Поставив себе целью превратить Россию из аграрного средневекового общества в общество, имеющее свою промышленность, армию и флот современного типа, а также аппарат гражданских управленцев, характерный для европейских «просвещенных монархий», и создать условия для самовоспроизводства такого общества, Петр I и его преемники на русском престоле не могли обойтись без университетов, без которых немыслимо существование цивилизации модерна. Первый российский модернистский университет был учрежден в 1725 году по плану Петра I, план этот опирался на идеи лейбница и Вольфа. Это был Санкт-Петербургский Академический университет. Затем в 1755 году в силу неудачи петербургского эксперимента был основан Московский университет. В первой половине XIX века в России возникает уже система университетов: Московский, Санкт-Петербургский (1819), Казанский (1804), Харьковский (1805), Киевский (1833), а к 1917 году в Российской империи было 11 университетов, в них училось около 33,5 тысячи студентов48 и работало около 1500 штатных преподавателей (примерно 1 преподаватель на 24 студента).
Университеты в России учреждались государством, находились под покровительством императора (отсюда их именование императорскими университетами) и под управлением министерства просвещения (которое было создано в начале XIX века), осуществлявшего свой контроль через особых чиновников — попечителей учебных округов. Вплоть до 1840-х годов российские университеты состояли из трех факультетов: философского, юридического и медицинского (теологический факультет отсутствовал, так как богословское образование в России с эпохи Петра I давалось в особых учебных заведениях — семинариях и духовных академиях, которые были подчинены не государству, а церкви). Первоначально российским университетам были представлены те же привилегии, что и европейским университетским корпорациям, а кое в чем даже более широкие: так, в германских университетах профессорская корпорация не могла заниматься финансовыми делами университета, это была прерогатива министерства, у нас этим занималось правление университета, состоящее из ректора и деканов (правда, под контролем попечителя).
Но по мере того, как университеты укоренялись в России, они заметно менялись, теряя свойства собственно университетов и превращаясь в государственные высшие учебные заведения, лишь внешне похожие на университеты Запада, а по существу отличающиеся от них. Процесс этой мутации университетов на российской почве растянулся более чем на столетие, и можно проследить его основные этапы.
Начнем с того, что в России еще с XVIII века сложилось разделение высшего образования и науки. Для проведения научных исследований и получения нового социально значимого научного знания еще Петром Первым была учреждена Академия наук. Университеты же, которые царь первоначально задумывал как подразделения Академии наук, с появлением министерства народного просвещения в начале XIX века передаются под его контроль и превращаются преимущественно в образовательные и воспитательные, а не в научные учреждения (тогда как на Западе в это же время рождается гумбольдтовский университет, в основу которого положен принцип единства научного исследования и преподавания).
Любопытно заметить, что дореволюционные университетские уставы практически не требовали от преподавателей самостоятельных занятий наукой, преподаватели должны были главным образом иметь широкие познания относительно научных достижений, прежде всего, появившихся на Западе, с тем чтобы быть в состоянии излагать их студентам. В уставе Московского императорского университета от 1804 года говорилось: «Главная должность Профессоров состоит в том, чтоб 1) преподавать курсы лучшим и понятнейшим образом и соединять теорию с практикою во всех науках, в которых сие нужно; 2) преподавая наставления, пополнять курсы свои новыми открытиями, учиненными в других странах Европы…»49. То же самое требование мы встречаем и в типовом уставе университетов от 1835 года: «Должность профессора заключается: 1) в полном, правильном и благонамеренном преподавании своего предмета,
2) в точном и достоверном сведении о ходе и успехах наук, им преподаваемых, в ученом мире…».
В уставе 1835 года появляется и требование того, чтобы преподаватель имел ученую степень: «никто не может быть Ординарным или Экстраординарным Профессором, не имея степени Доктора того Факультета, к которому принадлежит кафедра. Для получения звания Адъюнкта надлежит, по крайней мере, иметь степень Магистра», которое повторяется в уставе 1863 года: «никто не может быть ординарным или экстраординарным профессором, не имея степени доктора по разряду наук, соответствующих его кафедре. Для получения звания доцента надлежит иметь, по крайней мере, степень магистра; приват-доцентами же могут быть и кандидаты, представившие диссертацию <…> по тому отделению факультета, в котором они намерены преподавать, и защитившие ее публично в присутствии факультета». Вместе с тем даже в этих уставах не содержалось требования продолжать за
ниматься наукой во время службы в университете, неукоснительно требовалось лишь иметь степень при принятии на должность, а также требовалось вести преподавательскую работу.
