Первое официальное объявление о необходимости разработки новой Концепции внешней политики России относится к январю 2022 г. Уже через год, выступая по случаю ежегодного Дня дипломатического работника 10 февраля 2023 г. (а вскоре также и в ходе его речи в Государственной Думе 15 февраля), более определенно высказался министр иностранных дел России С. Лавров, назвав этот документ «обновленной Концепцией внешней политики» (выделим термин «обновленной», к которому вернемся ниже) и отметив, что работа над ней завершается.
В качестве первой задачи внешней политики страны вновь упомянуто хорошо знакомое «обеспечение внешних условий для внутреннего развития»: «На нас (МИД РФ — прим. автора) лежит ответственность за претворение в жизнь решений, принимаемых руководством страны на внешнеполитическом направлении для формирования благоприятной внешней среды для обеспечения динамичного внутреннего развития России. Именно на это нас ориентирует президент В. Путин. Такая задача закреплена во всех доктринальных документах и обязательно будет отражена в обновленной Концепции внешней политики, работа над которой завершается».
Однако главной новацией, как следует из текста выступления министра 15 февраля 2023 г. в Государственной Думе, стала все же иная задача: «Поэтому в нашей обновленной Концепции внешней политики речь пойдет о необходимости прекратить монополию Запада на формирование рамок международной жизни, рамки должны впредь определяться не в его эгоистических интересах, а на справедливо универсальной основе баланса интересов, как того требует устав ООН, закрепивший принцип суверенного равенства всех государств».
Когда, как и по каким причинам возникла эта «монополия Запада», были ли тому внешние или внутрироссийские причины или их сочетание — обычно рассуждения по этому вопросу «снимаются из официального дискурса» (тем более для Концепции). В итоге как у политиков, так и у экспертов, несмотря на различие мнений, этот вывод принимается как «данный» (что, впрочем, — бесспорно в сегодняшнем понимании российских экспертов).
Если «прекратить монополию Запада» становится принципиально новой стратегической задачей, то, естественно, встает вопрос — как это сделать? Поэтому в добавление к упомянутым двум главным задачам в предварительно озвученных набросках «обновленной Концепции» добавилась третья, с сильным акцентом на уже не первый год продвигаемую идею многополярности: «И, конечно, российская дипломатия продолжит способствовать упрочению тенденции к становлению многополярного, по-настоящему демократического мироустройства («долгосрочная структурная цель» — прим. автора), основанного на равенстве, взаимном уважении и соблюдении общепризнанных норм международного права».
Многополярность, таким образом, выступает как главное и искомое изменение в «организационно-структурной конструкции миропорядка» («формирование новой межгосударственной структуры мира» — прим. автора). Отсюда четвертая, вытекающая из предыдущей, стратегическая задача для России — «стать альтернативой глобализации», которую странам навязывали много лет.
Последняя задача заметно выделяется из других перечисленных «стратегических» задач, так как она не просто представляет собой «суммирующий итог» целой комбинации внешнеполитических мероприятий (осуществления долгосрочных и среднесрочных целей), но нечто большее. «Альтернатива» (от латинского alternare) — это, прежде всего, «чередование» (исключающих друг друга возможностей). Иными словами, речь идет о смене «парадигмы» всего мирового развития, что, скорее, ближе к смене искомой «картины мира», нежели обычной «внешнеполитической задаче».
В качестве пятой стратегической задачи ставится утверждение кардинально нового тренда перемен в самой российской внешней политике, который принято кратко называть «разворот к Евразии». «Президент В. Путин выразил инициативу присмотреться к интеграционным процессам во всей большой Евразии… Процесс не просто обсуждения, но и поиска путей формирования новых механизмов, “пошел”. Он идет в направлении фрагментации глобальных механизмов. Пока эти механизмы ассоциируются с Соединенными Штатами и их сателлитами. Они уже не глобальные, а обслуживают одну группу государств», — отметил в интервью телеканалу «Россия 24» и агентству РИА Новости С. Лавров.
