Встреча с читателями в воронежском лицее – у “Родины” такие нередки. Рассказываем восьмиклассникам о защитниках Отечества: от Александра Невского до героев СВО. Рассказали, ответили на вопросы. “Спасибо! Впервые история заговорила с нами человеческим языком, – поблагодарила организатор встречи, педагог Галина Вязникова. И прибавила. – У меня есть для вас тема”. Галина Константиновна показала хрестоматийное фото: май 45-го, девушка в советской форме регулирует движение в центре Берлина. А потом кивнула на паренька, помогавшего нам подключать микрофоны: “Ее правнук”.
Прежде чем обзавестись правнуками, девушка со снимка Мария Тимофеевна Шальнева прожила славную жизнь: воевала, дошла до Берлина, стала одним из символов Победы, потом много и хорошо работала, вырастила детей, помогла им вырастить внуков… И те, и другие, – а также правнук, которого, к сожалению, она не застала, – вспоминают ее с благодарностью.
Русский характер
Когда началась война, Маше Шальневой было 17 лет. Она пошла работать в колхоз вместо ушедших на фронт мужчин, отличилась и была назначена старшей при сдаче хлеба на элеватор, а летом 42-го и сама получила повестку.
Подружка уговаривала отсидеться в дальней деревне у родственницы, но Шальнева отказалась: “И себя загубим, и родным позор. Если уж суждено, то умру по-человечески”. Из Воронежа в Борисоглебск, где собирали батальон дорожных регулировщиков, мобилизованные шли пешком: 200 километров по осенней грязи, ели и ночевали в попутных деревнях.
Начался курс молодого бойца: строевая подготовка, занятия с оружием и на полигоне. Поставленный командовать девичьим взводом старший лейтенант поражался неряшливости своих подопечных и щедро раздавал наряды на кухню. Наконец Маша не выдержала и объяснила: “Никакие мы не неряхи! Просто чистить картошку деревенским девчонкам гораздо привычнее, чем маршировать ползать по-пластунски”. С тех пор на кухню стали отправлять по очереди, а порядок в подразделении царил идеальный.
Мария стала военной регулировщицей. Помимо управления дорожным движением в ее задачу входила проверка транспорта, идущего с фронта, на предмет дезертиров. В случае обнаружения инструкция предписывала виду не подавать, огня не открывать, машину пропустить и подать сигнал на следующий пост – там встретят. Для этого у регулировщиц на КПП была особая кнопка.
Дежурили девушки по трое – одна проверяет машину, две следят за обстановкой. Часто дорожные посты устраивали в чистом поле или в лесу, где бегали волки и одичавшие собаки. Было холодно и страшно, признавалась потом Мария родным – особенно если отпустишь подружек поспать часок среди ночи и стоишь одна.
Была у нее возможность устроиться получше – начальник продовольственной службы позвал к себе кладовщицей. Шальнева поработала пару недель, потом обнаружила, что начальник мухлюет с бумагами. Отказалась подписывать липовые накладные и вернулась в отряд регулировщиц. Сватал ее и особист – мол, враги повсюду, будешь рассказывать, что в подразделении происходит? Доносить не приучена, твердо ответила Маша.
Хватало ей мужского интереса и вне службы – на войне всякая девушка окружена вниманием, а Шальнева была к тому же редкой красавицей. Но привлекательная внешность сочеталась в ней со строгими моральными правилами и кавалеров она держала на почтительном расстоянии. А презенты в виде американской тушенки выставляла на общий стол. С одним офицером, правда, Мария дружила больше года. А потом он внезапно и без объяснений исчез.
Позже выяснилось, что в тылу у него были жена и ребенок. Об этом узнал командир батальона, в котором служила Шальнева, и по своим каналам отослал любвеобильного офицера подальше. Марии командир ничего говорить не стал. Она узнала сама, позже – и перестала отвечать на письма бывшего друга.
Девушка с плаката
Тому же командиру, полковнику Резнову, Мария Шальнева обязана и мировой славой. 2 мая 1945 года она должна была дежурить на Александерплац с 11 часов. Но в 9:45 ей приказали: собирайся, на пост заступишь сейчас. Мария надела берет, нарукавную повязку, взяла автомат, флажки и заступила.
Вскоре на площади, названной в честь русского императора Александра I, остановился виллис, из него выбрался офицер с фотоаппаратом. Это были военный корреспондент ТАСС Евгений Халдей. Подошел, попросил представиться. Регулировщика назвала имя и звание. Спросил, откуда, ответила – из Воронежа.
