1. Вступление
События последнего времени в России вынесли на повестку дня тему русского национализма. Похоже, что подобно тому, как 1980—1990-е годы были годами противостояния либералов и коммунистов, начавшиеся десятые могут стать годами противостояния националистов и имперцев. Мы слышим все меньше разговоров о преимуществах рыночной или плановой экономики, о Западе и СССР. Все это осталось в прошлом. В то время как политические активисты на площадях скандируют «Россия для русских!», в кругах интеллектуалов сегодня не утихают споры о том, какой быть России — русским национальным государством или государством многонародным, имперским.
Безусловно, этот вопрос порождает рой других. Что такое нация и что такое империя? Были ли Российская империя и СССР русскими государствами? Каким было и каким должно быть место русских в империи?
Дать окончательный ответ на эти вопросы, конечно, невозможно, но выразить свою точку зрения позволительно и даже необходимо. Это я и делаю в нижеследующей работе. Не буду скрывать, что толчком к ее написанию и даже отчасти источником вдохновения для нее послужила известная работа С. М. Сергеева «Нация в русской истории. Цена империи» (Сергеев С. Нация в русской истории. Цена империи АПН (Агентство политических новостей): http://www.apn.ru/publications/article21603.htm) (намек на это содержится у меня в названии). В той же мере, в какой я являюсь противником политической платформы Сергеева — национал-демократизма, — я не могу не выразить своего восхищения глубиной его анализа данной проблемы. Читатели увидят, что фактически я во многом согласен с выводами Сергеева, но предлагаю интерпретировать их иначе.
2. Народ и нация
Начну с определения термина «нация». Я понимаю всю двусмысленность такого заявления. В науке до сих пор нет и, видимо, не будет единства в этом вопросе. Существуют сотни определений нации. Но все же мы должны здесь сказать, что именно будем понимать под нацией, когда начнем рассуждать о нациях и национализме.
Мое понимание строится на убеждении в том, что обе господствующие в России и на Западе теории нации — примордиализм и конструктивизм — несут в себе рациональное зерно, но в то же время не свободны от недостатков. Примордиалисты, безусловно, правы в том, что народы и нации — это не воображаемые сообщества, а реально существующие биологически-культурные и социально-культурные феномены. Считать, что народы и нации существуют лишь в умах людей — значит впадать в такой дремучий субъективизм и нигилизм, который граничит с абсурдом. Ведь если следовать этой логике, то все общее является воображенным, сконструированным, так мы доберемся и до человеческой личности, которая, как остроумно показал Э. Мах в «Анализах ощущений», вполне может быть представлена как конструкт из воспоминаний и представлений, за которыми не стоит никакое объективное бытие. Но если нет даже личности, то нет и нациестроителей, конструирующих нации, все превращается в бессмысленный и беспричинный поток комплексов ощущений, и ни о каком конструктивизме речи не идет (ведь чтобы конструктивизм был верен, нужно как минимум, чтобы существовал хоть один конструктивист). Но примордиалисты при этом не замечают принципиальной разницы между народами традиционного мира и нациями мира модернистского, для них это разные стадии развития одного и того же объекта, что является очевидным заблуждением. Конструктивисты уже давно и основательно доказали, привлекая обширный исторический материал, что нации — принадлежность индустриального общества капиталистического типа. Они предполагают наличие системы секулярного образования, всеобщую грамотность городов, в которых смешиваются остатки традиционных народов и вывариваются в культурно однородную массу. С крахом индустриального общества и откатом сообщества людей в аграрное состояние исчезают и нации, наряду с книгопечатанием и преподаванием квантовой физики.
Итак, народы — феномен мира традиционного, нации — индустриального, модернистского. Если народы состоят из мелких локальных общин, то нации составляют атомизированные автономные индивиды, которые получаются за счет разрушения этих общин. Народы имеют, хранят и передают от поколения к поколению традиции — нации свои «традиции» изобретают из остатков подлинных, уже умерших народных традиций и постоянно их модифицируют. Выходит, что нации не просто не являются продолжением традиционных народов — нации возникают за счет разрушения традиционных народов, тесной общинной личностной связи между их представителями, а также связи их с землей, с почвой. Считать, что нация продолжает историю какоголибо народа (например, немецкая нация — историю пруссаков), все равно что считать стол продолжением дерева, из которого сделаны его столешница и ножки. Нация заимствует у того или иного народа, члены которого вошли в ее состав, отдельные культурные элементы: диалект языка, исторические предания, но душу его она убивает (не говоря уже о том, что при создании нации используются как сырье и другие народы, от которых вообще почти не остается памяти). Различия между традиционным народом и нацией — это различия между живым и мертвым, организмом и механизмом. Народ в традиционном обществе не конструируется элитой, он воспроизводится из поколения в поколение как одна и та же культурная целостность, причем делается это бессознательно, ведь и человек, когда растет или дышит, не ставит перед собой специально такой цели. Нация — это социальная машина, второй Левиафан, который возникает так же, как и первый — путем общественного договора между атомизированными индивидами на руинах традиционного общества. Поскольку нация — машина, ее действительно создают, конструируют нациестроители («будители»), ее можно собрать и разобрать, хотя часто они сами так это вовсе не воспринимают и видят в нации некий заснувший народ, который нужно разбудить (так, немецкие националисты XVIII—XIX веков считали, что они лишь возрождают древнегерманскую общину). В отличие от традиционного народа машина нации в обязательном порядке создает тандем с другой социальной машиной модернистского мира — государством бюрократически-демократического типа. На это указывает классическое определение нации, выдвинутое Э. Геллнером: нация есть политизация этничности.
