Интервью с писателем, философом и публицистом Рустемом Вахитовым
неутилитарное удовольствие
– Есть три параметра времени: прошлое, настоящее, будущее. Как измеряется пространство? Есть длина, ширина, высота. А в художественном тексте какие параметры?
– Когда человек пишет художественные тексты, он не просто что-то рассказывает, а использует при этом возможности языка. Поэтому форма и содержание в литературе очень крепко связаны. Даже так: уже сама форма высказывания должна вызвать определённый эстетический эффект у читателя.
Вообще, в картине мира писателя есть и рациональное, и эмоциональное. В моём случае, конечно, больше рационального. Некогда отец Павел Флоровский писал: идёт борьба между космосом и хаосом в нашем мире. Вот я на стороне космоса, конечно. В переводе с греческого «космос» – красота и порядок. Это слово в таком значении, к примеру, встречается у поэта Архилоха, жившего в седьмом веке до нашей эры. А слово «космос» для обозначения Вселенной первым стал применять Пифагор – несколько веков спустя.
– Что такое красота, насколько трудно её создавать?
– Кант говорил, что красота – это то, что вызывает неутилитарное удовольствие. Когда ты голоден и видишь на столе тарелку мяса – слюнки текут. А фрукты на натюрморте ты съесть не хочешь. Произведение живописи пишется не для того, чтобы получить копию какого-то реального предмета, оно выражает определённую мысль или эмоцию художника.
Когда я пишу научную статью, я тоже стремлюсь к тому, чтобы всё это выглядело относительно красиво. Хотя нет задачи использовать метафоры, куда важнее рациональное содержание. Что уж говорить об искусстве…
Платон говорил, что красота это – эйдос, внутренний гармонический принцип. И в этом смысле красота души всё же познаваема. Для меня это важный тезис.
– Что делает писателя писателем?
– С одной стороны – формальный талант. Но всё-таки очень важно, чтобы человеку и было что сказать. Однажды я сравнивал стихи Блока и Андрея Белого. Мне кажется, что Белый формально талантливее, его образы ярче, неожиданнее. А у Блока встречаются маловыразительные стихи, на мой вкус, – но наряду с гениальными. Блок – гений, потому что ему было что сказать, у него уникальное понимание мира, которым ему важно было поделиться! Особый авторский взгляд – это очень важно.
Я очень люблю Высоцкого. У него спрашивали: можно ли быть хорошим поэтом и хорошим прозаиком, будучи человеком молодым и не очень-то хорошо зная жизнь? Он ответил: поэтом быть можно, прозаиком нельзя. Согласен с ним полностью.
– Вопрос про писательскую кухню: как долго вы искали рецепт вкусного текста?
– Скажем так, вкусные тексты я люблю с юности. Был очень большим поклонником Набокова. Наверное, прочитал всё, что он написал, включая американский период. Меня всегда пленяли его блеск, стиль, игра с языком. Теперь понимаю, что, видимо, это не главное в литературе. Я стал ценить в классике мудрую простоту. А что касаемо собственных рецептов – я же не причастен к большой литературе…
– Постойте, а разве публицистика и вкусный текст не синонимы?
– Публицистика – своеобразный род литературы, это синтез литературы, науки, философии, политики.
– Какой вы скромный… Расскажите о своих главных открытиях в прозе двадцать первого века!
– Захар Прилепин – очень мощная фигура русской современной литературы. Герман Садулаев – конечно же, большой писатель. Из авторов второй половины XX века отмечу Лимонова – и как писателя, и как поэта. Он мне напоминает Маяковского: за внешней наглостью, иногда почти что хамством скрывается очень тонкая лиричность. Очень любил в юности Вознесенского, много читал его и много ему подражал. Потом понял: у него совершенно потрясающие метафоры, рифмы, чувство языка, но в целом бедноватое содержание… Евтушенко мне неприятен: изображал из себя нонконформиста, будучи конформистом. Хотя написал много очень сильных стихов – пожалуй, больше, чем остальные легендарные наши шестидесятники. Рождественский – ещё один безусловно прекрасный поэт. Вообще, кто мы такие, чтобы судить других людей, мы и сами-то живём, как умеем…
В начале 60-х известный критик Андрей Синявский до ареста писал официальные рецензии в журнал «Новый мир». У него есть большая статья про поэзию Евтушенко, где говорится, что Евгений Александрович – наследник наивного лирического эгоизма Маяковского и Есенина, но «Я» Евтушенко гораздо более мелкое.
– Вопрос про экзистенцию. Человек либо живёт, либо существует. А литература?
– Современная отечественная литература скорее существует, увы. Михаил Лифшиц считал, что капитализм мало способствует развитию искусства. Прежние времена у нас были эпохами расцвета классической литературы, классической живописи, скульптуры и так далее. Сегодня на первый план выступают деньги, торговая прибыль, материальное преуспеяние, а всё это мало способствует развитию изящной словесности. Для Гегеля вершиной мирового искусства было античное искусство, Греция и Рим. Гегель называл капиталистический мир царством нужды и рассудка. Капитализм заставляет людей быть скептиками, во всём сомневаться, не доверять другим людям, стремиться прежде отстаивать собственные интересы, проявлять индивидуализм. На этой скудной почве цветы искусства уже не растут. А если и растут, то выглядят весьма странно, не так, как выглядели цветы классического искусства. Мне кажется, мы падаем в пропасть тотального господства рынка и материалистических интересов, налицо полный распад идеалов гуманизма, торжествуют общество потребления и масскультура. И всё меньше инструментов, которые пробуждают в душе человека особые интимные струны…
– Получается, творчество сегодня зачастую сводится к арт-терапии?