Более того, государственная регламентация преподавательской деятельности, которая укоренилась в университетах России в XIX веке, исключала то понимание связи преподавания и науки, которое было характерно для университетов Запада. В российских университетах профессора и адъюнкты читали не специальные курсы, которые касались области их научных исследований, как на Западе, а общие курсы, которые были указаны в уставах университета и утверждены министерством народного просвещения. Понятно, что невозможно быть специалистом по философии вообще и по физике и физической географии вообще, чтения которых студентам требовал устав 1835 года. Можно не сомневаться, что преподаватели здесь действительно ограничивались изложением общих почерпнутых из чужих книг сведений.
Наконец, профессоров на должность назначало министерство, которое руководствовалось не столько их научными заслугами, сколько педагогическими талантами и благонадежностью. Достаточно вспомнить, с какими трудностями со стороны министерства сталкивался философ Владимир Соловьев при преподавании в Санкт-Петербургском университете; формулировка, с которой министерство лишило его университетской кафедры: «У него есть мысли», — говорила сама за себя. Собственно, университетские уставы и не требовали, чтоб на университетские кафедры назначали выдающихся ученых-исследователей, как это старались делать в Германии. Устав 1835 года гласил: «Профессоры, Адъюнкты и Почетные Члены Университета утверждаются в сих званиях Министром народного Просвещения, которому, впрочем, предоставляется право и по собственному своему усмотрению назначать в Профессоры и Адъюнкты на вакантные кафедры людей отличных ученостью и даром преподавания, с требуемыми для сих званий учеными степенями». Очевидно, речь не об ученых-исследователях, а
об эрудитах и хороших педагогах51. Сказанное не отменяет того факта, что среди профессоров российских университетов действительно были крупные и выдающиеся ученые: В. О. Ключевский, н. И. лобачевский, С. М. Соловьев. но если обратиться к оценкам современников, складывается впечатление, что это было скорее исключением, чем правилом: средний профессор был начетчиком и в лучшем случае хорошим знатоком учебников, по которым он читал лекции студентам.
Таким образом, хотя в российских университетах, как и в университетах Европы, предполагалось, что преподаватель одновременно является ученым-исследователем, активной научной работы наши университеты от него не ожидали. наш преподаватель мыслился скорее как эрудит, который хорошо знает новейшие достижения науки, особенно западной, и способен толково и увлекательно изложить их студентам. Главной его деятельностью было преподавание, передача знаний, причем не им самим добытых.
Далее, в 1819 году в российских университетах была уничтожена и свобода учебы, которой также отличается европейский модернистский университет. Сделано это было посредством введения курсовой системы, которая предполагала, что студенты обучаются по универсальному учебному плану, установленному администрацией и утверждаемому министром (эта система впоследствии была восстановлена в советских вузах и существует в России по сей день). При поступлении каждому студенту выдавали табель, где было указано, лекции каких профессоров он должен посещать. Таким образом, российские студенты, в отличие от германских, не могли выбирать себе предметы и преподавателей. После окончания каждого учебного года в российских университетах предполагались экзаменационные испытания, студенты, не сдавшие их, не могли продолжать учебу. Допуском к экзаменам были зачеты полугодий — выдававшиеся студентам каждое полугодие разрешения, посредством которых преподаватель свидетельствовал, что студент посещал его лекции.
Этим российские университеты тоже сильно отличались от германских, гумбольдтовских, где внутри университета академических экзаменов не было, студенты сдавали лишь внешний государственный экзамен по окончании учебы в университете.
