«Это не про наши смутные времена библия гласит?..»
Литература как история
Принято считать, что роман М.А. Шолохова «Тихий Дон» ценен, прежде всего и главным образом, своей исторической правдой и фактологической достоверностью, что он является не только художественной летописью, но и источником исторических сведений. При этом предполагается и само собой разумеется, что историчность романа более важна и более драгоценна, чем собственно его художественность, образность, чем его духовно-мировоззренческая основа, вне которой постичь творение духа невозможно. Да и понятно, ведь по давней недоброй позитивистской и материалистической традиции считается, что образность, художественность – это нечто вроде украшательства, некое изящество и благозвучие, и не более того. А потому, это – нечто необязательное. Хорошо, мол, когда оно есть, но можно вполне обойтись и без него… И всё бы ничего, если бы такое упрощённое, чисто предметное представление не было столь распространённым, не становилось на наших глазах всеохватывающим и подавляющим. Если бы оно, в конечном счёте, не искажало в общественном сознании саму природу и сущность литературы, по сути, уничтожая её бытование.
Между тем, как историчность и достоверность произведения художественного является только непременным условием для образного постижения и изображения жизни. Можно даже сказать, что там, где историк заканчивает своё дело, там художник его только начинает. Это – вовсе не в укор историкам, у которых свои задачи, это особенность восприятия образности, художества вообще. Ведь те или иные исторические сведения мы можем почерпнуть не только и необязательно из художественной литературы. Более того, из других источников мы можем почерпнуть более надёжные факты. А потому, если историчность почитается конечной целью прочтения литературы, то получается, что литература, вроде бы, и ни к чему. Словно можно обойтись и без неё… В то время как художественность, образность дают человеку то, что никакая иная форма сознания ему дать не может. К тому же они являются основным условием интеллектуального развития человека. Ведь только через образное, духовное воззрение мы можем приблизиться к тайне человеческого бытия. Так было изначально, так остаётся всегда. И там, где в силу каких-то попущений и допущений, происходило отступление от духовной природы человека, а это не однажды в истории бывало, происходило крушение цивилизаций и падение народов. Как неизбежное следствие утраты смысла существования. Потому Христос и говорит притчами, то есть образами и иносказаниями, что многим людям не дано знать тайны Царства Небесного, то есть смысла своего существования, без чего человек жить не может: «Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют» (Евангелие от Матфея, 13;13). «Все сие Иисус говорил народу притчами, и без притчи не говорил им» (13; 34). То есть, притчевое, иносказательное, образное мышление есть верный путь к постижению тайны человеческого бытия.
И наоборот, когда город крепкий, «великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу», тогда уничтожается и художество: «И голоса играющих на гуслях и поющих, и играющих на свирелях и трубящих трубами в тебе уже не слышно будет; не будет уже слышно в тебе никакого художника, никакого художества, и шума от жерновов не слышно уже будет в тебе» («Откровение святого Иоанна Богослова», 18: 22). Но это – «малое время», на которое в мир приходит диавол и сатана, после того как он был скован на тысячу лет. Нам же важно отметить то, что с уничтожением художества прекращается и шум жерновов, то есть всякая хозяйственная жизнь…
Потому «Тихий Дон» и соотносится больше с историей, что в наше позитивистское, материалистическое время духовный смысл жизни, да и самой истории оказался заслонённым иными, побочными, второстепенными явлениями и соображениями, далёкими от существа человеческого, оказался загромождён «цивилизацией». Вот характерное, типичное суждение исследователя, влюблённого в «Тихий Дон», составившего реестр, список героев, персонажей романа, преклонявшегося пред мудростью автора и встречавшегося с ним, Сергея Семанова: «Поражает удивительная, не имеющая подобия в классической даже литературе, историческая достоверность шолоховских описаний. Они таковы, что «Тихий Дон» является не только художественной летописью, но и историческим источником по изучению великой русской революции» («Православный «Тихий Дон», М., «Наш современник», 1999).