– Последнее время всё в этом мире превращается в бизнес. А высокое искусство не должно монетизироваться, оно не для того создаётся и существует. Искусство – разговор, во время которого человек раскрывает свою душу, стремится к какому-то максимальному пониманию, именно в эти моменты человек становится подлинным человеком, именно в эти моменты человек не существует, а живёт.
кто такой Ленин?
– В этом году у вас в Москве вышла книга «Ленин и мы. Разоблачение мифов». Поздравляю с новой книгой!
– Спасибо. В ней собраны и статьи разных лет, и совершенно новые тексты. Книгу издать мне предложил писатель Герман Садулаев, мы с ним давно знакомы на почве евразийства. Вышла она в издательстве КПД – «Колобродов, Прилепин, Демидов». Предисловие написал Захар Прилепин, которому я благодарен за тёплые слова.
– Признайтесь, вы выступаете за то, что «Ленин всегда живой, Ленин в тебе и во мне», так?
– Нет, не совсем так. Мне кажется, нам нужно уходить от Ленинианы, обливающей Ленина елеем и представляющей его чуть ли не как святого. Понимаю, что сейчас это реакция на антиленинизм эпохи перестройки, когда Солоухин написал свою книгу «Читая Ленина». Но Солоухин и ему подобные критиковали образ доброго дедушки, раздающего у ёлки подарки, который преподносила позднесоветская пропаганда. Никакой он не добрый старик – таков был главный посыл. Но на самом деле Ленин таким никогда и не пытался выглядеть! Ленина скорее можно сравнить с Кромвелем, Робеспьером. Это совсем другой типаж – революционный диктатор.
Ленин был сложен. Он был европейцем, знал несколько языков, жил в Швейцарии, Англии, Франции. Удивительно, но при этом в нём было нечто такое, что позволило стать символом многомиллионной рабоче-крестьянской России. После смерти Ленина Троцкий написал очень интересный некролог: несмотря на утончённую культуру, на хорошее знание европейской философии, в Ленине что-то было от хитрого, умного крестьянина, которого никак не обманешь. И действительно – дед Ленина, Николай Ульянов, был крепостным в Астраханской губернии. Сегодня в Астрахани есть музей отца Ленина, Ильи Николаевича, внёсшего очень большой вклад в просвещение нерусских народов. Он покровительствовал чувашским просветителям, знал лично создателя чувашского алфавита Ивана Яковлева, открыл множество школ с обучением на чувашском, татарском языках. И в то же время у Ленина были и шведские, немецкие корни. Он получил прекрасное образование. И это всё в Ленине скрестилось.
– Вряд ли сегодня широко отмечают 22 апреля день его рождения, как во времена нашей молодости. Как можно сохранять память о Владимире Ильиче, вожде мирового пролетариата? Раньше в его честь называли стадионы, метро, библиотеки, улицы, проспекты и площади и т. д. и т. п.
– Мы уже никогда не вернёмся к тому почитанию Ленина, которое было в советские времена. Да и бессмысленно к этому возвращаться, потому что тот культ Ленина отражает состояние общественного сознания прошлой эпохи. Я считаю, что во многом это был стихийный культ Ленина, что формировался снизу, а после корректировался партией и правительством. Он во многом отражает архетипы крестьянского простонародного сознания. Думаю, культурологи будущего ещё будут исследовать этот феномен. Ну не случайно же, например, молодожёны ездили к памятнику Ленина после ЗАГСа…
Сейчас вступила в силу другая эпоха, далеко не все являются марксистами, коммунистами, и нам предстоит выработать новую парадигму отношения к Ленину и его наследию.
Давайте вспомним, кто такой Ленин? Глава первой Российской Республики, которая появилась 7 ноября 1917 года, на втором съезде Советов. Затем, в 1922 году возник СССР, и Ленин был его первым руководителем. Безусловно, у Ленина были ошибки – перегибы в ходе горячей Гражданской войны, в гонениях на религию. Но ведь в тех же Соединённых Штатах Америки почитают Джорджа Вашингтона, хотя он был рабовладельцем. Поймите, не бывает идеальных исторических деятелей!
Сегодня нападки на Ленина, стремление показать его преступником, желание называть власть в СССР преступным режимом – всё это очень опасно для легитимности нашего государства. Видите ли, если, как утверждают некоторые, СССР был преступным государством, то как быть с РФ? Мы ведь правопреемники СССР. Сразу же возникают вопросы о правомочности и границ, и международных договоров. Наши враги могут так заявлять, но мы же сами себе не враги.
Говоря о Ленине и его соратниках, крупных государственных и общественных деятелях того времени, мы должны с уважением относиться к ним, признавая при этом совершённые ими ошибки, ведь они основатели государства, правопреемник которого – нынешняя Россия. То есть речь идёт не об обожествлении, а о гражданском почитании, предполагающем, конечно же, и критическое отношение.