«Разворот на Восток» отнюдь не первый в истории российской внешней политики — он каждый раз и с завидной регулярностью повторялся за последние как минимум 200 лет, следуя за кризисом (обрушением) наших отношений с Западом (изначально — Европой). Еще более значимо то, что каждый раз Россия возвращалась к «восстановлению» этих отношений (что в итоге произошло и в последние «советские десятилетия», завершившись внешней и внутриполитической «перестройкой»). Подчеркнем, что так было на всех этапах русской истории и при всех прежних режимах. Содержание и факторы, повлиявшие на такие перемены в отношениях России и Запада, вполне изучены в истории международных отношений. Однако гораздо меньше исследована сама причина этой «периодичности» (хотя и здесь за столетия появился вполне вразумительный ответ), а ведь тема эта в исторической перспективе отнюдь не закрыта, хотя мы пока и перестали ее обсуждать.
Безальтернативная необходимость обновленной внешнеполитической Концепции
Разумеется, комментировать столь важный документ, который находится пока на стадии редактирования, преждевременно (а возможно, уже и нецелесообразно), однако высказанные министром С. Лавровым и экспертным сообществом мысли на этот счет уже дают для этого некоторые поводы.
Начнем с комментариев, высказанных касательно Концепции (как правило, даже не используя прямых ссылок на нее) в экспертном сообществе (надеюсь, все работающие в этой области научного знания согласятся, что сегодня столь активного и, как правило, достаточно глубокого осмысления и переосмысления, подчас даже весьма радикального, у нас не было за многие предшествующие годы).
Приведем для начала позицию, высказанную на Примаковских чтениях в декабре 2022 г. таким не только высокоавторитетным специалистом, но и государственным деятелем, как помощник президента РФ Ю. Ушаковым: «Если раньше многие у нас говорили и верили в возможность воплощения совместно с европейцами заветов Шарля де Голля о построении общего пространства от Лиссабона до Владивостока, то теперь всем становится понятно, что этот проект не удался». Он также сделал важное итоговое дополнение: «Через три десятилетия после распада Советского Союза Россия не стала интегрированной частью большой Европы, Россия не получила квартиру в общеевропейском доме, нам это не позволили, да и мы сами теперь понимаем, что эти ожидания и перспективы были в общем-то достаточно иллюзорными».
Кстати, осознанно или интуитивно, как «шаг на опережение», но ответ на сказанное выше от западных «концептуалистов» пришел уже в январе 2023 г. в виде статьи «Украина в бою: что дальше?» в французской газете Les Echos такого известного французского интеллектуала, как Жак Аттали. Он призывает преодолеть упомянутый Ю. Ушаковым (без ссылки на него) «неудачный опыт», чтобы вернуть в будущем уже «новую, демократическую Россию» в Большую Европу, причем предварительно продумав для этого некий новый «план перехода». Увы, дальше «перестройки 2.0» для России (разумеется, в новом варианте, с учетом всего накопленного с обеих сторон опыта и, видимо, с прицелом на «естественную смену поколений в России») предложение этого незаурядного мыслителя на этот раз не пошло.
Отметим еще один интересный факт. 18 февраля 2023 г. эта же мысль (но в преобразованной форме) была высказана президентом Франции Э. Макроном в его интервью еженедельнику Le Journal du Dimanche (на что последовал скорый ответ официального представителя МИД России М. Захаровой).
Тезисы Ж. Аттали и президента Э. Макрона, заметно отличные от доминантного сегодня на Западе дискурса (прежде всего американского, явно задающего тон всем остальным), призваны, как представляется, во-первых, опровергнуть намерения Запада «привести к распаду российскую государственность», и во-вторых, задать российскому обществу «альтернативную перспективу» — возвращение России в Большую Европу. Речь здесь не идет о «словесной эквилибристике» и тем более об известной тактике «доброго» и «злого» полицейских, а о гораздо более доктринальных соображениях, а именно — о возможности в посткризисной перспективе очередного «возвратного движения русского маятника», который так знаком российской и европейской истории и нашим западным «партнерам».