– Можно я вас сфотографирую? Для истории, – попросил Халдей.
– Вообще-то я на посту и фотографировать нас нельзя. Но для истории можно, – ответила ефрейтор Шальнева.
Евгений сделал несколько кадров с разных ракурсов, потом попросил улыбнуться. Мария была девушкой очень серьезной и поначалу отказалась.
– У меня не получится, – говорит.
Но военкор свое дело знал.
– Считайте, что это приказ. Все-таки я капитан, старше вас по званию.
Слово “приказ” подействовало: Мария заулыбалась во весь рот и замахала флажками.
– Фотографию пришлете? – спросила она у корреспондента напоследок.
– Нет, – весело крикнул тот, усаживаясь в виллис. – Читайте центральные газеты – там ваше фото появится обязательно!
Халдей сказал правду – вскоре снимок регулировщицы с ослепительной улыбкой появился в “Красной звезде” и Правде”, затем его опубликовали газеты всего мира, он попал в энциклопедии и учебники истории. А Мария тем временем пошла и расписалась на Рейхстаге.
“9 мая отпросилась у комбата, пришла, ищу место свободное. Снизу все стены исписаны – названия, как на географической карте: Москва, Ленинград, Смоленск, Калуга, Киев, Вологда, Ташкент. Нашла свободное место и написала “М. Шальнева, Воронеж”.
Еще через несколько дней девушка узнала, что на пост и в историю ее поставил командир батальона.
– Хотелось, чтобы героиней такого исторического снимка стала достойная. Я посмотрел твое личное дело – одни благодарности. Да еще и донор. За время войны 12 литров крови сдала, сколько человек спасла. Сниматься страшно было? – улыбнулся полковник Резнов.
– Страшно было, когда бои в Берлине закончились и наступила тишина. А среди разбитых домов лежали неубранные трупы, – серьезно ответила Мария.
Столичная жизнь
Таким Берлин оставался недолго: город поделили на зоны оккупации и стали приводить в порядок. Немцы сражались только за центр, а районы на окраинах уцелели. Мария с тремя подругами поселилась в уютной квартире на Шиллерштрассе. Хозяйка Марина Брокк была вдовой погибшего на фронте офицера. Она жила с семилетней дочерью, немного говорила по-русски и ничего не имела против квартиранток – квартира была просторной, а регулировщицы охотно делились продуктами из армейского пайка.
Работы у регулировщиц стало поменьше, появилось свободное время. Как-то фрау Брокк предложила Марии сходить в оперу.
– А что это такое? – спросила Шальнева.
– О! Опера – грандиозное зрелище. Это вокал, то есть по-русски пение. Это костюмы. Это прекрасная музыка, – объяснила немка.
Мария была заинтригована, останавливало отсутствие наряда – не в гимнастерке же и сапогах идти в эту неведомую оперу. Да и патруль мог остановить.
– О, Мария! Не надо волноваться, – махнула рукой Марина Брокк. – Все будет зер гут. Я предлагаю вам свою одежду. Вы будете совсем, как немка.
– Так я же языка не знаю…
– Вы будете моя глухонемая сестра. Улыбайтесь и ничего не говорите.
Так и сделали. Хозяйка принесла платье: коричневое с белым воротником-нагрудником, дала шелковые чулки, туфли и широкополую шляпу. Они пришлись впору. “Настоящая немка! Или нет – баронесса!”, – восхитилась фрау Брокк. Она тоже нарядилась и дамы отправились в оперу.
“Показывали нам оперетту. Заиграла музыка и я оказалась в XIX веке: красивые дамы и мужчины то пели, то разговаривали, то танцевали. Я, конечно, ничего не понимала, кроме одного – война закончилась, я сижу в театре, а вокруг меня люди, которые еще 10 дней назад представляли враждебную мне страну, – вспоминала потом Мария Тимофеевна. – Какой-то совершенно другой мир. Но и я была совсем другая – в нарядном платье с чужого плеча, в чулках, которых сроду не носила. И ничего вокруг не напоминало обстановку десятидневной давности. Не было ни шума моторов, ни взрывов, ни злых солдатских окриков, ни соленых шоферских шуток”.