Постоянно будируется тема Мавзолея: дескать, давно пора предать тело Ленина земле. Товарищи, вы чего? Мавзолей является захоронением, саркофаг с телом Ленина лежит на глубине трёх метров, как и полагается по российскому закону о захоронениях. Подобного рода мавзолеи существуют в мире, в одном из них находится тело знаменитого хирурга Пирогова. Мне кажется, не нужно трогать Мавзолей Ленина. Он стоит там, где он должен стоять. Это наша история. Без Ленина не было бы РСРСР, без Ленина не было бы СССР, а без них – и сегодняшней России.
Понятно, что для людей, которые считают наилучшим способом ведения хозяйства капитализм, социалист-коммунист Ленин как бельмо на глазу. Но нужно быть разумнее. Ленин не просто революционер, он создатель новой формации российского государства. И любой патриот России должен почитать его как создателя российского республиканского государства.
образ реального Ленина
– Не могу сказать, что прочёл абсолютно всё, написанное Лениным. Я занимаюсь историей русской и советской философии, евразийства, русского платонизма. Конечно, я учился в СССР, тогда в школе и вузе читали избранные ленинские труды. И, признаться, тогда Ленин во мне вызывал сугубо негативные чувства – поскольку в перестройку я был очень молод и увлёкся волной критицизма. Но всего Ленина мы не знали! Между тем очень серьёзные западные философы с почтением относились к Ленину-философу. А наши преподаватели говорили студентам: Ленин же не философ, он юридический факультет экстерном окончил и что-то там написал про материализм, несерьёзно всё это… Потом я стал читать современных европейских философов, французских «спекулятивных реалистов», Луи Альтюссера. Они с очень большим почтением отзываются о работе Ленина о материализме. Меня это заинтриговало. Я стал читать самого Ленина и открыл для себя ленинскую диалектику. Самое интересное, что диалектика Ленина содержится не только в его философских произведениях. Он действительно не был профессиональным философом, он действительно не писал систематических трактатов по философии. Но он умел применять диалектику в политике, в жизни. К примеру, в эпоху «военного коммунизма» многим казалось, что мы уже практически подошли к коммунистическому способу распределения. И вдруг Ленин говорит: надо уметь торговать, надо заключать концессионные соглашения с Западом. Это, конечно, для многих был шок, но ведь Ленин действительно спас экономику России. Очевидно, он сумел не догматически взглянуть на какие-то вещи и сделать мощный поворот на 180 градусов, что пугало даже его ближайших соратников. Вспомним, инициативы Брестского мира не поддержала даже Крупская, «Апрельские тезисы» Плеханов назвал бредом сумасшедшего. Но Ленин-то оказался прав! У него была очень мощная интуиция. В 1917 году чувствовал, например, что массы не будут удовлетворены Февральской революцией, что начинается брожение и движение. А другие этого не чувствовали.
– С какой статьёй Владимира Ильича вы бы рекомендовали ознакомиться современной молодёжи?
– Сложный вопрос. Могу сослаться на свой опыт. На меня очень большое впечатление произвела одна из самых ранних работ Ленина «Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов?». Автор в свои двадцать четыре года критикует народника Михайловского и показывает, что общество устроено органично. Ленин пишет: если мы выступаем за общину, то должны быть готовы к тому, что в политической сфере будет автократия, а если мы выступаем за парламентскую демократию, мы должны быть готовы к тому, что будет капиталистическая экономика. А эсеры и либеральные народники хотели совместить одно с другим.
– Не так давно у Льва Данилкина вышла книга о Ленине. Вы в чём-то полемизируете с известным критиком?
– С большим удовольствием прочитал его книгу «Ленин. Пантократор солнечных пылинок». И во многом согласен с Данилкиным. Хотя не могло не смутить утверждение, что в татарском языке до революции не было слова «свобода». Это, конечно, глупость. В татарском языке было несколько слов «свобода» – так же, как в английском. В татарском до революции было слово «хёрриат», оно пришло из турецкого языка и означало «политические свободы». А есть и «азатлык», «ирек» – это «свобода» скорее в бытовом смысле. Как английские liberty и freedom. То есть здесь различаются даже оттенки свободы. Так что Данилкин не прав. Но вернёмся к Ленину.
Нам нужен образ реального Ленина. Реальный Ленин был не очень удобный как для правых, так и для левых. По его приказу было разогнано Учредительное собрание, что очень многих поразило. Но ведь после ухода большевиков с этого собрания там не было кворума. Ленин предлагал запретить и запретил кадетские газеты. Поэтому у нас сложилась однопартийная система. Но в целом Ленин был демократом. Он считал, что ущемление свобод не должно быть навсегда, поскольку вызвано экстремальными обстоятельствами.
– В пьесах Шатрова мне показалось, что автор делает акцент на коллективной ответственности, не выпячивает индивидуальную роль Ленина в революционном процессе. Согласны?
– Считаю, что шатровская драматургия, «Диктатура совести», «Брестский мир» – перестроечная продукция, и не случайно, что сегодня она уже подзабыта. Но в чём-то он прав. Нам всегда пытались внушить, что Ленин – вождь, что Сталин – вождь. Но ведь на самом деле у большевиков изначально не было стремления к какому-то единообразному управлению. И большевистская партия первоначально называлась социал-демократической. Ленин был сторонником коллективного управления. Хотя на несколько голов превосходил всех, кто его окружал. В том числе и Сталина, которого сегодня переоценивают. Сравните работы Сталина и Ленина, это просто небо и земля. Ленин – философ, мыслитель, политолог, политэконом, политический деятель мирового масштаба. И при жизни Ленина Сталин откровенно признавал свою вторую роль и никогда не претендовал на то, чтобы стоять рядом с Лениным. Сталин, в общем-то, в душе понимал, да, что все его восхваления это всё-таки преувеличение. Другое дело, что он был практический политик и осознавал, что культ – хороший инструмент, который нужно использовать для сохранения власти.