Это различение наций и народов очень важно для понимания специфики национального вопроса в Российской империи, СССР и постсоветской России.
3. Национальное государство и империя
Как я уже отмечал, необходимым условием возникновения нации является дух капитализма с его индивидуалистическими ценностями, самоорганизацией договорного типа, стремлением к конкурентной борьбе (но поскольку нация есть реакция на атомизацию традиционных сообществ, то строительство нации сопровождается романтическим иррационалистическим флером, нация создается для преодоления атомизации, но не может избавиться от печати этой атомизации). Именно поэтому в традиционном мире никаких наций и национальных государств не было, там существовали империи — большие государства сословного типа, включавшие в себя множество разных народов. При этом каждый народ в традиционной империи имел свое предназначение, как орган в организме. Например, в Османской империи турки были крестьянами, армяне — купцами, евреи — ростовщиками. Управляла же империей полиэтническая элита, в которую могли войти представители любого народа, но при условии, что они ставили ценности и идеалы империи выше своей этничности, вполне понятной и естественной привязанности к народу, из которого они вышли. В той же самой Османской империи великими визирями могли стать и становились сербы или греки. Привилегированные воинские соединения, своего рода преторианская гвардия, — янычары — формировались исключительно из славян, турки туда не допускались. Но, конечно, это предполагало принятие ислама и личную верность султану. Наконец, важной особенностью традиционной империи являлось отсутствие абстрактного закона, одинаково распространяющегося на всех подданных, или, выражаясь современным языком, это было неправовое антиэгалитарное государство. Разные сословия и разные народы имели разные права, потому что имели разные функции, имперские задания и в то же время в полной мере пользовались благами автономии и самоуправления. И точно так же, как верховный правитель, например, не вмешивался во внутренние дела цехов ремесленников, он не вмешивался и во внутренние дела присоединенных к империи народов, довольствуясь их политической лояльностью. Так, в Османской империи законы Порты не распространялись на православных греков, которые управлялись православной церковью во главе с патриархом, приравненным к наместнику Порты, по своему православному закону (собственно, владычество османов и вернуло греческий народ к строгому православию, поскольку в поздневизантийские времена он катился к своему собственному Ренессансу с его оккультизмом и антихристианством).
Именно таковыми были подлинные империи традиционного мира. Необходимо оговориться, что в современной литературе, особенно левой, марксистской, настоящую империю ошибочно отождествляют с так называемыми колониальными империями Запада, возникшими уже в эпоху капитализма и бывшими вовсе не империями, а высшей ступенью развития национальных государств, то есть национальными государствами, подчинившими себе традиционные общества за океаном и занимающимися их модернизацией (и одновременно эксплуатацией). Империя и национальное государство — антиподы. Империя предполагает существование неравноправных сословий, национальное государство — равенство граждан перед законом; империя состоит из общин, национальное государство — из атомизированных граждан, объединенных в гражданское общество на основе договора; империя не вмешивается в дела покоренных народов, национальное государство стремится подчинить их единообразному закону; в империи правящий слой интернационален, имперские чиновники служат идее, а не какому-либо народу, в национальном государстве правящий слой национален же, чиновники тут служат народу, который и есть источник суверенитета, национальное государство одновременно националистично и демократично. Уже отсюда ясно, что Британская или Французская империи вовсе не были подлинными империями, это были разрастающиеся национальные государства, перешагнувшие границы местожительства государствообразующей нации. История показала, что эти так называемые империи были лишь переходным звеном между национальным государством, основанным на этнонационализме, и национальным государством, основанным на гражданском национализме. Вчерашние угнетенные народы были частично атомизированы, и их представители стали вливаться — правда, не всегда и не везде безболезненно — в европейские гражданские нации на условиях культурной ассимиляции.
Итак, важно не путать настоящие традиционные изначальные империи с буржуазными «империями».
