В 1970—1980-е годы Советский Союз вошел в стадию разложения. Выражалось это, в частности, в том, что наряду с раздатком в нем возник большой сегмент административного рынка (псевдорынка). Соответствующие процессы шли и в сфере высшего образования.
Отношения сдач — раздач носят вертикальный характер и предполагают, что субъекты этих отношений занимают неравные позиции на лестнице иерархии государственных должностей. Однако в обществе раздатка, кроме этих отношений, возникают иные, горизонтальные, между субъектами, которые занимают одинаковые позиции в данной иерархии, или, как выражаются специалисты, «имеют одинаковый административный вес». С. Г. Кордонский, который, похоже, был первым, кто предложил эвристически адекватное описание этого феномена, назвал его «административным рынком»90. Под ним Кордонский понимает обмен ресурсами, находящимися в служебной собственности у субъектов раздатка, осуществляемый так, будто эти ресурсы являются их частной собственностью. Примером являются многочисленные случаи бартера между советскими предприятиями, с тем чтобы получить дефицитные ресурсы, которых не хватало при государственной раздаче. я считаю, что здесь не совсем правильно говорить о рынке, ведь рыночный обмен предполагает наличие законной частной собственности, лучше говорить об административном псевдорынке.
Административный псевдорынок — привычная реальность позднесоветского и постсоветского российского вуза. Большинство преподавателей, не говоря уже о руководстве, были вовлечены в отношения административного обмена, все знали правила, по которым это делается, но при этом все делали вид, что ничего такого не существует и не может существовать в принципе.
Причина возникновения административного псевдорынка в образовании такова же, как и административного псевдорынка в экономике. Классическая раздаточная экономика устраивает большую часть населения только в том случае, если это население верит в идеологию, которая способна обосновать, почему один социальный слой получает от государства больше, чем другой. Иначе говоря, эта идеология минимизирует потребности тех сословий, которым положены минимальные раздачи, заставляя их «знать свое место». Как только эта идеология теряет свое воздействие на умы людей, им начинает хотеться больше, чем им положено от государства в соответствии со статусом их сословия. Удовлетворять возросшие потребности они начинают, присваивая и используя в своих целях ресурсы, доверенные им государством, то есть вступая в обменные отношения в рамках административного псевдорынка.
Точно так же дело обстоит и с образованием. В мобилизационный период раздаточного общества (каковым у нас были 1930—1950-е годы), когда советские вузы были наиболее близки к чистой модели образовательного раздатка, количество поступающих и тем более оканчивающих вузы было невелико (около 10% от общего количества выпускников школ). Остальные шли в техникумы, ФЗУ и ремесленные училища, на заводы и фабрики, считая, что им не хватает способностей и подготовки для получения высшего образования. нежелание государства дать им высшее образование (что выражалось в том, что в государственной школе они получали слишком низкий балл, которого было недостаточно для поступления в вуз, или в государственном вузе не сдавали сессию, что было основанием для отчисления) воспринималось ими как констатация объективной реальности. Свои собственные желания они не принимали в расчет. Однако со временем самооценка советских людей росла и вузы столкнулись с ситуацией, когда абитуриенты и студенты зачастую, не будучи способными сдать экзамены, тем не менее желали любым путем получить высшее образование (точнее, вожделенную «корочку»). Теперь с их точки зрения не государство, а они сами могли решать, кто достоин получить диплом о высшем образовании, а кто нет, и они стремились к его получению, даже если государство (в лице выпускной комиссии в школе, экзаменатора в вузе) признало их непригодными для этого. В реализации этого их желания им и помогали механизмы административного псевдорынка.
Возьмем, к примеру, поступление в вуз. По сути, лицом, за которым оставалось последнее слово в этом вопросе, был (и есть до сих пор) ректор. Именно по приказу ректора поступающие зачисляются в студенты. Ректор подчинялся непосредственно соответствующему отраслевому министерству (в зависимости от подчинения вуза), но физически находился на территории, где уже есть соответствующие партийные комитеты, советские органы, органы правопорядка и т. д. Формально ректор от них не зависел, фактически — очень даже зависел, например, ему нужно было строить новые общежития, а земля принадлежит городу, и нужно согласовывать строительство с местным начальством. А у председателя горисполкома имелся сын (племянник, дальний родственник) — абитуриент, поступающий в данный вуз. Так формировались ректорские списки — списки детей важных людей, которые ректор направлял в приемные комиссии с негласным указанием сделать все для поступления тех, кто там значится. Фактически перед нами элементарная операция административного псевдорынка: ресурс, который был в руках ректора (зачисление в вуз), обменивался на ресурс, который находился в руках председателя горисполкома (разрешение на строительство общежития). Впрочем, не всегда для этого был нужен и ректор: вопрос решался и на уровне проректоров и членов приемных комиссий.