В конце XIX века были предприняты попытки изменить эту систему. По уставу 1884 года факультетам предоставлялось право разрабатывать не один, а несколько учебных планов с различными предметами в различной последовательности. Администрация университета в обязательном порядке знакомила студентов со всеми планами. Студент в начале полугодия мог подать заявление на имя декана, и тот в случае внесения студентом оплаты разрешал тому учиться по выбранному плану. Тем не менее эта мера не покончила с курсовой системой. Фактически у студентов все равно не было свободы выбирать себе предметы, они выбирали лишь тот или иной обязательный учебный план. Кроме того, далеко не все факультеты разрабатывали несколько планов, как по причине недостатка преподавателей, так и по причине консерватизма преподавателей, да и студентов, которых устраивал один стандартный план. Элементы свободы учебы были привнесены в университеты Российской империи лишь в ходе либеральной реформы 1905 года, причем сами современники оценивали их неоднозначно. Так, отмечалось, что большинство студентов не пользуются правом выбора, а учатся по стандартным планам, которые готовили факультеты в качестве рекомендуемых52.
В 1835 году в России было покончено и со свободой преподавания (о чем мы уже упоминали). Устав университетов 1835 года указывал, какие науки следует преподавать на определенном факультете, за факультетскими собраниями осталось только право распределения курсов и времени преподавания на каждые полгода (тогда как по предыдущему уставу от 1804 года профессора могли сами разрабатывать курсы, и если корпорация в лице совета университета их утверждала, то профессор начинал этот курс читать студентам). Так, на юридическом факультете обязательно преподавались следующие науки:
«1) Энциклопедия, или общее обозрение системы Законоведения, Российские Государственные Законы, т. е. Законы Основные, Законы о Состояниях и Государственные Учреждения. 2) Римское Законодательство и История оного. 3) Гражданские Законы, общие, особенные и местные. 4) Законы Благоустройства и Благочиния. 5) Законы о Государственных повинностях и Финансах. 6) Законы Полицейские и Уголовные. 7) начала Общенародного Правоведения.
Устав 1884 года утвердил эти нормы, так как в нем содержались указания, какие конкретно кафедры должны быть на каждом факультете. Особенно контроль над преподаванием усилился в правление императора николая I, когда университетам запретили закупать иностранные книги и приглашать для преподавания иностранных ученых, преподавателей обязали представлять деканам краткие программы своих курсов (для передачи их вверх по начальственной лестнице вплоть до министерства), а на деканов возложили обязанность следить за тем, что читается на лекциях.
Также в правление николая I философские факультеты в российских университетах были уничтожены, а вместо них созданы историко-филологические и физико-математические факультеты. Запрещено было и преподавание философии, которое было восстановлено лишь в эпоху реформ Александра II и лишь на историко-филологических факультетах, затем при Александре III снова запрещено и восстановлено лишь после 1905 года и вновь лишь на историко-филологических факультетах, где возникли философские отделения. Таким образом, большую часть XIX века в российских университетах вместо философии преподавались логика и психология, причем лишь профессорами богословия. Это было сильным ударом по самой идее университета в России.
Вспомним, что для модернистского гумбольдтовского университета философский факультет был центральным, обеспечивая универсальность образования, даваемого в университете (поскольку классическая философия, претендуя на статус основания всех наук, помогает приблизить их к идеалу научности вообще). В российских же университетах студенты после запрета философии изучали лишь конкретные науки, преподаваемые на данном факультете, без связи их с другими дисциплинами, которую могла бы обеспечить философия. Таким образом, студенты университетов теперь мало отличались от студентов высших специальных профессиональных школ. По сути, целостность университетской корпорации, которую на Западе спаивал воедино философский факультет, обеспечивалась теперь в России лишь институтами самоуправления (к тому же весьма ограниченного, поскольку все серьезные решения совета и ректора требовали согласования с попечителем и министром).