Что до призыва Ю. Ушакова к пересмотру внешнеполитического курса России с 1992 г., отметим, что им отнюдь не случайно использован для этого термин («проект», «инициатива», т.е. «идея» (признанная «ошибочной») — однокоренное слово с «идеологией»). Если столь критичные взгляды на недавнее прошлое прозвучали со столь высокого уровня, стоит ли удивляться, что в научно-экспертном кругу уровень критицизма и требования перемен, особенно за последний год, поднимались подчас еще выше. Что и понятно, ведь впереди такие уже объявленные Западом новые вызовы, как «деколонизация России», ее «рефедерализация», а уже в конце марта ожидается второй «саммит демократий», где, по словам С. Лаврова, «хотят вынести проект решения, переводящий противостояние в практическую плоскость», чтобы продвигать «демократизацию» внутри некоторых стран («демократии через головы автократических правительств»). Не забываем, разумеется, о предложениях создания «международного трибунала» против российских «виновников» и, конечно, намерениях осуществить «российские репарации» в пользу Украины. Список уже свершившихся и грядущих «наказаний» более чем впечатляющий, и их итоговая цель вновь резюмирована в словах министра С. Лаврова: «…само существование России не предусмотрено Западом в будущем».
Вернемся к мнениям в российских экспертных кругах. Несмотря на многочисленность публикаций по всем обозначенным темам (в обсуждение весьма активно включились и многочисленные политологи-пропагандисты, подчас лидирующие в общественном пространстве), можно, тем не менее, выделить несколько «групп мнений» (позиций), исходя из критерия «главной причины» столь резкого и глубокого кризиса в отношениях России с Западом. Первые видят эту причину в «извечной враждебности Запада к России» для попытки очередного (а для некоторых на Западе, возможно, и «окончательного») решения «русского вопроса». Вторые, напротив, выдвигают критерий «роста внутренней мощи и влияния России в международных делах» и твердый курс на проведение «суверенной политики», чему Запад намерился решительно воспрепятствовать. Третьи, развернувшись к внутренним причинам, считают главной из них накопленное за десятилетия ослабление самой России, причем по всем направлениям, и, как следствие, утерю ею прежнего статуса «великой державы», что подтолкнуло Запад к столь резкой и когерентной реакции. Наконец, устойчиво растет в экспертном сообществе поддержка позиции тех, кто вписывает все происходящее в парадигму «глубокой трансформации всей системы мировой политики и международных отношений» (спектр мнений здесь также многолик: от «конца двухполюсного мира» и намерений его восстановления Россией до «стремления Запада сохранить «однополюсное лидерство в процессе глобализации»). Отметим, что особняком стоит перспективная для России цель формирования «альтернативной глобализации» (см. вышеупомянутое высказывание С. Лаврова) через «новую структуризацию» всей системы международных отношений («многополюсный мир»), к чему мы вернемся в заключении.
Вполне предсказуемо и то, что все отмеченные экспертные «группы мнений» (за исключением, разумеется, тех, кто встал за рубежом в открытую оппозицию нынешней российской власти) едины в одном: «ситуация вокруг Украины» стала прежде всего основанием-поводом и используется как «явленная причина» для резкого ужесточения западной позиции, подкрепленного «нежданными признаниями» некоторых ведущих западных лидеров, что с 2014 г. шло направленное укрепление военного потенциала Украины (что целесообразно только при планировании «военного решения» вопроса с Донбассом, и, вполне предсказуемо, столкновения с Россией).
Итак, спектр экспертных мнений (как и намеченных «сценариев») тоже достаточно широк, причем они нередко «взаимно переплетаются», меняя лишь авторскую акцентировку на те или иные аспекты, что вполне оправданно, ибо ситуация, разумеется, многофакторная и динамично развивающаяся. Однако есть и нечто общее для всех, в частности российских, экспертов. Все четче артикулируется мысль об «историческом значении (переломе) развивающегося кризиса для будущего России», а, значит, и всего мира, и все реже слышимы сегодня (если вообще остались в нашей стране) голоса тех, кто считает возможным возврат к прошлым отношениям Россия — Запад (вернуться, как было «при бабушке» конца XIX в. или, перейдя в конец ХХ в., «при дедушке»), цитируя ново-русский политический сленг (тем не менее см. выше о «возвратном движении маятника» в отношениях Россия — Запад).
