в среде либералов, и в среде патриотов сложился взгляд на преобразования общества в 1990-е годы как на насильственную акцию, которая проводилась вопреки желанию большинства российского общества (тем более что внешне все так и выглядело: все 1990-е годы на площадях митинговали десятки тысяч пенсионеров, шахтеров, учителей и т. п., требуя отставки Ельцина и его команды и обвиняя их в антинародной политике). но еще н. Макиавелли открыл политологический «закон кентавра», суть которого в том, что нельзя проводить масштабные изменения общества, опираясь только на насилие. Они возможны, лишь если общество, пусть и в неявной, скрытой форме, согласно на них (при этом представители общества на словах могут и протестовать, главное, чтоб эти словесные протесты не обернулись протестами реальными). Это полностью распространяется и на население бывшей РСФСР. Фактически, а не декларативно оно поддержало либерал-реформаторов и, скажем, не вышло на улицы защищать СССР, поскольку эти либералреформаторы кое-что ему дали (хотя сделка народа с ними так и осталась негласной и про нее предпочитают не говорить и даже не думать). яркий пример такого «подкупа народа» — приватизация жилплощади. Большинство городских жителей СССР жили в социальном жилье. Они пользовались государственной жилплощадью на правах пожизненной бесплатной аренды (платили они не за жилье, а только за коммунальные услуги)115. В 1950—1960-е годы советское государство сделало шаг в сторону превращения социального жилья в личное: разрешило передавать квартиры по наследству, если в них прописаны наследники, и позволило их обменивать (сначала на безденежной основе, а потом и с доплатой). но квартиры все равно оставались в собственности государства, а это означало, что государство может взять и распорядиться своей собственностью, как ему выгодно: например, лишить квартиры, если человек перестал работать в ведомстве, которое ему ее выдало, или «уплотнить», то есть подселить в квартиру еще кого-либо, если того требовали обстоятельства. Потаенной, хотя почти и не выражаемой вслух мечтой среднего советского обывателя было получение всех прав на квартиру, которую он имел, то есть превращение ее в его частную собственность. И эту мечту сделал явью … Президент РФ Б. н. Ельцин. 4 июля 1991 года, то есть за полгода до падения СССР, он подписал закон № 1541-1
«О приватизации жилищного фонда в Российской Федерации». Термин «приватизация» в нем был скорее данью тогдашней моде. Приватизация предполагает продажу государственного имущества на рынке. Если бы жилищный фонд РСФСР действительно был приватизирован, то квартиры достались бы только тем, кто был способен их купить. Закон же фактически дарил государственное социальное жилье тем, кто был в нем прописан, то есть официальным пользователям. Граждане РФ бесплатно получали в частную собственность квартиры, в которых
они жили (в отличие от жителей бывших социалистических стран Восточной Европы, где жилье продавалось, пусть и по символической цене, гораздо ниже рыночной, а часть жилищного фонда вообще возвращалась дореволюционным владельцам). Статья 1 закона РФ гласила: «Приватизация жилых помещений — бесплатная передача в собственность граждан Российской Федерации на добровольной основе занимаемых ими жилых помещений в государственном и муниципальном жилищном фонде, а для граждан Российской Федерации, забронировавших занимаемые жилые помещения, — по месту бронирования жилых помещений»116.
Граждане теперь могли делать с квартирами что угодно: продать, сдать в аренду, завещать, подарить и т. д. Их никто не имел права лишить квартиры на основании того, что они фактически там не живут, утратили прописку, уволились с предприятия. К ним никто никого не мог подселить, мотивируя это тем, что у них избыточная жилая площадь. Естественно, эти люди объективно были заинтересованы в том, чтоб старая власть не вернулась (хотя субъективно они могли говорить или даже думать что угодно).
То же самое касается и высшего образования. В СССР высшее образование получали от 10% выпускников школ в 1950-е до 30% — в 1980-е годы117. Остальные шли в вечерние школы рабочей молодежи, ПТУ, техникумы и занимали место в средней и низшей стратах советского общества. Доступ в элиту (технократическую, интеллигентскую, административную, партийную) был открыт лишь обладателям высшего образования. Поэтому, несмотря на утверждения советской пропаганды о почетности труда рабочих, практически каждый родитель в СССР мечтал о том, что его чадо поступит в вуз. И совершенно очевидно, что, сохранись СССР после 1991 года, мечты более половины таких родителей никогда бы не воплотились в жизнь. В СССР в вуз поступить было трудно, особенно тем, кто не принадлежал к элите, то есть не был выходцем из семей партноменклатурщиков, госслужащих, технической и гуманитарной интеллигенции или не имел соответствующей подготовки. В постсоветскую эпоху с введением коммерческих наборов, на которые, особенно в провинции, требовалось не так уж много денег, с расширением вузов за счет филиалов и с увеличением количества вузов, со снижением требований к абитуриентам и сту
дентам, особенно в многочисленных коммерческих вузах, куда зачастую поступали лишь на основе собеседования, ситуация изменилась. Высшее образование теперь могли получить практически все, кто желал. К первой половине 2000-х было охвачено высшим образованием от 80 до 90% бывших выпускников школ. Более того, лица старшего возраста, не получившие образование в свое время, делали это теперь, а те, кто уже имел высшее образование, получали второе (преимущественно экономическое или юридическое).