Наконец, в правление Александра III был принят самый суровый устав за всю историю российских университетов — устав 1884 года. Правда, его суровость сводилась к усилению государственного надзора, в плане учебной части он допускал даже некоторые свободы, но все же устав вошел в историю как ультраконсервативный. Ректор по нему назначался министерством и из «первого среди равных» в университетской корпорации превращался во всевластного университетского диктатора, который внутри университета мог вмешиваться в какую угодно область жизни. Устав гласил: «Ректору вверяется непосредственное заведывание всеми частями управления Университетом в указанных настоящим Уставом пределах. <…> Все служащие в Университете и состоящие при нем лица обязаны исполнять законные требования Ректора. независимо от сего Секретари Совета и Правления, лица, служащие по найму в Канцеляриях сих установлений, Библиотекарь, Помощники его, Секретарь библиотеки, Казначей, Бухгалтер, Архитектор, Экзекутор, Архивариус и Врач состоят в непосредственном подчинении Ректора». Хотя формально сохранялись институты самоуправления — совет и правление университета, их решения теперь фактически не имели законной силы, если не были подтверждены ректором. Ректор же подчинялся только министру и отчитывался перед ним, представляя в университете волю министерства. Деканы факультетов и инспектор назначались попечителем учебного округа, который находился в ведении министра, и подчинялись во всех вопросах, выходящих за рамки компетенции попечителя, ректору. назначение деканов, превращающее их в самовластных правителей на факультетах, также сильно ограничило права факультетских корпораций, но полностью не уничтожило их, в отличие от корпорации общеуниверситетской. За собраниями факультетов осталось право возводить в ученые степени магистра и доктора, на которое не могли повлиять ни министр, ни попечитель, ни ректор, ни декан. Но все же не будет преувеличением сказать, что устав 1884 года покончил с существованием университетской корпорации в России. Ведь корпорация по определению есть сообщество, которое обладает определенной независимостью от государства в своих внутренних делах. Средневековый университет, как мы помним, и возник как такая корпорация ученыхпреподавателей, получившая привилегии от государства и церкви. Гумбольдтовская реформа покончила с самоуправлением университетов, так как профессора и сам ректор превратились в госслужащих, подчиняющихся министерству, но она и обозначила новый сегмент жизни университета, куда государство обязывалось не вмешиваться и где преподаватели и студенты все решали сообща, пользуясь полнейшей свободой, — это область обучения. В этом смысле и гумбольдтовский университет оставался корпорацией ученых (как остается им и современный американский университет), причем речь именно о корпорации всего университета, а не отдельных факультетов. несмотря на то, что на факультетах изучались разные науки, философия связывала их воедино и обеспечивала целостность корпорации.
В России в течение всего XIX века вследствие усилий государства, о которых уже шла речь, постепенно университет переставал быть корпорацией (именно в вышеуказанном смысле, поскольку в другом значении слова корпорация — сообщество взаимопомощи — российский университет оставался корпорацией: и профессора, и студенты в нем были связаны духом солидарности) и, значит, перестал быть университетом. К последней четверти XIX века университет в России настолько переродился, что возможно стало говорить о превращении его в высшее учебное заведение, которое лишь называется университетом, но по существу им не является.
Вообще, университет в России, после того как он начал приживаться на нашей почве, стал совершенно отличаться от западных образцов. Он не был похож на германский гумбольдтовский университет, потому что не был преимущественно научным учреждением, был лишен свободы преподавания учебы и философского факультета. В то же время он не был похож и на средневековый университет, так как не подчинялся церкви, был лишен теологического и философского факультетов и начал корпоративного самоуправления. Отличался он и от французских Grande école (учрежденных якобинцами вместо университетов профессиональных высших школ), потому что сохранял многопрофильность, разные, не сводимые к единой науке или области деятельности факультеты. на это обстоятельство обратили внимание еще авторы XIX века, писавшие по университетскому вопросу. Так, н. И. Пирогов в замечательной брошюре
«Университетский вопрос» (Санкт-Петербург, 1863) отмечал: «…наш университет отличается совершенно от английского средневекового тем, что он нисколько не церковный, не корпоративный, не общественный, не воспитательный. наш университет похож только тем на французский, что в него внесен — и еще сильнее и оригинальнее — бюрократический элемент, но он не есть еще департамент народного просвещения как французский, и факультеты в нашем еще не лишены той взаимной связи, как в том. наконец, наш университет еще меньше похож на германский, который ему служил образцом, потому что в нем нет самого характеристичного — полной Lehr und Lernfreiheit и стремления научного начала преобладать над прикладным и утилитарным».