Отсюда и «безальтернативность» необходимости разработки «обновленной Концепции внешней политики», общая для всех российских экспертов.
Следует отметить, что в силу социального статуса и профессиональной нацеленности между «учеными» и «практиками» существуют объективные различия в способности обновления доктрин и стратегий (разумеется, такая «типология» экспертов весьма схематична и вполне допускает отклонения и исключения). Первые более склонны к «переменам», вторые — к «разумному сохранению» (неслучайно еще десятилетие назад в наших СМИ и официальных выступлениях настойчиво звучали ссылки на «прагматизм в международных делах» как чуть ли не главный принцип в деятельности России). Понятно, что подобная «концептуальная основа» закладывает сугубо «ситуационный» (реактивный) тип мышления во всех внешнеполитических действиях страны, и разговоры о «концепциях» и «доктринах» теряют тогда серьезный содержательный смысл.
Этой особенностью «ментальных систем» ученых и практиков, а также «смятенным состоянием умов» обоих «внешнеполитических сословий» России в новых условиях, сформированных после февраля 2022 г. (они все явно не были готовы к столь радикальным переменам), по всей вероятности, объясняется и появление сегодня упомянутого в самом начале данного текста термина «обновленная» применительно к ныне готовящейся Концепции.
Представляется, что сам по себе факт принятия за тридцать лет существования «Новой России» пяти внешнеполитических концепций (1993 г., 2000 г., 2008 г., 2013 г., 2016 г.) сам по себе уже о многом свидетельствует. Разумеется, мир меняется, и, естественно, все чаще, увы, помимо нашей воли, что требует адекватной реакции… Однако почему все же столь часто корректируется стратегия? Получается, что ее средний «срок жизни» — пять лет (!), что вполне вписывается в «тактические задачи», но явно не дотягивает до стратегии. Вспоминается выражение, приписываемое Маргарет Тэтчер: «Если леди настойчиво утверждает, что она леди, значит она не леди!» …
Симптоматично и то, что незадолго до принятия очередной «Концепции», в октябре 2016 г., в СМИ просочилось мнение, высказанное, якобы, на Коллегии МИД РФ по данной теме, суть которого заключается в следующем: концептуальная позиция вполне завершенная, и не видно необходимости в создании какой-то «новой Концепции». Максимум, что можно и нужно сделать — это «изменить приоритетность и акцентировку», разумеется, добавив в нее новые темы и задачи по отдельным направлениям российской внешней политики.
Данная статья не место для развернутых комментариев по данной теме, однако было бы весьма полезным на будущее, чтобы на сей счет высказались ученые-разработчики внешнеполитических концепций. Тем более многочисленные специалисты-международники вполне могли бы продолжить свои размышления на тему, почему за столь короткий (для стратегий) срок с 2016 г. не удалось предвидеть (и по возможности упредить) будущее развитие, которое и привело к сегодняшнему драматическому разлому и необходимости очередной «обновленной Концепции»?
Что же может ожидать нас в «обновленной Концепции»?
Через год после объявления о начале ее разработки в январе 2022 г., судя по немногим опубликованным комментариям в СМИ, содержание Концепции выглядит весьма многогранным (напомним, что в предыдущей Концепции от 2016 г. в нее вошли система взглядов на «базовые принципы», «приоритетные направления», «цели и задачи» внешней политики России, плюс к этому, как позднее было добавлено президентом РФ уже в 2022 г., «там должны быть зафиксированы конкретные направления внешнеполитической работы», а также вместе со Стратегией национальной безопасности 2021 г. она «должна стать дорожной картой для МИД и других ведомств»). Перечень весьма обширный и, что сразу обращает на себя внимание, принадлежащий к различным понятийным и содержательным аспектам внешнеполитической деятельности (доктрины, стратегии, курс, мероприятия). Вместе с тем есть еще один уровень описания внешней политики, который некоторые отечественные теоретики международных отношений называют «политическая/внешнеполитическая идеология». Это понятие многомерное, включающее не только «представление об идеальном (желаемом) будущем», но и оценку состояния системы международных отношений, определение субъектов действий, а также образа действий (наличие, или отсутствие ограничений). Отметим, что, во-первых, идеология, скорее, структурируется вокруг «ценностей», нежели «географии» внешнеполитических действий, и, во-вторых, «внешнеполитическая идеология» — это непременный атрибут стран, претендующих на роль «великих держав» (иначе им и не стоит претендовать на эту роль), в то время как большинство государств в мире вполне обходятся «заимствованной» или «коалиционной», идеологией.