Понятно, почему в этом были заинтересованы граждане. но почему в этом было заинтересовано государство, ведь большинство специалистов, производимых вузами, ему было не нужно, и оно это недвусмысленно показывало? А государство заключало с гражданами своеобразную негласную сделку: оно обеспечит им получение высшего образования без особых усилий, они не будут становиться на сторону радикальных противников данного политического режима. Очевидно, речь идет о лояльности уже после получения диплома.
Вторая сдача (социальная функция) постсоветских вузов, связанная с первой, состояла в обеспечении политической лояльности молодежи во время учебы в вузе. Все 1990-е годы власть либерал-реформаторов в России была крайне неустойчивой. Они всерьез опасались коммунистического реванша, и угроза эта была вполне реальной и даже увеличивалась по мере того, как реформы болезненно ударяли по широким массам населения. В этих условиях присоединение к оппозиции «сердитой» радикальной молодежи могло существенно приблизить оппозицию к победе. Поэтому государство было заинтересовано и в том, чтобы эта активная в силу самого своего возраста молодежь оказалась в стенах вузов, где была запрещена деятельность партий, и прежде всего оппозиционных (провластные партии и в особенности их молодежные отделения продолжали действовать, несмотря на запрет), и где администрация имела множество рычагов для того, чтобы отвадить слишком беспокойных студентов от политической деятельности в рядах оппозиции, а «студенческая жизнь» с ее спецификой (КВн, турпоходы, самодеятельность и т. д.) отвлекала от политики.
Третья, очень важная сдача постсоветских вузов сводилась и сводится к социальной изоляции молодых людей. на это обратил внимание С. Г. Кордонский: «Школы и вузы постепенно становятся закрытыми … организациями, где на входах стоят охранники, на окнах первых этажей — решетки. Созданы системы учета и оперативного наблюдения за теми, кто отнесен к группам риска… Постепенно функция социальной изоляции начинает доминировать над образовательной и социализационной функциями …»118. Действительно, вуз теперь превращается в место, куда родители отдают молодого человека за определенную плату на 4-5 лет, с тем чтобы он не болтался на улицах, не связался с дурной компанией, не стал алкоголиком, наркоманом, преступником. В вузах возникает пропускная система: войти и выйти можно только по индивидуальным магнитным карточкам, преподаватели следят за посещаемостью занятий, кураторы собирают подробную информацию о студентах и их родителях, вплоть до адресов и телефонов, и сигнализируют родителям в случае пропусков, дисциплинарных нарушений и т. д. Доминанта функции социальной изоляции также влечет за собой снижение требований на экзаменах и зачетах и, значит, снижение качества образования: родители, оплатив социальную изоляцию своего чада, должны быть уверены, что она продлится полный срок, и их не устраивает, что чадо будет выброшено на улицу только за то, что не понимает высшей математики. Собственно, о полноценном образовании в этом случае и речи не идет: вуз может быть либо учебным заведением, либо учреждением, занимающимся социальной изоляцией.
Желание родителей совпадает с интересами государства. 1990-е годы — это время «дикого капитализма», когда в России получила широчайшее распространение преступность. Она стала серьезной угрозой для государства, в определенных регионах страны преступные группировки начали подменять собой и подминать под себя органы государственной власти. Расширение поступления в вузы и система изоляции во время учебы в них были направлены на то, чтобы оградить широкие круги молодежи от влияния криминального сообщества. Поэтому государство и было заинтересовано, чтоб в вузы принимали как можно большее количество молодых людей, и чтоб их ни в коем случае не отчисляли за неуспеваемость.
Наконец, поскольку выпускники вузов, независимо от полученной специальности, в 1990-е охотно шли служить в милицию, вузы и таким образом вносили свой вклад в борьбу с преступностью.