Заметим, что творение художника является, по автору, источником для изучения революции, а не для самопознания и не опорой для постижения духовного смысла бытия. Так оказались перепутанными начала и концы в этом материалистическом мире.
Как видим, предпочтение отдаётся роману как историческому источнику, а не как величайшему творению человеческого духа. Его невероятная образность, духовно-мировоззренческая основа подразумевается чем-то само собой разумеющимся, не требующим объяснений. На самом же деле, именно эта основа романа в первую очередь требует объяснения, уяснения и постижения. Именно она осталась всерьёз не рассмотренной и, по сути, не изученной. При всём при том, что какие-то исторические аспекты М.А. Шолохов постиг намного глубже, чем собственно историческая наука. Скажем, то же вёшенское восстание, которому в романе отводится столь много места. «Автор становится исследователем, – справедливо писал Ф. Бирюков, – опередившим по ряду научных откровений профессиональных историков». В. Васильев: «Почти не нашедший в отечественной исторической литературе, вёшенский мятеж и сегодня известен нам благодаря «Тихому Дону», где ему отведена едва ли не четверть романа» («Тихий Дон», М., Военное издательство, 1995). И вовсе не случайно вёшенское восстание остаётся не постигнутым нашей исторической наукой с такой глубиной, как это сделано М.А. Шолоховым в «Тихом Доне». Оно изначально не соответствовало и до сих пор не соответствует тому представлению о революции и Гражданской войне, которое было принято как «каноническое», в согласии с господствовавшей официальной идеологией. И остаётся таковым вплоть до сегодняшнего дня. Ни в коем разе не хочу упрекнуть глубоких и честных исследователей. Они изучили «Тихий Дон», насколько это было тогда возможно, исполнив свой долг.
Даже такой проницательный и смелый критик и литературовед, как Н. Федь, видевший всемирный характер революции и Гражданской войны в России, писавший о том, что автор «Тихого Дона» «раньше и глубже всех осознал весь трагизм исторического бытия ХХ века – века всеобщего кризиса, особенно – сознания», всё-таки остаётся преимущественно на историческом, а не духовном понимании романа: «Шолохов судит с исторической точки зрения: братоубийственная война носит преходящий характер, и не является отражением сущности человеческой природы». («Парадокс гения», М., «Современный писатель», 1998). В этом суждении особенно наглядно видно, как чисто «исторический» подход к «Тихому Дону» не проникает в его истинный, духовный смысл. Ведь в братоубийственной войне, наоборот, духовная природа человека сказывается и проявляется в полной мере. Да и преходяще ли братоубийство со времён Каина?.. Иначе почему герои «Тихого Дона», обеих противоборствующих сторон, называют друг друга не только политическими противниками, но Каинами? В равной мере. Причём, не только в разговорах, но и в официальных документах (в приказе № 100, приведённом в тексте романа). Мы ещё коснёмся этого аспекта, а пока обратим внимание на то, что многие участники революционной драмы объясняли происходящее не тем или иным революционным «учением», получившим распространение, не той или иной идеологией, а именно библейскими представлениями. Скажем, И. Бунин в «Окаянных днях»: «Каин России, с радостно-безумным откровением бросивший за тридцать серебряников всю свою душу под ноги дьявола, восторжествовал полностью»…
Оценка же «Тихого Дона» с точки зрения победителей или побеждённых в братоубийственной Гражданской войне не может быть объективной, полной и окончательной. Так же, как не может быть объективной оценка земного бытия человеческого по логике Каина или Авеля исключительно. Не потому, что у каждого «своя правда», а потому, что то и другое не есть целое, а лишь часть его, лишь одна сторона человеческого бытия природы человека и народа…
Да и в «Тихом Доне» этот библейский смысл происходящего является, можно сказать, основным. Дед Гришака задаёт Григорию Мелехову отнюдь не риторический вопрос: «Бог – Он вам свою стезю укажет. Это не про наши смутные времена Библия гласит?». Но именно этот основной библейский смысл «Тихого Дона» остался, по сути, не объяснённым и даже незамеченным…
Пётр Палиевский, считавший так же, что в «Тихом Доне» дана «как бы точка зрения самой истории», справедливо писал о том, что художественный мир М.А. Шолохова «так трудно уловим для профессионально-литературного подхода, столь распространённого…» («Шолохов и Булгаков», М., ИМЛИ РАН «Наследие», 1999). Да и как могло быть иначе, если литературоведение и критика, как никакой иной вид творчества, зависимы от господствующей идеологии и от расхожих представлений, нередко ложных. Как может быть иначе, если материалистическое миропонимание, насаждаемое огнём и мечом, кажется, окончательно восторжествовало, подавляя и отбрасывая всё живое. Причём, насаждаемое издавна взамен духовного и образного, и не только властями, а «лучшими» людьми, «прогрессистами», революционными демократами и всякого рода революционерами. Разумеется, во имя «цивилизации» и «прогресса». В литературоведении и критике высшим критерием почитался «исторический» подход. А «против антиисторизма» велась борьба на уничтожение. Хотя «историзм» этот был ничто не иное как соответствие догматам официальной, господствующей идеологии.