4. Московское царство — традиционная империя, а не русское национальное государство
Типичной традиционной империей было Московское царство. Миф о том, что это было русское государство и даже прототип русской нации, был создан славянофилами, а затем его подхватили позднейшие русские националисты. Историческая действительность полностью опровергает этот миф. Московское царство в точности соответствовало данному нами определению традиционной подлинной империи. Оно было многонародным евразийским государством, которое населяли не только восточные славяне, но и татары, башкиры, финноугорские народы. Причем нельзя сказать, что управлялось оно русским народом. Русский народ наряду с другими народами выполнял свое имперское служение, а элита Московского царства была открыта для всех — например, огромную роль в ней играли татары (П. Н. Савицкий обобщил это в формуле «без татарщины не было бы Руси»). Эта элита была отделена от народов разными культурными перегородками, она даже говорила на другом языке. Официальным языком Московского царства был своеобразный средневековый вариант церковнославянского, а церковнославянский, или, правильнее сказать, старославянский, как известно, создавался в древности на основе южнославянских диалектов для перевода Библии и являлся языком культуры и богослужения всех славянских христианских народов от Чехии до Югославии. Таким образом, для восточных славян он был чужим, неродным языком. Он был языком культуры и в Московском царстве, на нем писали богословские и философские трактаты, литературные произведения. Вторым государственным языком был так называемый московский приказной язык, на котором писали законы и указы, вели политическую корреспонденцию, который применялся в государственном управлении, в судопроизводстве. Его основой был тот же средневековый церковнославянский, который вобрал в себя влияния разных языков народов Московского царства, не только русского, но, например, и татарского.
Эти официальные языки сильно отличались от живой разговорной речи русского народа, которая даже не была единым языком, а представляла собой совокупность большого количества равноценных диалектов (например, русские в Новгороде говорили не так, как русские в Рязани)44. Поэтому татарский мурза, перешедший на службу к русскому царю и принявший православие, вовсе не становился русским, он даже говорил на языке, отличном от языка представителей русского народа (и эти два языка — церковнославянский и московский приказной — были для него такими же неродными, как и для другого дворянина, происходившего не из Орды, а из Рязани). Более того, он стоял на социальной лестнице на много ступенек выше русского простолюдина, потому что русские в Московском царстве, как и турки в Османской империи, были преимущественно крестьянским этносословием. Этот мурза превращался в члена интернационального евразийского служилого сословия империи, объединенного православной верой и преданностью одному государю. Впрочем, иногда даже не требовалось и перехода в православие — все ограничивалось лишь политической лояльностью. Так, служилые татары из Касимовского царства на Мещере до XVI века оставались мусульманами.
Наконец, народы в Московском царстве обладали автономией. Например, башкиры, вошедшие в состав Московского государства при Иоанне Грозном, лишь платили ясак и выставляли воинов для московского войска в случае войны — во всем остальном они повиновались своим старшинам и жили по своим обычаям на своей земле, принадлежность которой башкирским родам московский царь утвердил специальными грамотами.
Таким образом, в Московском царстве не было никакой атомизации общества (которая уже начиналась в династических государствах Запада). Наоборот, каждый человек принадлежал к определенной общине, сословию или этносословию, элита была интернациональной, туда входили представители разных народов, и никому не приходило в голову отождествлять этничность и государство. Нациестроительство началось в России только после вестернизации Петра и только в тех слоях общества, которые были охвачены этой вестернизацией.
5. Российская империя и нациестроительство в ней
Очевидно, что Российская империя также представляла собой не русское национальное государство, а в основных своих чертах империю традиционного типа. Ее элита также версталась из среды самых разных народов, причем этнические русские не играли в ней ведущей роли. Таковая принадлежала скорее немцам. С. Сергеев убедительно доказывает ненациональный характер Российской империи, приводя весьма показательные факты. В начале XIX века немцы, составлявшие один процент населения империи, занимали треть высших чиновничьих и военных должностей. При Николае I балтийские немцы занимали 19 из 134 мест в Государственном совете, 9 из 19 российских послов в середине XIX века были лютеранами по вероисповеданию. Тогда же поляки составляли 48 % служилых сословий империи. Наконец, начиная с Петра I, русские цари неизменно женились на немецких принцессах, что сделало династию Романовых фактически руссконемецкой (не говоря уже о том, что на российский престол всходили и чистокровные немцы, как, например, Екатерина II).
Итак, элита Российской империи была не русской, а вполне интернациональной, только теперь уже не евразийской, славяно-тюркской, а европейской, славяно-немецкой (причем славянская составляющая пополнялась не столько за счет русских, сколько, по крайней мере сначала, за счет украинцев и поляков). Неудивительно, что эта элита и политику вела скорее в интересах Европы — вспомним, к примеру, попытки Александра I поддержать европейские монархии силой русского оружия, приведшие к взрыву русофобии на Западе и очевидно продиктованные династической солидарностью с монархическими домами Европы. Уровень осознания не русского, а европейского характера государства у элиты был настолько велик, что министр финансов в правительстве Николая I Е. Ф. Канкрин предлагал даже изменить название государства на «Петровию» или «Романовию».