Сталин – сложная фигура. Убеждён, что это Сталин, а не Хрущёв достоин памятника, где сочетаются белый и чёрный мрамор. Это человек очень неоднозначный, и споры о нём никогда не утихнут.
метафорическое понимание мира
– Есть ещё одна фигура, но уже из литературного мира, о которой вы также можете говорить с упоением, вдохновенно, развёрнуто. Это поэт Маяковский. Как менялось ваше отношение к нему? Чем он выделяется из сотни блестящих авторов Серебряного века?
– У меня есть большая статья о Маяковском, которая выходила в «Бельских просторах». Я там пишу об этом. «Серебряный век» я открыл для себя в восьмом-девятом классах, увлекался Хлебниковым, Каменским, Блоком, Есениным, Мариенгофом. Но когда прочёл раннего Маяковского – «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», был просто потрясён. Маяковский – это глыба, это космистское мировоззрение, это метафорическое понимание мира. Естественно, я стал писать стихи, подражая Маяковскому… Владимир Владимирович был самородком. Учёба в элитарной столичной гимназии (пятая гимназия Москвы, где учились Николай Трубецкой и Борис Пастернак) дала ему немного, и Лиля Брик учила поэта грамматике… Но он брал другим.
Позже у меня появились и другие кумиры в поэзии. С годами стало тянуть к классике и, конечно, – к Пушкину. К Пушкину мы возвращаемся всегда, в течение всей жизни. Рождаются дети, и мы снова читаем Пушкина. Помню,
мы с моим сыном, когда он был совсем маленький, стали читать сказки Пушкина, потом, когда подрос, вместе читали поэмы «Медный всадник», роман «Евгений Онегин». И для меня Александр Сергеевич открылся заново. Бог даст, до старости доживу – и открою ещё одного нового Пушкина. Интересно, что сам Пушкин до старости не дожил – но тем не менее у него есть стихи для читателей всех возрастов!
Кстати, считаю, из-за пули Дантеса мы потеряли не только великого поэта, но и великого прозаика, и великого историка. Остались пушкинские черновики истории Петра Великого, и по ним видно, что Пушкин был историком масштаба Ключевского и Карамзина. В его питерском Доме-музее на Мойке, 12, я увидел кабинет не поэта, а учёного, он уставлен огромными книжными шкафами…
Юный Маяковский в порыве революционного отрицания предлагал сбросить Пушкина с парохода современности. Но зрелый Маяковский почтительно разговаривает с памятником Пушкина! И это не случайно…
А ещё для меня как для философа было интересно, что Маяковский разделял идеи Николая Фёдорова, совершенно потрясающего персонажа русской философии, считавшего, что главное зло в этом мире – это смерть. И что смерть можно победить. Фёдоров предсказывал, что в будущем будут созданы технологии, при помощи которых можно воскресить умерших. Эти взгляды разделял и Луначарский. Возможно, поэтому было принято решение сохранить тело Ленина. Некоторые лидеры советских партии и правительства считали, что при коммунизме всё-таки будут созданы технологии воскрешения – и кого нужно воскресить первым? Да, конечно же, Владимира Ильича Ленина! Вождь всегда с народом, коммунизм побеждает смерть – именно так считал Маяковский, работая над поэмой «Про это».
Отдельно хочется сказать о Блоке. В его поэзии слышна мощная музыка. Блок услышал музыку революции и пошёл за ней. Его поэма «Двенадцать», которая была долгие годы в школьной программе по литературе, – очень сложное произведение. Те, кто считает поэму агиткой, не понимают её истинного смысла. Произведение Блока очень многослойное, в нём много философских смыслов. Совсем не случайно там в финале «в белом венчике из роз – впереди – Исус Христос». Блок считал, что, по сути, на его глазах рождается новый мир и новое мировоззрение, которое перекликается с ранним христианством. Можно с этим не соглашаться, как с фёдоровством Маяковского, но согласитесь, это интересно и познавательно. Какая философская мощь в нашей литературе!
книги – друзья
– Вы принадлежите и к миру учёных, и к миру литераторов. Коль скоро вы обратили внимание, на что похож кабинет Пушкина, признайтесь, на что больше похож ваш кабинет?
– На хаос. У меня там книжки просто от пола до потолка. Я очень люблю книги, я вырос среди книг. Вот Горький говорил: «Всем хорошим во мне я обязан книгам». Я, наверное, тоже отчасти. Но всё же я бы так не сказал. Если во мне есть что-то хорошее, то во многом это благодаря моим родителям, учителям, друзьям. Хотя… Вспомним, Пушкин, умирая, посмотрел на книги и сказал: «Прощайте, друзья». Вот и для меня книги – друзья.