Со временем в некоторых случаях поступление в вуз стало обмениваться не на тот или иной административный ресурс, а на деньги. Так возникло то явление, которое принято называть коррупцией при поступлении в вузы. На самом деле перед нами не коррупция, а ресурсно-денежный обмен — тоже операция административного псевдорынка. Коррупция — операция рыночная; она предполагает превращение функции какого-либо госчиновника в товар (каковым она не является по природе своей) и обмен этого товара на деньги. То есть коррупция — экспансия рынка в область госуправления, по природе своей неподвластную рыночным законам. А одно из главных требований рынка — общедоступность товара. Деньги в рыночной экономике — универсальный товар, который обменивается на любой товар; всякий, кто предложит деньги в сумме, соответствующей цене товара, может рассчитывать на успешный обмен. В случае «коррупции» при поступлении в советские вузы далеко не всякий, кто готов был предложить деньги, мог рассчитывать на успех. Для этого нужно было принадлежать к определенному кругу людей — сообществу, объединенному знакомствами, личными связями, общими делами, в том числе и в теневой сфере, и т. д. Это напоминало не операцию на рынке, а отоваривание в советском спецраспределителе, где товары даже за деньги могли получить не все, а лишь представители сословия, которому это было положено по закону или подзаконным актам, например, работники обкома КПСС, если это был распределитель обкома. Только в случае госраспределителя это было сословие, то есть социальная группа, созданная официально, постановлением руководства государства (например, партноменклатура), а в случае сообщества приближенных к ректору, председателю приемной комиссии и ее членам — группа, которая возникла самочинно, без решения государства, то есть псевдосословие. По сути дела, ректор, отдавая за деньги место в вузе отпрыску знакомого, брал на себя функцию государства — раздавать учебные места, то есть оставался в рамках логики раздатка, только он присваивал право на раздаток себе.
Однако поступить мало, нужно еще учиться. Часто случалось и случается так, что дети персон разной степени важности и знакомства с преподавателями, учась в вузах, не могут сдать экзамены. Тогда включался внутрипреподавательский механизм экзаменационного обмена. Суть его проста: один преподаватель просит другого поставить зачет или выставить оценку за экзамен своему протеже в обмен на готовность удовлетворить такую же просьбу в будущем. При этом в качестве оценки выставляется средний балл данного студента (если он учится на тройки, вряд ли ему поставят «хорошо»). Если тот, к кому обратились с просьбой, откажется, его ждет моральное осуждение и исключение из сети административного псевдорынка, это значит, что, если ему что-либо понадобится и он попросит, ему откажут. Обычно просящий благодарит за содействие коробкой конфет (женщину) или бутылкой хорошего алкоголя (мужчину), но это вовсе не плата за услуги, а скорее признание того, что канал административного псевдорынка налажен и теперь будет действовать. Тот, кто выполнил просьбу коллеги, знает, что теперь обязаны помочь ему. Экзамен тут меняется на экзамен; подходить два раза, если сам оказал помощь лишь однажды, неприлично. Контакт возможен лишь между преподавателями одного и того же вуза. Если приходит с просьбой преподаватель другого вуза, то он действует через знакомых из данного вуза. Собственно, на уровне административного псевдорынка и формируется общевузовская идентичность («мы ведь с вами в одном вузе трудимся»), которая на Западе делает вуз университетом, но вряд ли такая идентичность может заменить общеуниверстетскую в гумбольдтовской модели.
Выставить оценку за экзамен кому угодно возможно, потому что контроля за принятием зачетов и экзаменов со стороны администрации у нас практически не было и нет, сам зачет и экзамен обставлены так, что и студенты не могут это контролировать (зачеты и экзамены проходят в устной форме, преподаватель зовет студента в пустую комнату и беседует с ним с глазу на глаз). Преподаватель может задать вопросы полегче, а может просто попросить принести зачетку и поставить туда что нужно.
Со временем в вузах возникли настоящие маклеры административного псевдорынка. Имея многочисленные связи, обменивая обязательства других преподавателей, они могли решить вопрос с экзаменом на любом факультете, причем редко когда они брали деньгами, в основном — дефицитом; среди родителей студентов, которые обращались с просьбами, могли быть те, в чьих руках супердефицитные ресурсы — от билетов на поезд и самолет до вещей иностранного производства («фирмá», как это называлось в СССР). Собственно, брать деньгами маклеру было невыгодно, ведь он обращался к коллегам с просьбой помочь на основе взаимозачета, что в сообществе преподавателей считалось «честным», если же выяснялось, что он за это взял деньги, то подозрение в коррупции пало бы и на того, кого он просил и кто непосредственно поставил оценку этому студенту; тогда связь, отработанная годами, могла разорваться. Тем более что в деньгах советский преподаватель не очень нуждался, он их получал немало — от 200 до 600 рублей в месяц; он нуждался в том, чтоб ему открылись места, где можно на эти деньги купить дефицит, а для этого нужны были связи.
Наконец, в 1970—1980-е годы в советских вузах начинается сбор сословной ренты (преподавателями — со студентов, руководителями — с нижестоящих преподавателей), который тоже часто путают с коррупцией. Вместе с тем и тут нет сущностного признака коррупции — равенства сторон, напротив, рента собирается представителями вышестоящего сословия с представителей нижестоящего. Рента эта различна — от бутылочек, конфет и накрытых столов во время экзамена до серьезных денежных сумм (что до 1980—1990-х годов было все же редкостью, во всяком случае, в славянских республиках СССР). В отношениях между рядовыми преподавателями и членами вузовской администрации, которые продолжали числиться преподавателями и должны были вырабатывать нагрузку (завкафедрами, деканы), рента могла состоять в бесплатном педагогическом труде за начальника. Даже выполнение простой просьбы начальника поставить оценку за экзамен его протеже-студенту было разновидностью ренты, которую он собирал со своих подчиненных, а вовсе не операцией административного псевдорынка, поскольку здесь мы видим уже не горизонтальные, а вертикальные отношения.
Административный псевдорынок и другие схожие феномены стали основой коммерциализации вузов (и университетов в частности), которая развернулась после падения СССР в России. Об этом будет сказано в следующей главе.