Волхвы и ведьмы
В начале романа М.А. Шолохов кратко описывает историю рода Мелеховых. И в частности, рассказывает о деде Григория – Прокофии Мелехове, который, вернувшись с последней турецкой войны, привёз с собой жену-иноземку, пленную турчанку. Понятно, что эта турчанка отличалась от казачек, выбивалась из общего строя хуторской казачьей жизни. Это её отличие, эта её выделенность, видимо, и дала повод обвинить её в «ведьмачестве», в колдовстве: «По хутору загудели шёпотом, что жена Прокофия ведьмачит. Сноха Астаховых божилась, что видела, как та простоволосая и босая доила на базу корову». И всё слухами и закончилось бы, если бы не случился небывалый падёж скота. И тогда люди нашли этому скорую причину – ведьмачество жены Прокофия, которая для общего «блага» должна быть уничтожена. Казаки пришли к Прокофию: «Волочи нам свою ведьму! Суд наведём… Лучше её уничтожить, чем всему хутору без скота гибнуть». Избитая жена Прокофия родила преждевременно и умерла вечером того же дня.
Казалось бы, зачем М.А. Шолохов изображает в романе это «ведьмачество» и такое зверское пресечение его? Позитивист найдёт скорый ответ: дабы показать, как когда-то было в среде «тёмного и непросвещённого» народа и как теперь эта отсталость преодолена. Мол, это пережиток прошлого и ничего более. Да ещё скажет, нисколько в том не сомневаясь, что это – какое-то дохристианское язычество. Но эта страшная сцена имеет самое прямое отношение к изображаемой далее в романе революционной смуте. И есть большие основания сомневаться в том, «темнота» ли это отсталого народа и то, что преодолевается просвещением или же нечто совсем иное.
Изображая «ведьму» в начале «Тихого Дона», М.А. Шолохов, тем самым, представляет природу всякой смуты, периодически сотрясающей общество в разные времена. Волхование, кудесничество, чародейство, вызывающие волнение в народе, смущающие умы и шатающие души людей – это такая же смута в основе своей, как и последующая, революционная, которую переживают герои романа, только по-разному, в разные периоды истории проявляемая и выражаемая. Это – не язычество, не некая дохристианская вера, как обычно полагают. Это – антисистема, выжигающая в человеке всякую веру, покушающаяся на его духовную природу. Внешне – это как бы попытка вернуть человека в «первозданную природу», что абсолютно невозможно. А на самом деле – попытка ликвидировать выделенность человека душой и разумом из природы, то есть убить в нём веру, его духовную сущность.
Таким образом, этой драматической сценой в начале романа автор предваряет изображение современной ему смуты, не просто уподобляя их, но показывая их однотипность, сходство, по сути, идентичность и преемственность между ними. Отношение же в народе к волхвам, чародеям, гадателям изначально и до сих пор одинаково: «Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь прорицатель, гадатель, ворожея, чародей. Обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мёртвых, ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это и за сии мерзости Господь Бог твой изгоняет их от лица твоего» (Второзаконие, 18; 10. 11,12).
М.А. Шолохов постигает и представляет природу всякой смуты в человеческом обществе, в том числе и революционной, которая с древнейших времён и до сегодняшнего дня остаётся, по сути, неизменной в своей духовной основе.
Ведь и революционные теоретики, мировоззренчески обосновывающие смуту и толкающие в неё народ – это те же самые волхвы, мало чем отличающиеся от волхвов русских летописей. Нам могут сказать, что смута вообще – это, мол, некий объективный и неизменный процесс, не зависящий от теоретиков революции. Нет, не так. Неправда всякой революционной теории в том и состоит, что, проповедуя якобы общественную закономерность: бытие определяет сознание, то есть человек таков, каков окружающий его мир, вместе с тем, вопреки своей же установке, переустраивают жизнь и строят «новый мир» с помощью идеи, слова… По сути, признавая то, что в начале было слово.