В детстве я не очень любил уличные игры. Мне больше нравилось сидеть дома и читать. Книги постоянно открывали мне разные новые миры. Абсолютно точно: не будь книг, моя жизнь была бы совсем другой. Сейчас стремительно меняются книжные форматы, стали популярными электронные носители, аудиокниги. А мне доставляет удовольствие чтение именно бумажных книг. Получается, я сторонник накопительства, что ли (конечно, это шутка!) – поскольку не отношу книги на буккроссинг, не дарю родным и знакомым. Я не готов расставаться со своими друзьями-книгами.
С детства очень люблю фантастику – и советскую, и американскую. Я очень большой фанат Азимова и его цикла «Основание». В своё время даже стал учить английский, чтобы прочитать книги Азимова в оригинале. И тексты Урсулы Ле Гуин. Помню, в мои пятнадцать лет мне дали в библиотеке Драйзера. Его роман «Сестра Керри» произвёл большое впечатление. С двенацати-тринадцати лет стал читать Маркса, Энгельса, Ленина. В 90-е годы открыл для себя русскую религиозную философию, и во многом она определила моё мировоззрение – особенно Лосев.
На первом курсе очень увлёкся Ницше. Его нужно читать в оригинале, конечно. Если вы читали Ницше по-русски, вы какого-то другого, не настоящего Ницше читали, серьёзно. Недавно умерший уральский философ Перцев в своём труде «Фридрих Ницше у себя дома. Опыт реконструкции жизненного мира» разбирает переводы текстов Ницше, указывая на потрясающие ошибки переводчиков. К примеру, Ницше приписывают фразу «Падающего толкни». На самом деле он не имел в виду уничтожение слабых людей, он писал об уничтожении устаревших культурных институций – есть разница, согласитесь. Но да, Ницше почему-то считал, что зло является силой, а добро слабостью, что доброта – атавизм и деградация. Я же думаю, что ближе к истине Платон и русские философы, убеждённые, что сила – в добре. Посмотрите, что происходит в животном мире? Маленькая собачка злобно лает на всех до хрипоты – от страха. А большая собака – добродушная, ничего не боится, позволяет себя потрепать, погладить. Разве среди людей не то же самое? Вот поэтому годам к тридцати я разочаровался в Ницше, стал поклонником Платона, неоплатоников, Владимира Соловьёва, Алексея Лосева, Павла Флоренского, русских евразийцев.
– Говоря о философии, невозможно не вспомнить такие имена, как Шопенгауэр, Сартр, Кьеркегор, Хайдеггер. Кто в сердце отзывается сильнее?
– В этом ряду больше люблю Шопенгауэра. Его я открыл для себя после знакомства с текстами Ницше. Шопенгауэр говорил: чем более ты сложный, чем более ты глубокий, тем меньше ты будешь популярен. Сегодня это верно как никогда. Возьмите телеграм-каналы, где много подписчиков – там же контент сугубо для привлечения масс, там говорится о разных приятных вещах, а глубоких мыслей, неожиданных сравнений там не найти. Считаю, Шопенгауэр глубже Ницше, у него очень интересная философия страдания, его философия соотносится с буддизмом.
– Однажды я натолкнулся на фразу Шопенгауэра «Мне свет мрака не заслоняет», с тех пор она во мне поселилась и живёт. Правда, не знаю, насколько точен перевод – в школе учил французский…
– Шопенгауэр, конечно, был пессимистом. Кстати, с переводами его произведений на русский тоже всё не просто. Его главный термин – Wille. Обычно его переводят как «воля», а ведь у нас есть и воля психологическая, и «вольному воля», свобода. Но у Шопенгауэра речь идёт и о желании (это второе значение немецкого слова Wille), это очень важный мотив в его философии. Так что без немецкого оригинала его очень трудно понять.
мечта о неравнодушном читателе
– Вернёмся к вашей книге о Ленине. Её тираж – две тысячи экземпляров. О каких тиражах вы мечтаете – не как читатель, а как автор?
– Мне не кажется, что надо как-то механистически подходить к своей работе. Хотя если считаешь, что главное – это хорошие гонорары, то, конечно же, нужно мечтать о миллионных тиражах.
Но, видите ли, я не писатель. Я публицист и философ. И считаю, что публицистика – очень интересный сплав философии и писательства. Публицист должен подавать идеи в понятной для читателя, ясной и эстетичной форме.
В юности я писал стихи, пробовал себя и в прозе. И в то же время был аспирантом, потом молодым преподавателем, писал научные работы. В конце концов увлёкся публицистикой. Изящная словесность и наука сплавились в этом в нечто единое…
Прежде всего мечтается о неравнодушном читателе. Потому что книга – это разговор. Мы что-то хотим сказать и выпускаем в свет книгу – как бутылку с посланием в море. Автор видит читательское море, но не знает, к кому попадёт его обращение. И тут охват аудитории не столь важен. Когда рыбак вытаскивает полную сеть улова, рыбы всегда гораздо меньше, чем ячеек в сети. Если я смогу достучаться до сотни человек – это будет успех.
– То есть пример того же Прилепина вас не вдохновляет? Захар начинал с тысячного тиража, а теперь его книги – бестселлеры.
– Очень даже вдохновляет. Очень люблю его прозу и публицистику. На его мощный роман «Обитель» написал в своё время большую рецензию. Я совсем не против, чтобы меня читали сотни тысяч россиян. Но всё же книга, повторюсь, – это про нечто интимное в отношениях между читателем и писателем.