Литературовед Л. Якименко в своё время писал о том, что «Тихий Дон», как поистине великое произведение, «стал в современном литературоведении и критике одним из решающих испытаний для исследователя», так как исследователь «сталкивался с рядом сложных вопросов, рождённых взаимодействием действительности и искусства» («Вопросы литературы», № 7, 1968, «Литература и современность», М., «Художественная литература», 1969). То есть, по отношению к М.А. Шолохову оценивался исследователь. Проходил «проверку» на его оценке. Получалось нечто вроде круговой поруки, когда исследователю воздавалось по его отношению к писателю, помимо конечно, деклараций о величии его творения. Такая «методология» трагедию Григория Мелехова видела в трагедии «неверного, ошибочного выбора»: «В романе вершится суд истории над Григорием Мелеховым, суд с точки зрения победившей революции, со всеобъемлющих позиций коммунистического идеала». Надо понимать, насколько исследователь следовал поиску в «Тихом Доне» идеологического идеала, по этому он и оценивался. Но очевидно, что это был не «суд истории», а суд тех, кто взял на себя право говорить от её имени. Да и был ли идеал «всеобъемлющ»… Как увидим далее, в «Тихом Доне» вершится не суд «истории», а Божий Суд…
И поскольку Григорий Мелехов является безусловным выразителем народного отношения к происходившей трагедии, то и судился, по сути, народ, не желавший принимать такие «идеалы», в которых не находилось места Богу, да и самому человеку. В этом и была истинная причина трагедии, а вовсе не в том, что неразумные герои романа не понимали всех выгод следовать чуждому им «идеалу»…
И вот «цивилизация» и «прогресс», в конце концов, восторжествовали. Но оказалось, что – ценой умаления человека, когда опять «всякая плоть извратила путь свой на земле»… Не слишком ли большая плата за такой «прогресс»? Как может такое материалистическое сознание постичь творение духа, если вера для него – это нечто несуществующее и якобы заменяемое «наукой»: «Такое отношение к событиям, теориям и даже вымыслам, когда они принимаются за достоверные и истинные без доказательств. В этом смысле вера – антипод знания». И это при том, что всякий человек не может жить без веры по самой своей природе. А коль веры «нет», то религии, по которым народы жили и живут тысячелетиями – и вовсе какие-то недоразумения: «Это – одна из форм общественного сознания, извращённое, фантастическое отражение господствующих над людьми природных и социальных сил… корни религии связаны с чрезвычайно низким уровнем экономического развития, в результате чего человек постоянно чувствует себя зависимым от сил окружающей его природы» («Краткий словарь по философии. М., Политиздат, 1982). То есть, вера, надо полагать, лишь следствие низкого уровня развития человека. А стало быть, она отомрёт непременно. Вот догмат самонадеянного разума. Такое «учение», отрицающее саму природу человека, то есть, исключающее самого человека из жизни, разве не является неким вывихом лукавого разума? Ведь тем самым, оно, вопреки уже имеющемуся опыту, опять и снова выстраивает себе на погибель всё ту же мыслительную, в разных формах проявляемую, Вавилонскую башню.