Далее речь пойдет о сдаче, которой государство не ожидало от вузов, но которую все равно получило в силу того, что наши вузы были так устроены, что перерабатывали человеческий материал именно таким образом. Имеется в виду воспитание типичных представителей сословного общества с соответствующей психологией и качествами (почитание начальства, дисциплинированность, сословная солидарность и т. д.). Пребывание в одной студенческой группе в течение нескольких лет приучает молодого человека к коллективизму, умению подчиняться воле большинства, учит ладить с самыми разными людьми (в западных вузах, напротив, нет долговременных групп, студент постоянно меняет группу, что соответствует поведению инициативного индивидуалиста, постоянно меняющего место жительства и работы). С другой стороны, общение с преподавателями воспитывает чувство иерархии и послушание. Отношения студентов с преподавателями и в постсоветском вузе носят авторитарный характер (в отличие от западного вуза, где эти отношения партнерские). Преподаватель располагает множеством средств, чтоб выдрессировать непокорного или, что то же самое, не понравившегося ему студента. Он может выгнать его с занятия за нарушение дисциплины, а затем заставить «отработать» пропуск, и без унизительной отработки он не будет допускать студента до экзамена. Он может «завалить» его на экзамене или зачете, задав неожиданный или не предусмотренный программой вопрос. Он может просто выгнать его с экзамена, обвинив в списывании, причем доказывать обвинения не обязательно (экзамены и зачеты сдаются в России в форме личной беседы, часто с глазу на глаз, когда вся остальная группа находится в коридоре, в отличие от Запада, где личный контакт преподавателя и студента сведен к минимуму, экзамены сдаются в письменной форме и ответ студента всегда можно посмотреть и перепроверить). никто не знает, что отвечал студент, в случае конфликта созданная комиссия, скорее всего, встанет на сторону преподавателя (хотя бывают исключения, особенно если студент имеет поддержку в лице влиятельных родственников или друзей родителей в среде университетской администрации). Короче говоря, в руках преподавателя судьба студента: преподаватель может сделать так, чтоб студента отчислили (хотя, как мы говорили, он не может злоупотреблять этим правом), лишили стипендии и т. д. Студенту ничего не остается, как подчиниться, это его и официальная, и неофициальная обязанность, и большинство так и делает. Студент начинает выполнять все требования преподавателя, тем более что они немудреные. нужно лишь выражать всяческое внешнее почтение преподавателю, независимо от того, как к нему относишься в действительности, уметь в меру льстить — например, посмеяться его несмешным шуткам. Важно также посещать занятия (или отпрашиваться в случае невозможности посетить), вести себя на занятиях тихо, изображая покорность и прилежание, не возражать, даже если преподаватель кричит на студента и оскорбляет в более или менее «культурной» форме (в случае грубых оскорблений на него есть управа — жалоба вышестоящим руководителям, администрации вуза). наконец, нужно приходить на экзамены, делать вид, что готовился к экзамену, не афишировать, что списал ответ, чтоб дать возможность преподавателю поставить положительную оценку, «сохранив лицо».
В итоге студент вырабатывает умение, которое пригодится ему в его дальнейшей профессиональной деятельности, в каком бы учреждении сословного общества он ни работал. Речь об умении ладить с самыми разными начальниками. За годы учебы студент встречается с большинством из возможных типов начальников, воплотившихся в преподавателях: «добрыми», «злыми», «падкими на лесть», «женолюбивыми», «корыстными» и т. д. К каждому студент (студентка) должен (должна) подобрать свой «ключик», и тогда он (она) сдал (сдала) самый настоящий, хотя и неофициальный экзамен на умение выживать в сословном огосударствленном иерархизированном российском обществе.
Итак, на протяжении всех 1990-х годов вузы в РФ воспроизводили типаж людей, живущих в сословном обществе, умеющих с должным пиететом относиться к представителям высших сословий и имеющих внутрисословную солидарность. Высшие учебные заведения, которые по замыслу своему должны были выполнять задачу модернизации молодого поколения, на самом деле выполняли задачу демодернизации. Они создали социальные фильтры, которые не позволяли повысить социальный статус людям именно с модернистским типом поведения — самостоятельным, социально активным атомизированным личностям, полагающимся на себя, а не на патернализм государства и сословную солидарность. Такие личности либо выбраковывались, либо ломались и переделывались в коллективистов, живущих в согласии с общественным мнением и волей начальства.
Поскольку же охват населения высшим образованием в РФ в 1990-е ширился и ширился, в итоге страна и получила критическую массу людей с сословной психологией, каковая масса и станет социальной базой авторитарного («путинского») поворота 2000-х.
Изобразим сдачи и раздачи постсоветского мутировавшего вуза в виде схемы 14.
Мы говорили, что в Российской империи и СССР университеты не прижились и превратились в мультиинституты, готовящие молодых людей к госслужбе. В постсоветской России мутация продолжилась и университеты, равно как и многие другие вузы, особенно в провинции119, превратились в вузы лишь по названию. По сути это были уже не образовательные, а воспитательно-пенитенциарные заведения, их принципиальных отличий от тюрем было лишь три:
- в вуз молодой человек попадает не за преступление, а за возможность антиобщественной деятельности. Здесь действует презумпция виновности, и обоснование ее — сама молодость студентов, которая в глазах родителей и педагогов есть синоним глупости, безответственности, неосторожности;
- в самом вузе относительно мягкий режим содержания (предполагающий, например, возможность уходить вечером домой, относительно свободную форму одежды), сочетающийся с имитацией образования, в ходе которой все равно передаются отдельные общекультурные навыки;
- после выхода из вуза происходит не понижение, а повышение сословного статуса.
Именно такие мутировавшие вузы, которые реализовывали парадигму «образования без образования», были государству нужны — для сохранения политической стабильности в стране и для уменьшения уровня преступности.