Перед нами типичная традиционная империя, включающая в свой состав множество народов и имеющая интернациональную идеократическую политическую элиту. Наиболее многочисленный коренной народ выполняет здесь роль базиса. Этнические русские в Российской империи, как и турки в Османской империи, были преимущественно крестьянами и точно так же презирались как варвары и деревенщина. Американский исследователь Уиллард Сандэрлэнд писал об этом: «Европеизированные русские часто считали русский плебс таким же “отсталым”, как и нерусские инородцы (по мнению некоторых наблюдателей, русские массы были даже гораздо более отсталыми, чем некоторые “инородцы”)» (Сандэрлэнд У. Империя без империализма? // Новая имперская история постсоветского пространства. Казань, 2004. С. 460).
И точно так же, как и во всякой традиционной империи, в Российской империи вмешательство власти во внутренние дела покоренных народов было скорее исключением, чем правилом (Угнетение инородцев, о котором так охотно говорили большевики и теперь говорят нерусские националисты в России, началось лишь с эпохи Александра III).
Финляндия имела фактически полную автономию и управлялась парламентом, в котором официальным языком был не русский, а шведский, не платила налоги в имперскую казну. В Туркестане даже государственная переписка велась на тюркском. Законы империи, которым подчинялись центральные губернии, вообще не распространялись на вновь приобретенные имперские территории Кавказ и Туркестан (на этих территориях не были введены земские суды, которые вводились во внутренних губерниях по реформе Александра II). Мусульманским народам было разрешено вести судопроизводство по своим обычаям, то есть по шариату. Это касалось и русского крестьянства, имперские власти закрывали глаза на то, что деревенские общины вершили самосуды, например над конокрадами, по принципам своего «обычного права». Многие инородцы, однако, в отличие от русских крестьян не были крепостными. Тот же американский ученый отмечает, что и колонизация новых земель, например Сибири, осуществлялась в Российской империи не так, как в колониальных империях Запада. Если в Британской империи субъектом колонизации были английские купцы, предприниматели, которые ощущали себя представителями высшей нации, несущей цивилизацию отсталым народам, то в Российской империи колонизация была крестьянской, субъектом ее было имперское государство, и колонизаторы не принадлежали обязательно к русскому народу. Это были и мордва, и чуваши, и татары, и евреи, и немцы. Приходя на новые земли и встречаясь с коренным населением, они не вели себя как высшая нация и не занимались культуртрегерством, а жили замкнутыми общинами, охотно устанавливая равноправные связи с коренными жителями.
Западные исследователи в связи с этим говорят о некоем необычном, даже патологическом характере русского империализма, не замечая при этом, что совершают методологическую ошибку. За образец империи они принимают западные колониальные империи Нового времени, хотя мы уже выяснили, что это не настоящие империи, а скорее разросшиеся вширь национальные государства. В действительности Российская империя вполне отвечала характеристикам империи традиционного типа, и империализм ее был не русским империализмом (так же как империализм Блистательной Порты не был турецким империализмом), а империализмом славянско-европейской имперской элиты. Определенная ненормальность Российской империи состояла в другом — в эклектическом сочетании традиционного уклада и модернистских вкраплений в виде интеллигенции и своеобразной неевропейской буржуазии.
Именно дворянская интеллигенция, усвоившая передовые просвещенческие идеи Запада, и стала в Российской империи носительницей первого националистического проекта, иначе говоря, строителем и одновременно материалом русской политической нации. Националистические аспекты всех популярных среди интеллигенции XIX века учений от славянофильства до западничества подробно рассмотрел С. М. Сергеев, мы только повторим общие выводы. Первыми русскими националистами были декабристы, ранние славянофилы и одновременно их оппонент западник В. Г. Белинский. Уже к концу XIX века в России возникли обе разновидности национализма, которые выделяют нациеведы. Гражданский национализм пропагандировал консерватор М. Н. Катков (О М. Н. Каткове см. работы А. Э. Котова)., мечтавший о создании единой русской политической нации, в которую вошли бы не только этнические русские, но и представители всех народов империи независимо от происхождения и вероисповедания. Скрепами, объединяющими этот пестрый конгломерат в нацию, должны были стать, по Каткову, русский литературный язык и та русско-европейская национальная культура, которая была выработана в XIX веке интеллигентами-дворянами и разночинцами. Проще говоря, и еврей, и татарин могли войти в эту нацию, не отказываясь от своих традиционных религий, если только они признавали русский язык и поэзию Пушкина как свои, родные, национальные. Иной этнонациональный проект предлагали поздние славянофилы, в частности И. С. Аксаков (О взглядах И. С. Аксакова см. работы А. А. Тесли).