По ряду причин (вполне известных независимым исследователям) термин «идеология» настолько негативно отпечатался в сознании позднесоветских людей, что «идеологи» «Новой России» исключили саму возможность даже упоминания «государственной идеологии». Значит ли, что она исчезла после этого конституционного запрета 1993 года? Разумеется, нет. «Идеология» неизменно присутствует в общественном сознании, как «идеальное/желаемое будущее», интуитивное на уровне личного и массового сознания или вербализованное и структурированное в политическом пространстве (главное тут не путать с «доминантной политической идеологией» советских времен — в истории нет «законченных раз и навсегда» идеологий, она должна быть открытой для перемен и развития (в области внешней политики «идеология» опосредуется через «концепции» и «доктрины»)).
Возвращаясь к «обновленной Концепции», требуются некоторые дополнительные пояснения, начиная с самого термина «концепция». Мы давно «растворили» этот латинский термин в нашем общественном и понятийном обиходе (от «концепций градостроительства» и «концепций развития вида транспорта» до «концепций обновления обороны и внешней политики» — любые отраслевые концепции у нас весьма давно стали неким «общим предисловием» к крупным планам реальных дел). Так устроено «российское сознание» (его логико-мыслительная процедура — движение от общего к частному, а не наоборот, ибо последнее свойственно для позитивистского и рационального подхода, впрочем, это отдельная и большая тема). Одним словом, из термина «концепция» в итоге было взято лишь одно (из многих, как было принято у греков и римлян, а в Средние века развитое в так называемом «концептуализме») его смысловое наполнение — «общий замысел», «главная мысль».
Отмеченное взаимное пересечение собирательных терминов («смысловых полей»), используемых в «Концепции внешней политики РФ» (в то время как специалистам и профессионалам достаточно понятно их разграничение), порождает достаточно широкое поле для интерпретаций этого документа. Приведу в качестве примера только одну весьма интересную (и показательную применительно к рассматриваемой теме) открытую конференцию группы экспертов высшей квалификации, организованной СВОП 23 января 2023 г.
Первое, что привлекло здесь внимание, — это то, что за весьма насыщенную двухчасовую дискуссию ни один из выступавших и присутствующих участников ни разу не упомянул об «обновленной Концепции внешней политики» (что только отчасти объясняется тем, что она пока не опубликована, ведь эксперты столь высокого уровня прекрасно знали о ее подготовке), как ни разу не прозвучал и сам термин «концепция» (причина — отмеченная выше «размытость» термина). Второе: ни в каком из поворотов этой интересной дискуссии ученых и практиков не прозвучало сомнения в собственной научной последовательности — ведь ни один из них еще год-другой назад не озвучил возможность столь «драматического сценария» и необходимости в «обновлении Концепции», которые они обсуждали в январе 2023 г.
Следует отметить, что дело отнюдь не в компетенции этих бесспорно высокопрофессиональных участников, а в общем состоянии нашей «науки о международных отношениях», в ее «аналитическом разделе», полностью поглощенной за прошедшие десятилетия пришедшей к нам с Запада «политологией». При этом упускалось из вида, что последняя выросла за последнее столетие на сугубо западной социальной почве (хотя и с твердой претензией на универсальность), поэтому ее скоропалительная «прививка» на увядшее «марксистко-ленинское древо» постсоветских научных представлений об обществе и мире и не могла принести никаких иных плодов, кроме в разной степени авторской креативности «подражательства»» и, как результат, «неустойчивых по жизнеспособности (в российском социуме!) выводов-мутантов»…
Вместе с тем, несмотря на обозначенную тему упомянутой выше конференции в виде «понимании безопасности», дискуссия на разных этапах возвращалась именно к вопросу о «стратегии внешней политики». При внимательном чтении нетрудно сделать вывод, что выступавшие (пользуясь разными объяснениями) понимали под «стратегией» преимущественно то, что правильнее было бы отнести к «концепции», или даже «идеологии» внешней политики. Отнюдь не случайно, но, скорее, даже весьма показательно и то, что в ходе этой дискуссии появился и термин-заменитель — «большая стратегия» (разумеется, заимствованный из английского, где он, как пояснили участники, означает «внешняя стратегия государства»).