Но как они сходны эти ведьмы, волхвы, чародеи, гадатели, еретики, сектанты, революционеры, появляющиеся в разное время в разных обличиях. Ведь все они появляются в смутное время, в период нестроений и потрясений. Точнее, появление их вызывает смуту в народе, крамолу и междоусобицу. Волхование и крамола, междоусобная война понимались в прямой причинно-следственной связи и взаимозависимости, о чём говорится в «Повести временных лет», что «междоусобная война бывает от дьявольского соблазна». Уже только это не даёт исследователям никакого права считать волхвов язычниками, то есть исповедниками дохристианской веры. Как, впрочем, не даёт права уподоблять их библейским волхвам – пророкам. Библейские пророки, названные волхвами и волхвы русских летописей это не одно и то же. Там волхвы – пророки. Здесь волхв – это человек «одержимый бесом», он «волхвует по внушению бесов». Штокман ведь тоже, как волхв, появляется в хуторе, в завалюшке Косой Лукашки… Как обычно поступали с волхвами, приносящими смуту?
Такой волхв появился и при князе Глебе в Новгороде в 1071 году. Он говорил с людьми, будто бы он бог, и многих обманул, чуть не весь город, уверяя будто наперёд знает все, что произойдёт, и хуля веру христианскую, говорил: «Перейду Волхов на глазах у всех». И смятение охватило весь город. И все поверили в него и собирались убить епископа. Епископ же с крестом в руках и в облачении вышел и сказал: «Кто хочет поверить волхву, пусть идёт за ним, кто же истинно верует, пусть идёт ко кресту». И люди разделились надвое: Князь Глеб и дружина его пошли и стали около епископа, а люди все пошли и встали за волхвом. И начался мятеж великий в людях. Глеб же с топором под плащом подошёл к волхву и сказал ему: «Знаешь ли, что случится утром и что до вечера?» Тот же сказал: «Знаю наперёд всё». И сказал Глеб: «А знаешь, что будет с тобой сегодня?». «Чудеса великие совершу», – ответил тот. Глеб же, выхватив топор, рассёк волхва и тот пал замертво, и люди разошлись, и погиб так телом и душой, отдав себя дьяволу». Как видим, с волхвами поступали точно так же, как потом с ведьмами, что и изображено в начале «Тихого Дона». Далее сообщения в летописях о волхвах переходят в сообщения о еретиках.
В первых изданиях «Тихого Дона» в пятой части XXVI главы был примечательный персонаж. Это – любовница Подтёлкова, «шмара», ростовская проститутка Зинка, ставшая «революционеркой», которую он возил с собой под видом сестры милосердия. Крывошлыков, «мечтатель и поэт» ненавидел её и ждал момента, чтобы выкинуть эту мразь: «Крывошлыков… зло глядел на Зинку – «шмару» Подтёлкова, белесую, полногрудую девку, которую вёз тот с собой под видом «милосердной сестры». Зинка дарила тщедушного Кривошлыкова такой же антипатией; развалив толстые ноги, привалясь к цибику чая, она курила, мяла папиросу мелкими зверушечьими зубами и вызывающе, нагло улыбалась. Они почувствовали друг к другу острую неприязнь со дня первой же встречи. Кривошлыков ждал момента, чтобы обрушиться на Подтёлкова и выкинуть из вагона эту мразь».
В дальнейших изданиях романа автор почему-то исключил её из текста. Трудно сказать почему. Во всяком случае, вряд ли потому, чтобы не порочить Подтёлкова. Вполне возможно, что это было редакторское вмешательство в текст романа. Персонаж этот восстановлен в воениздатовском тексте 1995 года. Он чрезвычайно важен для понимания духовного смысла изображаемого в романе. Сергей Семанов полагал, что «шмару» Подтёлкова убрали из текста, чтобы не порочить героя Гражданской войны Подтёлкова, что это всего лишь типаж, характерный «для той эпохи», революционной эпохи. Но Зинка выражает и символизирует то, что свойственно всякой эпохе – апокалиптическую блудницу. В «Откровении святого Иоанна Богослова» сказано, что Вавилон – город крепкий превратился в блудницу, а потому и пал: «Пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу» (18; 2). Появление блудницы является признаком неблагополучия с последующим крушением всей жизни.