Согласно этому проекту русская нация включала лишь восточных славян (велико-россов, малороссов и белорусов), православных по вероисповеданию. Остальные народы России представлялись как национальные меньшинства (большей частью полудикие), которые русским предстоит ассимилировать. В начале ХХ века традицию гражданского русского национализма продолжил лидер либерал-консерваторов правый кадет П. Б. Струве, который отстаивал модель Российской империи по подобию Британской, с демократическим русским национальным государством в центре и инородческими анклавами на периферии, в которой блага гражданственности и демократизма постепенно распространяются на всех подданных империи независимо от вероисповедания и происхождения (с принятием русского языка и культуры). Традицию славянофильского этнического национализма продолжили такие видные философы и публицисты правоконсервативного лагеря, как В. Розанов и М. Меньшиков.
Русский национализм в Российской империи оставался явлением маргинальным, он не находил поддержки ни у властей, ни у народа. Власти видели в нем угрозу для себя, так как элита империи, повторим, вовсе не была русской национальной элитой, преследующей русские интересы, напротив, это была интернациональная славяноевропейская элита, интересы которой часто были диаметрально противоположны интересам русской партии (например, русская партия выступала за финансовую поддержку центральных губерний России, а имперская элита — за вливания во вновь приобретенные инородческие провинции ради укрепления геополитической мощи империи). Показательно, что и консерваторов вроде Каткова, и славянофилов вроде Аксакова преследовали имперские власти (Каткову запрещали писать на национальные темы, журналы славянофилов подвергались жесточайшей цензуре, а часто и вовсе закрывались). Лишь в самом конце XIX — начале XX века, при Александре III и особенно при премьер-министре Столыпине, в царствование последнего царя, политика империи стала приобретать прорусский характер, но и эти попытки были робкими и непоследовательными и были бесконечно далеки от надежд русских националистов на превращение империи в русское национальное государство. Это было легко объяснить: как государственники имперские чиновники инстинктивно понимали, что актуализация русского национального проекта запустит иные инородческие национальные проекты на периферии, и тогда империю просто разорвет на части (и они были правы: это, собственно, и произошло в Гражданскую войну). В то же время сама логика европеизации толкала их к идеалу русского национального государства или русской колониальной империи западного типа.
Что же касается великорусского простонародья, то оно в силу своего полного погружения в ментальность и жизнь традиционного общества вовсе не ощущало себя русской нацией. Напомним, что нация — это культурно однородное секулярное объединение граждан, предполагающее условия индустриального общества и самовоспроизводство с помощью институтов всеобщего образования, СМИ, национальной науки и литературы (социальных машин, продуцирующих современность, как остроумно выражается Михаил Ремизов). Всего этого русское простонародье было лишено, оно было аграрным, неграмотным, культурно разнородным, не имеющим общего языка и говорящим на разных диалектах, религиозно расколотым (даже в начале ХХ века значительную часть великорусского простонародья составляли старообрядцы). Крестьяне Российской империи идентифицировали себя по месту проживания, по принадлежности к сословию, по религии, по подданству царю, но вовсе не по признаку русскости. Дореволюционная русская нация, которая так и не приобрела своего государства, была тонкой верхушечной прослойкой между наднациональной проевропейской имперской элитой и недонациональным народом, живущим устоями традиционного общества. Это касалось не только русских, но и других народов империи (например, башкир, у которых интеллигенция исповедовала пантуранский национализм, а массы оставались верными традиционному мировоззрению полукочевников).
Собственно, революция и Гражданская война, как выразился С. Сергеев, и были столкновением русской нации («белые») и русского народа (низовые слои «красных»), равно как и большинства других народов империи. Недонационализм народа сошелся с постнационализмом, интернационализмом большевиков (Об этом пишет С. М. Сергеев), и их совместной силы хватило, чтобы поставить крест на попытках русской политической нации начала ХХ века перейти в этатистскую плоскость и реализовать свой проект национального государства.