– Вопрос в продолжение темы: какие пути сближения писателя с читателем кажутся вам самыми простыми и эффективными?
– Мне кажется, для писателя очень важны встречи с читателем. Возможно, это звучит олдскульно, как сейчас говорят. Но в советские времена творческие встречи с авторами были весьма распространённым явлением. Писатель получал уникальный опыт общения, приезжая, к примеру, на БАМ. Когда книга написана – конечно, хочется получать обратную реакцию. Никакая рецензия не заменит живого разговора, встречи с читателем с глазу на глаз. Раньше от СП СССР писателей посылали на заводы, комсомольские стройки. Кстати, в Беларуси до сих пор это есть.
– А вы бы куда согласились поехать? На строительство газопровода или на «АвтоВАЗ»? Кто-то в окопы рвётся, кто-то на научном лайнере в Северном Ледовитом океане льды бороздит…
– Моя привычная среда – университет, тридцать лет там преподаю. Но вообще было интересно однажды ненадолго сменить локацию, поговорить с молодёжью не из интеллигентской среды.
В Уфе есть прослойка пишущих студентов. Им нравится проявлять себя прежде всего в рэпе. Рэперы пришли на смену рокерам. Ничего, главное, что нет застоя.
связь между народами
– Вы сказали, что не считаете себя писателем. Но ведь вы переводите стихи татарских авторов, в прошлом году вошли в число победителей республиканского конкурса художественного перевода «На земле Салавата». А как давно практикуете работу толмача?
– Я уже упомянул, что в юности я писал стихи и, видимо, какое-то определённое мастерство всё-таки приобрёл. Да, большим поэтом не стал. Но иногда пишу стихи – для себя, хотя почти ничего из этого не публикую.
С практикой перевода связана личная история. С детства я говорил только по-русски, хотя по материнской линии – татарин. Бабушка пела мне песни на татарском, я их слышал ещё в колыбели. Отец мой наполовину башкир, но он развёлся с мамой, когда мне было три года, поэтому я мало общался с родственниками отца, мало знал о своём происхождении по отцовской линии. Лишь став взрослым, при помощи местных краеведов выяснил, что Вахитовы – из дёмских башкир (Чишминский район, село Верхне-Хозятово). Мои предки служили в Башкиро-Мещеряцком войске, один из них – Ильяс Чингизов даже упоминается на сайте «Чиновники Башкиро-Мещеряцкого войска». Кстати, по маминой линии предки тоже служили, т. к. были мишарами. Валит Якупов, юртовой старшина в конце XVIII века, – тоже мой предок.
Но так получилось, что с детства я говорил по-русски, вырос в пространстве русской культуры. Сейчас думаю: если бы я не женился на русской женщине, то, может быть, и не осознал бы свою татарскость? Тут тоже диалектика: всё познаётся в сравнении с другим.
С возрастом потянуло к корням, я стал учить татарский язык, читать татарскую литературу. И открыл для себя целый мир, прочитав татарских поэтов и писателей в оригинале. Однажды Минтимер Шаймиев очень хорошо сказал: «Когда я читаю стихи Тукая в оригинале, то вижу яблоню, которая пышно цветёт и обильно плодоносит, а когда читаю переводы Тукая на русский язык, то вижу яблоню зимой, с голыми ветками, на которых снег лежит!» И это действительно так. Читаешь, сравниваешь перевод с первоисточником – это небо и земля, конечно.
Но всё же перевод необходим. Он невозможен в идеальном смысле, но он нужен. Маршак говорил: перевод – связь между народами.
Мне захотелось переводить с татарского. Стал искать татарских авторов в интернете и переводить их. То есть начал не с Тукая – для этого надо иметь хороший языковой уровень, нужно знать классический язык, язык Серебряного века. Я всё же русскоязычный, для меня русский язык – родной, это мой инструмент в публицистической, литературной, научной деятельности. Именно на русском я максимально хорошо могу выразить свои мысли и чувства. При этом надеюсь, что всё-таки элементарное знание татарского языка позволяет мне переводить с него. Хочется, чтобы русский читатель почувствовал красоту татарского языка, его мелодию, ощутил специфику национального мировоззрения. Но я решил начать с современных авторов, пишущих и писавших на современном татарском. Когда мне встретились стихи Гульшат Зайнашевой, я сразу решил их переводить. Она – «татарский Матусовский», её песни до сих пор поют, а русский читатель её знает мало.
А вот у моей коллеги по университету Лилии Сагидуллиной – философская поэзия, где есть о чём задуматься. Мне это тоже интересно. Я перевёл несколько её стихотворений для конкурса.
Сейчас перевожу детскую фантастическую повесть Аттиллы Расиха «Приключения старика Сахи». Очень интересный текст, отсылающий к татарской классике, к Фаттиху Амирхану – и в то же время – советская научная фантастика.
особая дерзость
– Константин Комаров, автор диссертации о Маяковском, ярый противник такого феномена, как верлибр, он считает, что это профанация поэзии. А вам не кажется, что верлибр – это проза в столбик? Или ощущаете уникальный поэтический строй свободного стиха?