Мне даже кажется, что если бы «Тихий Дон» был прочитан в своё время с точки зрения духовно-мировоззренческой, через библейские представления, столь явные в его тексте, если бы критикой и литературоведением был представлен духовный смысл романа, а не подгонка его под историю «классовой борьбы», согласно революционной теории, это, конечно, не остановило бы его хулителей, но осложнило бы их неприглядную деятельность. Несоответствие «передового» учения тому, что в действительности есть в романе, было бы более очевидным.
А нападки на «Тихий дон» и его автора начались изначально, с 1929 года, когда до завершения романа было ох, как далеко – целых двенадцать лет. Апологеты позитивизма, материализма и безбожия, столь преобладавшие в обществе, сразу же учуяли в «Тихом Доне» и его авторе угрозу и опасность своим плоским, а то и откровенно примитивным воззрениям и убеждениям. Само появление «Тихого Дона» обнажало ничтожество их воззрений. И они повели борьбу против романа и его автора. И этого очевидного факта не могут скрыть никакие декларации о поисках «правды». Это и есть истинная причина нападок на «Тихий Дон», начавшихся изначально, задолго до его завершения. Нынешние же его ниспровергатели являются лишь продолжателями этого неприглядного и неправедного действа.
Характер «установления авторства» романа «Тихий Дон» не выдерживает никакого научного уровня – ни исторического, ни филологического, ни текстологического. Это – за пределами науки. Но ведь этим лукавым поделкам отдавалось предпочтение. Они вполне серьёзно публиковались в толстых литературных журналах. Нет ничего удивительного в том, что после такого и подобного литературного блуда толстые журналы, как уникальное явление нашей российской культуры, перестали существовать.
Николай Михайлович Федь в своей, уже помянутой книге «Парадокс гения», насчитал пять покушений на М.А. Шолохова… Здесь, меня, конечно же, упрекнут в конспирологическом подходе, как якобы для серьёзного исследования недостойного и недопустимого. Эта «боязнь» конспирологии не может не удивлять. Все, как межгосударственные отношения, так и внутриощественные противоборства так или иначе состоят из конспирологии – стремления сокрыть нечто от соперника или как теперь иронически говорят, «партнёра», ввести в заблуждение, выдать происходящее в каком-то ином, а не в его истинном значении, чтобы, в конце концов добиться своего интереса. И это вполне естественно и понятно. Непонятно и абсолютно ничем не мотивировано другое: почему разбирать, анализировать, что называется, распутывать эти сокрытые перипетии якобы не достойно серьёзной науки? Не потому ли, и не для того ли, чтобы происходившее оставить не на фактологическом и метафизическом уровне, а на идеологическом или и вовсе демагогическом, чтобы никогда не добраться до истины? Похоже, что так. Но теперь когда, казалось бы, известны многие факты, когда кажется, открылась возможность не впасть в новую идеологизированность, которая ещё хуже прежней, что уж столь наивно «снизвергать» «Тихий Дон»?.. Необразованные, нечуткие, но тщеславные люди десятилетиями занимаются сальеризмом и смердяковщиной. Видимо, не ведая о том, что тем самым, они рассказывают не о «Тихом Доне», не о его авторе М.А. Шолохове, а о себе. Всему свету демонстрируют своё интеллектуальное ничтожество, нисколько этого не стесняясь. Значит, их пониманию недоступно то, что естественно для всякого живого человека: не то, что входит в уста оскверняет человека, а то, что выходит из уст оскверняет человека. Или же делают это умышленно, вполне осознавая, чем именно они заняты. Но делают это потому, что на него есть «спрос». Такое вот самоутверждение. Любым, каким угодно образом заявить городу и миру о своём существовании. Но это ведь ещё более постыдно, чем духовная слепота и нищета…