6. Нациестроительство в СССР
В результате Гражданской войны на месте Российской империи родился СССР, первоначально состоявший из четырех советских республик — Российской, Украинской, Белорусской и Закавказской (причем в двух из четырех этих республик были внутренние автономные республики). Формально каждая республика была своеобразным национальным государством, посредством которого титульный этнос (давший название республике) реализовал свое право на самоопределение. Этого права ранее его лишало царское правительство. Украинская ССР мыслилась как государство украинского народа, белорусская — белорусского, Башкирская АССР — башкирского и т. д. (в действительности, конечно, во многом это было номинально, потому что с самого начала существования СССР власть Советов начинает подменяться властью партии и республики лишаются главнейшего свойства национального государства — политического суверенитета, пусть и ограниченного федеративным договором). Вместе с тем для русского народа большевики отдельную республику в составе СССР не предусмотрели. РСФСР была не государством русских, а своего рода СССР в миниатюре. Территория этнографической Великороссии управлялась не особой русской компартией и русским Верховным Советом, как в других республиках, а центральными союзными органами. Это была сознательная позиция, которой вождь большевиков В. И. Ульянов-Ленин не скрывал. Большевики считали, что государством русских была Российская империя, которую они воспринимали как одну из европейских колониальных империй, угнетавших народы нашей внутренней Азии, Закавказья, а также братьев-славян — украинцев и белорусов, само национальное бытие которых в имперский период отрицалось. Следовательно, по мысли большевиков, нация-угнетательница должна быть наказана за свое колониалистское прошлое и лишена своего национального государства в составе СССР. Используя советскую терминологию 1920-х годов, русские были для большевиков народомлишенцем. Впрочем, это было лишь официальное, так сказать, идеологическое объяснение. На самом деле большую роль сыграло то, что проект русского национального государства в форме единой и неделимой демократической «России для русских» был проектом врагов большевиков — белых (которые не были монархистами, как их изображала советская пропаганда, а в большинстве своем представляли собой классических русских национал-либералов). Таким образом, русские, которые исповедовали идеи национализма и, соответственно, могли составить социальную базу для элиты русской национальной республики в составе СССР, были либо уничтожены во время Гражданской войны, либо эмигрировали после нее. В стране остались лишь этнические великороссы, которые не ощущали себя русской политической нацией. Этнические русские из крестьян идентифицировали себя по сословному и региональному признакам, русские пролетарии и революционная большевистская интеллигенция — по классовому и идеологическому признакам. Таким образом, оставшиеся в СССР политически активные этнические русские находились под сильным влиянием коммунистической идеологии и вообще не придавали большого значения национальным различиям. Они считали, что очень скоро все национальности растворятся в общечеловеческой коммуне трудящихся.
Такая самоидентификация русских по происхождению пролетариев и революционных интеллигентов (включая советских служащих и партработников) — не как членов русской нации, а как членов всемирного сообщества трудящихся, борющихся за свое освобождение, — и предопределила направленность подлинного (хотя и не декларированного партией и государством) нациестроительства в СССР 1920-х годов. Фактически в тогдашнем СССР стала создаваться гражданская советская нация. Ее не следует путать с советским многонациональным народом, который возник уже позже, в эпоху Сталина, и был синонимом полиэтнического народонаселения СССР, союзом всех советских народов. Советская нация, как и полагается всякой нации, была культурно гомогенным образованием. Люди, входившие в ее состав, переставали быть русскими, евреями или грузинами и становились носителями совершено иной, качественно новой национальной культуры — советской (тогда как люди, входившие в советский народ, вполне могли оставаться, и оставались, русскими, украинцами или узбеками, сохраняя даже языковую идентичность). В принципе советская нация была своеобразным симметричным отображением американской нации — тем же «Городом на холме», только не воплощением свободы, а воплощением справедливости и братства (США и ранний СССР взяли по одной составляющей девиза Французской революции). Подобно американской, советская нация была сообществом, открытым для выходцев со всего мира независимо от расового и национального происхождения (и если бы в 1920-е годы возникло понятие
«афро-советский», то оно вовсе не воспринималось бы как абсурдное).
Главным было признание единой системы ценностей, которые сводились к «демократическому» коммунизму 1920-х годов (в духе Ленина, Бухарина и Троцкого). Языком этой нации был русский, однако она не была и не ощущала себя продолжением русского народа на другом этапе исторического развития (новый советский русский народ возник позже, в 1930—1940-е годы, со сталинской частичной реабилитацией героев и символов русской культуры, но главное — с урбанизацией русских). В сущности советские имели такое же отношение к русским, как американцы к англичанам. Эта нация, как и американская, воспринимала себя как зародыш будущего единого человечества и свои исторические корни видела в многонародном общечеловеческом освободительном движении (от Спартака до Ленина). Конструировалась эта нация сознательно, и ее члены вполне четко мыслили себя как советских, а не как русских, евреев или латышей (вспомним Маяковского: «У советских собственная гордость…»).