– Когда я писал стихи, то нередко экспериментировал с верлибрами, что-то даже опубликовано. Считаю, что верлибр писать труднее, чем рифмованные стихи. Русский язык очень богат, рифм – огромное количество. Очень интересны составные рифмы, ещё в девятнадцатом веке Минаев писал:
Позвонил к обедне колокол.
Кот в то время молоко лакал.
В русском ещё и ударение плавает в словах, это вот в татарском, башкирском, французском языках ударный всегда последний слог. Русский язык в этом смысле пластичнее. Падежные окончания у нас меняются. Всё это создаёт огромные возможности для ритмики стиха. Поэтому у нас верлибры появились довольно поздно, по сравнению с ведущими европейскими литературами – английской, немецкой, французской. Считаю, писать верлибры на русском – особая дерзость. Напрашивается параллель с живописью. Некоторые считают, что авангардисты просто не умели рисовать. Хотя тот же Пикассо был гениальным художником-реалистом. Полагаю, что хороший верлибрист неплохо владеет рифмованным стихом, но периодически старается написать текст, требующий особой музыки. Верлибр – очень интересная работа на грани между стихами и прозой. Мне очень нравятся верлибры Бунимовича и Алехина.
прогулки по Уфе
– Вообще-то, многих. Например, Уфе не хватает памятника основателю города. Ещё я считаю, в стране нужны памятники Сталину. Я не из тех, кто считает его великим гением, но признаю, что многое из того, что он сделал, послужило на благо нашей Родины. Философ Михаил Лифшиц говорил, что к одной и той же цели есть два пути, светлый и тёмный. Так вот, Сталин вёл нас к социализму тёмным путём, путём репрессий и культа, но всё же он дал нам индустриализацию, победу. И думаю, как раз в Уфе памятник ему был бы уместен: именно Сталин подписал договор о создании Башкирской республики, именно Сталин стоял у истоков российского федерализма.
А ещё в республике обязательно должен быть памятник уфимскому року. Башкиры вошли в историю как народ непокорный, мятежный. А рок – музыка мятежа, эстетического бунта. Полагаю, не случайно Башкирия, Уфа стали площадкой мощной линии российского рока. Дух мятежности, что ли, у нас тут витает…
– Уфа в культурном отношении с чем для вас связана в первую очередь?
– Не секрет, что в Москве и Питере хорошо знают и ценят башкирскую художественную школу, начиная с Нестерова. В конце 80-х в Уфе возникло творческое объединение «Чингисхан», и я считаю, что Василь Ханнанов, его сотоварищи – очень крупные художники. Также очень люблю художника Рената Сербина, я даже приобрёл несколько его картин, в журнале «Бельские просторы» писал о нём. Это совершенно потрясающий художник-символист.
Честно сказать, уфимскую литературу я знаю лучше, чем местную живопись. С молодости причастен к разным литгруппировкам. Я ходил в лито Александра Касымова, в литгруппу Анатолия Яковлева. Анатолий был моим очень близким другом, по которому я до сих пор очень скучаю, иногда думаю: а что бы он сказал по тому или иному поводу? Он был совершенно уникальным человеком, остроумным, с буйной фантазией. Мы с ним любили повторять строки Маяковского из «Юбилейного»: «Надо, чтоб поэт и в жизни был мастак». К сожалению, он очень мало прожил – меньше тридцати семи лет. Здорово, что память о нём поддерживается, в «Бельских просторах» регулярно печатаются его подборки стихов.
Большим поэтом считаю и Светлану Хвостенко, она не дожила до пятидесяти. Мы много общались с прекрасным поэтом Александром Павловичем Филипповым, он ушёл в 2011 году. Интересный бард – Аркадий Аршинов…
Я вырос на рок-музыке – отечественной и зарубежной. Люблю «Битлз», «Пинк Флойд», «Дорз» – и «Наутилус Помпилиус», «Машину времени», «Воскресенье», «Агату Кристи», Башлачёва.
– Вам нравится, как вы меняетесь с возрастом?
– В телесном смысле – нет: седеешь, болезни новые приобретаешь. Очень печально. Но пока жив, ещё ничего.
Если помечтать, хотелось бы стать моложе, конечно, – чтобы обрести то здоровье, которое теряешь с годами. Хотелось бы вернуть энергетику молодости. Но не совершить прежние ошибки молодости…
Ценно, что ты прожил немало лет и кое-что понял про эту жизнь. Мне интересно разбираться, как всё устроено. Помните, у Пастернака: «Во всём мне хочется дойти до самой сути…»? Хотя, наверное, я во многом остался наивным, не понимающим и не принимающим какие-то не самые сложные житейские вещи.
В юности я был совершенно покорён русским авангардом и прежде всего футуризмом. Я очень любил футуризм, с упоением читал и Кручёных, и Каменского, и, конечно же, Бурлюка, Хлебникова, Маяковского. Затем мой однокурсник Раис Габитов, ныне культовый видеоблогер, открыл для меня сюрреализм, я стал читать стихи Андре Бретона. Считается, что главный сюрреалист – Сальвадор Дали. А мне кажется, он во многом работал ради денег. Настоящая душа живописи сюрреализма раскрывается, конечно же, в произведениях Рене Магритта.
С возрастом, как я уже говорил, потянуло к классике, к Державину, Пушкину. Из поэтов Серебряного века полюбил Ходасевича. Из более поздних – Слуцкого. Рад, что удалось открыть таких больших русских поэтов, как Владимир Соколов, Юрий Кузнецов. И сейчас для меня классическая русская литература и живопись более ценны, нежели авангард.