И был голос с неба, говорящий: «выйди от нея, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ея и не подвергнуться язвам ея» (18: 4). Суды Господни праведны, «Он осудил ту великую любодейцу, которая растлила землю любодейством своим, и взыскал кровь рабов Своих от руки ея» (19: 2).
Таким образом, само присутствие блудницы в отряде пророчило ему поражение. Так и произошло. Казаки захватили отряд Подтёлкова, казнили его, заодно и Крывошлыкова и всех, кто подвергся «блудодеянию ея». Господь взыскал кровь рабов своих, подвергшихся растлению от неё.
Поход Подтёлкова терпит поражение не только потому, что был плохо организован и, по сути, авантюрным, но главным образом потому, что с ними была блудница, а значит, был он неправедным.
Так можно понять эту картину, не вошедшую было в текст «Тихого Дона». Вавилон город крепкий, всякий иной город всякое царство и всякая держава может пасть не только от внешнего влияния, но и от внутреннего перерождения, порчи, развращения: «Цивилизация каинского духа не гибнет от внешних причин, она иссякает – гибнет «от себя самой» (Е.А. Авдеенко). Такой образ блудницы – не редкость в русской литературе. Это её черты так явственно проступают в стихотворении 1906 года Александра Блока «Незнакомка» с её пьяным и тлетворным духом. Даже само название – «Незнакомка» содержит в себе как бы приглашение распознать: кто же она есть на самом деле? По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух. Какими «древними поверьями» веют «её упругие шелка»? Видимо, этими библейскими, о блуднице: И веют древними поверьями Её упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука. Это – блудница, несущая смерть, потому и «траурные перья». Поэт разгадывает облик этого «пьяного чудовища». Но примечательно то, что он делает это с помощью некоего «ключа»: «В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне!» Поэт говорит о своей способности различать извечное в повседневном, обыденном и тлетворном…
В «Тихом Доне» М.А. Шолохов изображает два пути, два способа, что ли обновления человеческого общества, как это понималось людьми. Они в романе сопоставлены и противопоставлены. Не случайно описание Страстной недели в ночь на Пасху соседствует с описанием заговорщиков во главе со Штокманом в завалюхе Косой Лукешки.
Христианское, православное обновление мира – описание всенощного богослужения Страстной недели в ночь на Пасху. И другое «обновление» жизни, которое исподволь навязывалось революционером Штокманом, который неожиданно появился в хуторе, как некогда появлялись волхвы, вызывающие смуту, крамолу, междоусобную войну. Навязывался самый варварский путь, вроде бы, обновления, самый трагический и бесчеловечный – через ломку и уничтожение мира существующего.
Как поступали с волхвами князья, как поступали с чародеями люди? Они изолировали их от народа, а то и убивали, дабы спасти народ от дьявольского искушения, смуты и междоусобной войны.
По сути, так же, как поступали с волхвами и чародеями, поступает Григорий Мелехов с представителем «мыслящей интеллигенции», бывшим штабс-капитаном Капариным. На предложение Капарина «расстаться с этим гнусным народом», под которым разумелась не только банда Фомина, а народ вообще, Григорий обезоруживает его, отбирает у него наганы. И на вопрос перепуганного Капарина – «Зачем же тогда… зачем вы меня обезоружили?» – отвечает: «А это – чтобы ты мне в спину не выстрелил. От вас, от учёных людей, всего можно ждать…». То есть, Григорий Мелехов отбирает у представителя «мыслящей интеллигенции» её оружие, её «учение» (оружие ведь бывает не только железным), которое почему-то не только не окормляет людей, не только не указывает им путь, а наоборот, стреляет в спину народу…
Эта природа революционной смуты сказалась и продолжилась в наше время, в либеральную революцию девяностых годов. Теперь такими «волхвами» являются всевозможные сектанты и в равной мере диссиденты, разрушающие социокультурный уклад жизни народа и государственность. Ведь слово «диссидент», согласно русскому языку, это тот, кто отступает от господствующего в стране вероисповедания, это – вероотступник, прежде всего, а вовсе не тот, кто якобы имеет альтернативную точку зрения о путях этого мира. Никаких альтернативных путей он не предлагает. Его цель – разрушение существующего уклада жизни.