Однако проект советской гражданской русскоязычной нации так же не реализовался до конца, как и дореволюционный проект русской либеральной этнической нации (хотя советская нация никуда не исчезла и даже пережила СССР; до сих пор в интернете присутствуют пропагандисты советского национализма, прежде всего это его главный идеолог А. Лазаревич См. его книгу «Советия»: http://technocosm.narod.ru/k2f/Sovietia_toc.htm.). В 1930-е годы с приходом к власти сталинской группировки в СССР были проведены масштабные реформы всех сторон жизни общества от армии до системы образования. В результате задуманный как плацдарм мировой революции СССР превратился в новую индивидуацию российской цивилизации со всеми ее специфическими чертами. Фактически СССР стал обществом модерно-традиционного типа, напоминающим допетровское служилое идеократическое государство, только воспроизведенное на новом урбанистическом уровне. Роль монархии сыграл институт вождизма, роль религии — коммунистическая идеология, сформированная на основе вульгаризированного марксизма, но наполненная при этом интенциями русского фольклорного крестьянского православия. Были созданы и своеобразные сословия — относительно закрытые социальные группы общинного типа, имеющие строго определенные права и обязанности по отношению к государству и расположенные в соответствии с иерархическим принципом (советские сословия впервые описал социолог С. Кордонский).
Как и в любой традиционной империи, в сталинском СССР сложилось и этническое разделение труда. Каждый народ имел свое собственное предназначение (имперскую функцию). Так, некогда полукочевые народы, скажем, башкиры, превратились в крестьянские этносословия. Русский народ в империи был народом промышленных рабочих и инженерно-технических работников, а также учителей, научных работников, врачей. Русский народ выполнял прогрессорскую функцию: русских посылали в провинции империи для возведения заводов, фабрик, электростанций, железных дорог и для дальнейшей работы там, а также для проведения на окраинах культурной революции, распространения просвещения, современного здравоохранения и т.п. Учитывая важность модернизационного рывка для государства, эти сословия снабжались гораздо лучше, чем, например, местные крестьяне-колхозники. Рабочие, инженеры, работники отраслевых научных учреждений имели особые пайки, право пользоваться столовыми с льготными заниженными ценами, они в первую очередь получали жилплощадь, путевки для отдыха на южных курортах, качественное медицинское обслуживание. Таким образом, положение русских на национальных окраинах империи (например, в республиках Средней Азии) было значительно лучше, чем положение местного нерусского населения. Кроме того, была традиция назначения в нацреспублики вторым секретарем обязательно русского, причем присланного из Москвы, это также была своеобразная гарантия прав русского населения в этнически чужом окружении51. Русские националисты, говорящие сегодня об угнетенном незавидном положении русских в Центральной России (Нечерноземье) и о преференциях, которые за счет них даровались национальным окраинам (той же Средней Азии), не замечают этой особенности сталинской империи. Причина этого в том, что они мыслят категориями идеалистического крестьянского национализма, созданного по образцу национализма немецких романтиков. Для них русский советский народ — это крестьяне-колхозники Центральной России и Сибири. Между тем реальность была иной, русский советский народ был народом рабочих, инженеров, учителей и врачей, народом образованных горожан. Уже с 1930-х годов начинается стремительная урбанизация русских, все наиболее активные пассионарные представители русского крестьянства устремляются из деревень в города, получают образование в ФЗУ, техникумах и вузах и попадают в распоряжение партии и государства, которые распределяют их по всем регионам империи, там, где существует в них хозяйственная необходимость. В этом смысле русские в сталинском СССР были одним из привилегированных этносословий. Кстати, те же самые преференции, которыми имперский центр наделял окраины, во многом доставались опять же русским, которые на этих окраинах выполняли свое прогрессорское имперское предназначение: бюджетные перечисления в Узбекистан повышали благосостояние не столько узбеков-дехкан из дальних аулов, сколько рабочих и инженеров ташкентских заводов, а среди них большинство составляли русские.
При этом изменился сам статус русского народа: если до революции русские, преимущественно крестьяне, были оседлым народом, населяющим в основном внутреннюю Россию, то в сталинской империи оседлыми стали бывшие кочевники и полукочевники, а русские превратились в своеобразных «индустриальных номадов», только кочевали они не по своей воле, а по приказу партии и государства, политической элиты (которая, как и во всякой традиционной империи, была интернациональной, сверстанной не по этническому, а по идеологическому принципу). Возможно, поэтому в составе сталинского СССР и не возникло русской республики, ведь государство в традиционном понимании предполагает оседлый статус населения.