Наиболее показательны, применительно к выбранному в данной статье «углу рассмотрения» темы, стало выступление Д. Тренина, сделавшего ряд весьма глубоких заявлений на сей счет. Приведу их в краткой форме (по видеозаписи заседания): «под пересмотром сегодня 320 лет нашей истории (когда российская стратегия на разных этапах истории сводилась к одному — «стать такими, как Европа и Запад, и занять там достойное место»); «с 1991 года особой нужды в стратегии внешней политики у нас не было… 30 лет постсоветской внешней политики сегодня под вопросом»; «в условиях, когда мы вступили в полосу смены миропорядка, идет сильнейшая ломка в сознании элит, ученых и общества»; «с 24 февраля 2022 г. у нас возникла абсолютная необходимость в стратегии». Сама по себе острота формулировок и обращение к столь масштабным временным «лагам» (от 30 до 320 лет) переносит тему «стратегии» в совершенно иную историческую плоскость, ведь «внешнеполитическая идеология» отражает перспективные (то есть, строго говоря, выходящие за горизонт отслеживания) цели и принципы их достижения, в то время как «стратегия» — это долгосрочные и среднесрочные цели (внешнеполитический курс). Первые обычно ограничены сроком 10–15 лет, хотя, по частным признаниям европейских аналитиков, сегодня почти все планирование (тем более внешнеполитическое) не простирается дальше 5–7 лет. Понятно, что при таких «сроках жизни» стратегия дотягивает разве что до «среднесрочных целей» в прежнем понимании (можно предполагать, что в США, а теперь и в Китае, и Индии дело обстоит несколько иначе).
В выступлении Д. Тренина вызывает сомнение лишь одно его высказывание, а именно то, что «у Горбачева не было стратегии, были мечты». Методологическая неточность здесь заключается в том, что «стратегии» (включающие долгосрочные и среднесрочные цели), как любое человеческое целеполагание, по необходимости включают и дуалистическую природу «интересов» — наряду с объективной и их субъективную составляющую (личностное осознание потребности и способа действий). «Ясновидящих политических лидеров» не так много в истории, отсюда — неизбежное «право на ошибку». Иными словами, «проигранная стратегия» не означает «отсутствие стратегии». Горбачевское «новое мышление», названное Д. Трениным «мечтой» (что интуитивно очень точно подмечено именно в устном выступлении), на мой взгляд, ближе как раз к понятию «внешнеполитическая идеология», ибо любая (научная или практическая) истина (взгляд, позиция) всегда «относительны» (могут быть ошибочными), в то время как мечта (как идеал) всегда абсолютны. «Мечта» может быть преждевременной или нереалистичной, но не «ошибочной» (в этом смысле речь идет о ее «трансцендентной природе» (лежащей вне наличного опыта), но примеров ее «неосуществимости» в истории более чем достаточно). Кстати, напомню для молодого поколения, что сама «главная книга» начинающего лидера страны М. Горбачева называлась «Перестройка и новое мышление» и имела подзаголовок «Для нашей страны и всего мира», что было намеренной заявкой на мировое воздействие. Отметим, что она была полностью воспринята и поддержана тогда на уровне так называемого «массового сознания» во всем мире (никакая «прописанная стратегия» и «план внешнеполитических мероприятий» не могли бы произвести столь мощный эффект, чем эта «озвученная мечта»).