Пирогов заключает, что российскому университету легче дать отрицательное определение, чем положительное. Однако мы все же должны дать это положительное определение.
Мы считаем, что в XIX веке в результате мутации университета на российской почве сложился качественно новый, свойственный для этатистских сословных модернизирующихся обществ тип высшего учебного заведения — мультиинститут. Предлагаем следующее его определение: мультиинститут — возникшая в Российской империи, продолжившая существовать в СССР и существующая поныне форма вуза, мимикрирующая под университет, но таковым не являющаяся в силу отсутствия одного из главных признаков университета — корпорации, наделяемой привилегиями высшей властью. Мультиинститут представляет собой механическую совокупность факультетов, которые, по сути, являются институтами, то есть специализированными профессиональными высшими школами. Между ними нет никакой существенной связи, кроме наличия общего администрирования, которое осуществляется назначаемыми министерством чиновниками (ректором, проректорами и т. д.). Мультиинститут, конечно, идеальная модель, впрочем, как и университет. Реальные российские императорские университеты лишь в определенной мере воплощали в себе черты мультиинститута, причем в разные эпохи в разной степени; например, в правление Александра I и николая II российские университеты имели большее сходство с западными университетами, а в правление николая I и Александра III — в наибольшей степени приближались к модели мультиинститута. Тем не менее, мультиинститут в общем был той целью, к которой объективно, хотя, может быть, и бессознательно, стремились российские университеты в ходе своей более чем столетней эволюции. ничего иного кроме мультиинститута и не могло получиться на российской почве в результате пересадки сюда модели западного университета. Мультиинститут был и остается нашим российским оригинальным изобретением, которое так же соответствует специфике нашей цивилизации, как гумбольдтовский университет — специфике цивилизации западной.
Российская империя была государством, которое практически полностью подчинило себе общество. Даже учителя и врачи были в ней государственными чиновниками, имевшими определенные ранги. Мультиинститут — тоже учреждение, в котором всякая деятельность, в том числе учебная, жестко регламентируется государством. И студенты, и преподаватели в нем — своеобразные государственные служащие в том смысле, что они осуществляли определенную государственную службу (сдачи), для чего им предлагались определенные привилегии и блага (раздачи). Впрочем, в университетах Российской империи преподаватели — от профессора до доцента — и формально были гражданскими государственными служащими определенного класса (доктора — 8-го, магистры — 9-го) и даже носили мундиры чиновников министерства просвещения. Студенты, правда, формально госслужащими не считались, но они по окончании университета вместе с дипломом получали чин определенного класса (действительные студенты — 12-го, кандидаты, т. е. закончившие с отличием, — 10-го). По этой причине современниками они также воспринимались как своеобразные чиновники, ведь чины можно было получить только на госслужбе55. Фактически студенты были в том же положении, что и низшие чиновники, служащие в департаменте на мелких должностях и не имеющие класса, но могущие его получить за выслугу лет или за какие-либо отличия. не случайно студент Волохов в романе И. Гончарова «Обрыв» юмористически рекомендует себя «чиновником 15 класса». Кстати, студенты, как и все чиновники в России, также носили мундиры, но без знаков различия. наконец, некоторые указы российских самодержцев прямо причисляли студентов к госслужащим: так, Елизавета Петровна в 1756 году выпустила указ, «в котором учеба в университете (Московском. — Р.В.) приравнивалась к государственной и военной службе, выслуга лет шла одновременно с учебой, успешно окончившим университет сразу присваивался обер-офицерский чин»56.
Таким образом, и те и другие были включены в систему государственных сдач и раздач, но не как члены университетской корпорации, которая имела бы определенную свободу действий, а именно как госслужащие (официальные или неофициальные), чья деятельность подробно регламентируется государством. Кроме того, университетам как раздаточным учреждениям были присущи и все остальные атрибуты последних: принудительный учебный и педагогический труд, служебная собственность.
Определимся теперь с тем, какова была социальная функция этих мультиинститутов.