Русский народ при этом так и остался народом, то есть совокупностью общин, только теперь не крестьянских, а промышленных, и не превратился в нацию — в совокупность атомизированных граждан. Русский советский народ был тем же самым русским традиционным народом, только перенесенным из аграрного общества в индустриальное. То же касается и других советских народов — башкирского, татарского, казахского и т. д., они тоже остались почвенными, традиционными образованиями, народами, а не нациями. Конечно, они приобрели некоторые черты наций: литературные языки, национальные школы, вузы, театры, а в случае нерусских народов можно говорить даже о псевдогосударственных образованиях — союзных и автономных республиках. (Псевдогосударственных, потому что республику делает полноценным государством не наличие собственного флага и гимна, а свои армия и органы охраны правопорядка, без них немыслим политический суверенитет, а именно этого советские республики были лишены.) Носителями национальной культуры и самосознания этих народов стали собственные интеллигенции. Но это не превращало их в нации. Более того, само сложившееся в сталинской империи этническое разделение труда стало мощным механизмом, препятствовавшим эскалации национализма. Все было устроено так, что условием существования национальной культуры у того или иного советского народа было наличие империи. Нации, как мы уже говорили, — это феномены модернистского индустриального общества. Уберите индустрию — станут не нужны школы, техникумы, вузы, НИИ. Перестанут воспроизводиться такие феномены городской жизни, как литературный язык, литература, театр. Население отхлынет из городов в деревни, и народ вернется в доиндустриальное состояние, потеряв даже внешние черты нации, светского гражданского модернистского общества. Советская империя была устроена так, что индустриальный характер общества в национальных республиках поддерживал русский народ как народ-прогрессор. Поэтому всякая попытка построить нерусские национальные государства на основе советских национальных республик могла привести лишь к эмиграции русских, а значит, к краху промышленности, аграризации общества, исчезновению механизмов воспроизводства национальных культур. Эскалация национализмов на советском пространстве была обречена на то, чтобы привести к уничтожению самих этих наций. Это и показал парад суверенитетов в 1990-х годах, причем на всем пространстве — от Узбекистана до Прибалтики. И эстонцы, и узбеки могли оставаться нацией со всеми ее атрибутами — от литературы до театра — только при условии сохранения советско-евразийской империи, в рамках которой русский народ поддерживал в этих республиках основы индустриального общества.
Русские тоже были обречены хиреть и исчезнуть в результате крушения империи и по той же причине: крах империи означал крах промышленности, а промышленность и обслуживающие ее социальные институты — от школы до науки — были коконом, в котором только и мог существовать русский советский народ.
7. Постсоветский период
Разрушение промышленности, науки, системы образования в постсоветский период больнее всего ударило именно по русскому советскому народу. Советские предприятия общинного типа были ликвидированы, и с ними распалась, атомизировалась община в виде индустриального трудового коллектива — базовая экзистенциальная ячейка русского советского народа. В последующие постсоветские десятилетия возникает хилый, но крикливый русский буржуазный национализм. Его социальная основа — это атомизированные индивиды больших городов (прежде всего Москвы и Санкт-Петербурга), возникшие в результате либерально-капиталистических реформ 1990-х годов, дети и внуки русских-прогрессоров, утерявших смысл своего бытия с крахом империи. Усилиями реформаторов миллионы рабочих и инженеров потеряли свои рабочие места, превратились в люмпенов или рыночных торговцев — представителей мелкой буржуазии. Это их сыновья и дочери выходят теперь на улицы с лозунгами: «Россия для русских!» и «Москва — русский город!». Национализм, то есть предпочтение этнической идентичности всем остальным, является феноменом буржуазной модерной культуры. Представители новых сословий постсоветской России — ФСБ, МВД, гражданской госслужбы, — наделенные строго определенными правами и обязанностями, националистами быть не могут по определению. Для них, как и для средневековых дворян или крестьян, корпоративная идентичность важнее, чем этническая. Сын полковника ФСБ, оканчивающий элитную московскую гимназию и готовящийся к поступлению в Академию ФСБ, не пойдет на Манежную площадь кричать: «Россия для русских!». Он не чувствует единства с детьми киоскеров и грузчиков, и тем паче безработных, только на том основании, что они русские. Он знает, что папа работает бок о бок с татарином и армянином и между ними нет никаких противоречий, потому что они объединены общим служением и потреблением общего ресурса, который государство предоставило работникам ФСБ. Национализм — удел людей, оказавшихся вне сословий, лишенных благ и привилегий, которые государство распределяет между сословными группами в зависимости от важности наложенного на них служения. Национализм — феномен классового, а не сословного общества. В России в результате реформ 1990-х годов появились наряду со служебными сословными группами (сословную структуру постсоветской России описал С. Г. Кордонский) еще и классы — прежде всего наемные работники, пролетариат и мелкая буржуазия (крупная была задавлена режимом Путина и превращена в своеобразное сословие коммерсантов, которые получают от государства привилегию снимать прибыль с «трубы» в обмен на выплату дани государству). Именно они — мелкая буржуазия и пролетариат — и объединяются сегодня в новую русскую политическую нацию под началом конструкторов этой нации — русских национал-демократов. Перспектив существования в рамках своего национального государства эта нация, полагаю, не имеет. Эскалация национализмов — это движение к балканизации евразийского пространства.