Что касается «сомнений о мечте», то, как в некоторой степени «участник» тех давних событий, упомяну, что в конце 1980-х гг. я высказал на «Странице трех авторов» еженедельника «Московские новости» «крамольную» по тем временам мысль (по памяти): «…похоже, мы рискуем попасть в ситуацию в мировых делах, когда «новое мышление» окажется новым только для нас (СССР), в то время как весь остальной мир (Запад) вполне будет довольствоваться хорошо знакомым ему «старым». Прошедшие десятилетия дали достаточно подтверждений этому, что и привело в итоге к нынешнему драматическому разлому.
Тем временем «главной сенсацией» (хотя это вполне можно было предполагать) в рассматриваемой «дискуссии о стратегиях» стало, на мой взгляд, выступление А. Денисова (члена Совета Федерации, бывшего более десятилетия до того послом в КНР). Отвечая на вопрос о традиции «больших горизонтов» (пределах прогнозирования и планирования) в китайской ментальности (что покоится на уникальной пятитысячелетней писаной истории государства, вплоть до обозначения уже сегодня перспективы собственного развития на сто лет вперед), он дипломатично (но весьма содержательно) отметил, что «способность мыслить длительными периодами» действительно свойственна для китайского руководства. Опускаясь на уровень ниже, не менее определенно там и разграничение «стратегии» и «тактики»: первое включает иероглиф «вид на будущее», второй — «техника исполнения» (правда, в обоих случаях первым перед обоими стоит иероглиф «война»).
Остался, однако, один, не озвученный А. Денисовым (и не поднятый остальными участниками) вопрос — о «китайской мечте» (перспективной внешнеполитической идее, а в данном случае уже точно, «внешнеполитической идеологии»). Тем не менее она существует уже более десяти лет и называется «сообщество единой судьбы человечества» (выдвинута Генеральным Секретарем ЦК КПК Си Цзиньпином в ноябре 2012 г. на XVIII съезде КПК). По соображениям, о которых можно догадываться, эта тема недостаточно обсуждается в нашей стране (полагаю, что таковое все же имеет место на экспертном уровне), и о ней нам регулярно напоминает только китайский посол в Москве в своих статьях по случаю Дня образования Китайской Народной Республики — 1 октября.
Представляется, что единожды выдвинутая на столь высоком уровне, эта концепция не станет в Китае объектом очередного «концептуального обновления», хотя рано говорить о ее широком мировом распространении, и тем более одобрении (в чем нет абсолютно никакой необходимости, ведь речь идет о «перспективной идеологии», выходящей «за горизонты наблюдаемого мира»). Несмотря на противоречивую реакцию в мире (ряд стран выступил противниками этой концепции, усмотрев в ней сугубо «прием для обоснования китайской экспансии в регионе и мире»), положения этого документа последовательно проводятся во внешней политике Китая и находят свое место в документах ООН.
Отметим, что, по сообщениям прессы, Концепция включает в себя и смену «устаревшей модели международных отношений на новую». Речь идет о принципиально обновленном наполнении понятия «сотрудничества» (к сожалению, в нашем современном «политическом дискурсе», даже на самом высоком уровне, это понятие нередко сведено к цифрам банального товарооборота между странами — чем он выше, тем якобы крепче и лучше взаимоотношения. На деле «цифра» чаще вступает в дело, чтобы заместить отсутствие идей).
Представляется, что идея «китайской мечты» пока прорабатывается самими китайскими учеными и экспертами, которые не спешат информировать об этом остальной мир (допускаю, что существуют и иные смысловые переводы названия концепции на разные языки). Тем не менее с годами крепнет уверенность, что тема эта не только не исчезнет, но станет той «перспективой» (идеологией), которая будет самым существенным образом влиять на развитие всего будущего мироустройства.