Из художников полюбил передвижников, хоть это банально, наверное. С возрастом открыл для себя музыкальную классику: Моцарта, Шопена, Вагнера.
– Помечтаем. Если бы вы встретились не с Эдуардом Лимоновым, а с подростком Савенко – о чём спросили бы?
– Я не знаю, мы с ним были слишком разными подростками. Я сидел дома, книжки читал, а он ходил по улицам и мелочь вытрясал из детей…
С другой стороны… Я знаю человека, который в зрелом возрасте больше года общался с Лимоновым довольно близко. И он сказал: а я ведь ни одного матерного слова от него никогда не слышал – у Лимонова в жизни очень вежливая, интеллигентная речь. Получается, он матом писал, а не разговаривал.
– Рустем, расскажите, какой сон вам запомнился?
– Я почти не помню свои сны. Видимо, такая особенность организма. Хотя, когда в юности писал стихи, очень часто по ночам приходили разные строчки, еле успевал записывать утром…
– Вам как литератору какая часть речи дороже, ценнее? А без какой можете легко обходиться в тексте?
– Отвечу интуитивно: для меня самые главные – имена прилагательные. Искусство – это и есть прилагательные. Одна знакомая, филолог, как-то на семинаре по древнегреческой литературе сказала: а вы знаете, что Гомер просто так имена существительные не употреблял – только с прилагательными, что ему очень важен был эпитет?
– Знаете, мне всё чаще кажется, что в связи с тем, что русский язык стремительно скукоживается в лексическом плане, мы откажемся проще всего как раз от эпитетов…
– Ну тогда и поэзия уйдёт от нас! Для простой коммуникации хватит глаголов с существительными… Неужели мы правда до этого доживём?!? Разве можно представить такие стихи: «Я помню мгновенье: передо мной явилась ты, как виденье, как гений красоты…»?
– Из чего состоит ваша жизнь помимо публицистики, преподавания, литературной деятельности?
– Я люблю прогулки по Уфе. Когда ходишь, лучше думается. Все философы очень любили гулять. Почему-то мы ассоциируем ум исключительно с головной работой и думаем, что тело в этом не участвует. А на самом деле человек – цельное существо. Для того, чтобы хорошо думать, нужно двигаться.
Ещё мне нравится читать и смотреть детективы. Думаю написать книгу об этом популярном жанре. Уже опубликовал немало статей и эссе о детективах и авторах, которые их писали и пишут. Детективы возникли не так давно, в XIX веке. Благодаря Эдгару По. До этого детективной литературы не было по одной простой причине. Детектив связан с духом науки и с духом правового государства. Если бы в средневековом городе убили бы какого-нибудь ремесленника, на это просто внимания никто не обратил бы, никому не пришло бы в голову, что надо искать убийцу. Не было полиции, некого было вызвать! Далее, мир средневекового человека был полон всяких духов, русалок, фей, богов, ангелов. А с возникновением науки из мира стало исчезать колдовство. Если мы внимательно будем читать Конана Дойля, то увидим, что на этом построены его детективы. Возьмём «Собаку Баскервилей». Сначала кажется, там мистическая история: убийство, чудовищная собака. А потом оказывается, что за всем этим скрывается стремление получить наследство. В этом суть детектива – расколдовывание мира. Есть страшное, даже почти мистическое событие, но под ним – очень простенький логический механизм.
– В фамилии Вахитов я слышу хиты и хитрости. Как прокомментируете?
– Точно знаю происхождение своей фамилии. Моего башкирского прадеда звали Ибатулла, он был 1899 года рождения. Отца же его звали Абдул-Вахит. Кстати, у предков ещё в начале XIX века было родовое прозвище Турпановы (от названия казахской дикой лошадки – «турпан», но оно потом забылось). Ибатулла участвовал в Первой мировой войне, в Гражданской войне (служил в Красной армии). Весной 1917 года была перепись населения, переписчик спросил прадеда об имени отца. Фамилии давали по отцу. Услышав «Абдулвахит», переписчик решил, что это слишком длинно, поэтому все мы – Вахитовы. А могли бы быть Габдулвахитовыми, некоторые родственники получили такую фамилию.
А имя Абдул-Вахит – арабское, из теологического лексикона. «Вахит» означает «единственный», это один из 99 эпитетов Аллаха. «Абд» – слуга, раб. То есть слуга Единственного Бога. Татары и башкиры любили такие имена – Абдурахман – раб Милостивого, Абдурахим – раб Милосердного. Главный татарский поэт – Габдулла, или Абдаллах, – раб Бога.
Для русского уха, конечно, в имени «Вахит» много всего разного слышится.
– И все же припомните: хитростью приходилось пользоваться в жизни?
– Вообще считают, что татары – люди хитроватые, но про себя бы я так не сказал, наверное. А сказал бы, пожалуй, что я больше человек осторожный. И не люблю резких движений, эпатажных высказываний. Кто-то публично несёт что ни попадя – в расчёте пополнить свой медийный капитал. А мне кажется, это не очень правильный путь. Всё-таки человек должен вести себя разумно. А разумность для меня связана с умеренностью. Как, впрочем, и для Аристотеля.
Фото из личного архива Р. Вахитова
Юрий Татаренко