Соседка сзади осторожно коснулась плеча девушки и что-то произнесла по-немецки. Мария хотела обернуться, но вспомнила, что она “глухонемая”, и продолжала сидеть. Соседка повторила, громче. “Снимите шляпу”, – шепнула фрау Брокк. Шальнева сдернула забытый от волнения и восторга головной убор и шепнула: “Данке”.
На следующий день Марина Брокк предложила сфотографироваться на память. Мария охотно согласилась, надела театральное платье и они пошли в ателье. Хотела надеть и шляпу, но хозяйка отговорила. Сказала: “Это будет нескромно”.
Много позже, вернувшись домой, Шальнева показала фотографию сослуживцу. Тот спросил, что за женщина. Мария рассказала всю историю: про квартиру, оперу и переодевание. Сослуживец выслушал внимательно и посоветовал: “Будет лучше, если ты эту фрау отрежешь. Найдутся люди, которые обвинят тебя в связях с немцами”. Шальнева послушалась, отрезала фрау Брокк – и потом жалела об этом до конца своих дней.
20 августа 1945 года ее батальон отправился домой. Мария увозила из Германии медали “За отвагу” и “За боевые заслуги”, грамоту с благодарностью маршала Георгия Жукова и дамский велосипед. Его Шальневой подарили сослуживцы, последние недели перед отъездом она училась кататься на невиданной машине.
27 августа она сошла с поезда на станции Грязи. И подумала: отсюда до Берлина я шла долгих три года, а обратно добралась за неделю.
Вторая встреча
Вернувшись домой, Мария вышла замуж на односельчанина Мирона Ненахова и вместе с ним всю жизнь проработала на авиазаводе в Воронеже. Она выдавала чертежи и полюбоваться красавицей-фронтовичкой приходили мужчины из разных цехов. Заглядывался на нее и сосед по дому. Но она себе вольностей по-прежнему не позволяла.
“Мама была очень серьезным человеком. Не любила петь и танцевать, никогда не шутила, редко смеялась – не представляю, как Халдей ее заставил улыбнуться для фото. При этом она была очень доброй и сердечной. Когда ее выбрали народным заседателем в суд, мама заплакала после процесса, где сбившего пьяного пешехода шофера посадили шесть лет. Поспорила с судьей! Говорит: погибший пьян был, в неположенном месте дорогу переходил – дайте условно! Нечего тут слюни разводить, ответила судья. И маму от заседательства освободили”, – рассказала Людмила Лапшина, дочь берлинской регулировщицы.
У Людмилы Мироновны пятеро детей: четыре сына и дочка. Поднять большую семью тоже помогла мама. Она занималась малышами, отпуская Людмилу сначала на учебу, потом на работу. Когда задумали строить дом, Шальнева продала берлинский велосипед и трофейные генеральские часы, подаренные однополчанином, – для его спасения Мария сверх нормы сдала кровь и сама упала в обморок.
В 1970 году муж Шальневой во время командировки в Москву нашел Халдея. В мае 45-го в Берлине тот неверно записал фамилию девушки и в мировую историю она вошла как Мальнева. Легендарный фотокор извинился, приехал в Воронеж. Привез-таки ту историческую фотографию и наснимал новых.
“Он открыл наш шкаф и стал подбирать нам с мамой наряды. Это, говорит, не годится, это тоже, а вот это пойдет”, – вспомнила Людмила Лапшина. Она снималась вместе с мамой на главной площади Воронежа. На прощание Халдей подарил своей героине фотоальбомы на разных языках.
На 40-летие Победы Марию Шальневу наградили орденом Отечественной войны. В 1995 году ее попросил об интервью немецкий журнал “Штерн”. К приезду иностранного корреспондента муж сходил в ресторан “Восток”, объяснил ситуацию и ему продали хорошего мяса по сходной цене. Старики сварили борщ, нажарили котлет. Немец сперва отказывался, но потом наелся до отвала и долго благодарил.
Еще через два года Мария Тимофеевна умерла. Похоронили ее в пригородном селе Бабяково у церкви.
В 2022-м ее внук Анатолий отправился на СВО добровольцем. Стал танкистом, был ранен, награжден орденом Мужества. Правнук Володя, с которого началась наша история, серьезно занимается историей. Каждый год на 9 мая он вместе с родителями участвует в акции “Бессмертный полк” с портретом Марии Тимофеевны Шальневой, ветерана Великой Отечественной войны, участника штурма Берлина и Почетного донора СССР.