***
Меньше всего данная статья была задумана как желание поставить под сомнение термин «концепция», чтобы заменить ее на «идеологию» в столь важном государственном документе (природная рациональность не позволяет выдвигать подобных предложений). Судя по объявленным наметкам к будущей Концепции, все перечисленные в начале статьи главные стратегические задачи (отказ от монополии Запада, альтернатива западной глобализации, многополярность, «поворот на Восток», демократическое мироустройство) весьма масштабны и неоспоримы. Не время спорить о терминах в документе, выход которого столь ожидается в стране и за рубежом. «Концепцию» (одним из пониманий которой, как отмечалось, является «ведущий замысел») в нашем случае следует понимать, прежде всего, как «представление нового мироустройства как единого целого» (при этом принципиально отрицая «западный глобализм» как единственный путь). Согласившись с таким подходом, мы по необходимости выходим за рамки даже «долгосрочной стратегии» (сугубо событийного пространственно-временного видения тенденций и мероприятий в рамках мирового развития даже на долгосрочный период). Отсюда встает важнейшая задача: определить перспективные контуры искомого нового мироустройства (то есть лежащие за пределами планируемых мероприятий). Представляется, что если многополюсный мир и демократическое мироустройство — это «структурная составляющая» этого будущего мироустройства, то альтернатива западной глобализации предполагает раскрытие ее содержательных (ценностных и этических) характеристик (понятно, что это не сиюминутная, а долгосрочная и коллективная задача).
Следует подчеркнуть, что последняя задача отнюдь не умаляет значимость привычного нам «внешнеполитического анализа и планирования мероприятий» (как знание и отслеживание истории, фактов, событий, тенденций, региональных ситуаций, потенциала и позиций всех вовлеченных участников международных отношений и т.д.). Вместе с тем очевидно, что сегодня возникает качественно новая задача — расширения перспективы, выхода за пределы устоявшейся терминологии, понятий и привычного исследовательского поля.
На этом пути есть, однако, несколько принципиальных ограничений, первое из которых: нельзя построить «перспективную стратегию» («идеологию») исключительно на «отрицании», то есть только на критике и неприятии оппонента («другого»), как это было в раннехристианском «апофатическом богословии», а много позднее — в советский период с тотальным противопоставлением СССР — Запад.
Обращаясь к миру с новым «посланием» (обновленной Концепцией), России абсолютно необходима и собственная глобальная позитивная программа — «картина будущего для всего человечества». На мировой арене она не должна сводиться только к «перегруппировке сил» («многополярность») и эффективному утверждению «принципов» и «способов действий» («демократическое мироустройство»). Нужны не только формирование новой структуры и механизмов взаимодействия, но и некие (пусть пока общие) представления о перспективном будущем (что на дальнем горизонте и за ним).
Именно эта «смена задачи и исследовательского поля ее решения» представляет собой основу для формирования той особой ментальной системы, которую некоторые авторы называют «внешнеполитическая идеология». С практической точки зрения она может быть некой «надстройкой» наподобие введения или преамбулы к Концепции, или выступлением на высшем уровне государственной власти для ее «официализации» как «заявки» в публичном российском и мировом политическом пространстве. Как отмечалось выше, для значимых «мировых держав» такая необходимость неизбежно возникает, а «масштабность задачи» (кардинальная смена мирового порядка) только усиливает эту необходимость.
На сегодня, на мой взгляд, в мире обозначены пока всего две подобных «идеологии» с весьма различной историей их становления, степенью структурирования и проработкой их содержательных компонентов (многие из перечисленных авторами элементов остаются пока достаточно эклектичными и не всегда проявленными, другие — еще только предстоит «доработать»). Однако общее для них — достаточно эксплицитная претензия на долгую будущую перспективу. Речь идет, во-первых, о западном «концепте глобализации» (за которым лежит обсуждаемые специалистами, но уже проявленные в различных сферах западного социального пространства идеи «пострациональной философии», трансгуманизма, «западной глобализации» и «инклюзивного капитализма»), а во-вторых, упомянутая выше китайская концепция «сообщество единой судьбы человечества», набравшая десятилетний опыт продвижения в мире. В какой мере обновленная Концепция внешней политики России обозначит собственный российский вклад перед лицом столь эпохального вызова — покажет будущее.
В заключение отметим, что такого рода идеи, подчас разобщенно, иногда дискуссионно, в течение последних лет активно формируются и в российской внешнеполитической мысли (как правило, за пределами «статусной науки»), но это уже предмет для самостоятельного рассмотрения.
Источник: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/novaya-obnovlennaya-kontseptsiya-vneshney-politiki-rossii-v-ozhidanii-kachestvennykh-peremen/