Председатель Союза кинематографистов РФ, народный артист РФ Никита Михалков вошел в число доверенных лиц президента РФ. ТАСС не только поговорил с ним про кино, но и попросил поделиться мыслями о СВО и узнал, бывает ли ему страшно. Также Михалков рассказал, каким может быть его новый фильм, способен ли он понять тех, кто против спецоперации, примут ли россияне Аллу Пугачеву и чей отъезд из России его действительно расстроил.
Про спецоперацию и “БесогонТВ”
— Никита Сергеевич, начнем с последних новостей — вам заблокировали “БесогонТВ” на YouTube…
— Так точно.
— И как вы это восприняли?
— Мне абсолютно все равно. Наши враги не могут по-другому, и для них они правильно сделали, что заблокировали. Я же говорил, что, если враг не сдается, его уничтожают. Только мы должны зеркально к этому относиться и точно так же с ними поступать.
— Что же можно сделать?
— Тоже закрывать их каналы такого рода. А для нашего контента у нас есть свои площадки, отечественные… подконтрольные нам и действующие в соответствии с нашим законодательством и нашими интересами.
— С февраля 2022 года увеличилась аудитория вашего канала или, наоборот, уменьшилась? Есть статистика?
— Она увеличилась точно. Каждый “Бесогон” — если считать вместе с повторами — смотрят около 10–13 млн человек. Только за праздники повторы “Бесогонов” посмотрели почти 29 млн человек, хотя работали и другие каналы, было много развлекательных программ. Вообще аудитория “Бесогона” непрерывно увеличивается с 2014 года, когда мы начали совершенно определенно и открыто говорить о том, что творилось на Донбассе.
— Все знают, что у вас четкая позиция по поводу спецоперации. Без всяких “направо-налево”. Не было такого, чтобы вам говорили: “Никита Сергеевич, давайте потише”?
— Нет. Никогда. Потому что, когда мне говорят “потише”, я говорю, куда им двигаться надо, где будет тише.
— То есть в вашу сторону негатива нет?
— В мою сторону негатива масса. Это всегда было — желание меня укусить, обидеть, унизить, не дать, ущемить. Моя картина “Свой среди чужих, чужой среди своих” стала, по сути, брендом моей жизни. Но я к этому привык. И главное, что и недруги тоже к этому привыкли. Им становится неинтересно меня трогать.
Единственное, в чем я уверен, — так это в том, что государство и в целом здравые люди должны быть более бескомпромиссны.
Эти все разговоры о том, что “рассосется”, как-то, может быть, подождем, — это все в пользу бедных. Нас не щадят. Идет наступление не на нас, а на цивилизацию
Очень лихо и очень грамотно, вдолгую они столкнули славян, практически родственников. И сейчас, когда была передача пленных Украине, большинство с русскими фамилиями — поменяли, и опять им дадут оружие и погонят их драться с нами за то, чтобы их дети и внуки не имели права говорить на своем родном русском языке.
— Есть у вас какое-то понимание, сколько это будет продолжаться и когда все-таки это закончится?
— Думаю, это закончится тогда, когда будет раскрыта и обезврежена пятая колонна в России. Тут дело не в обвинении кого-то, а в том, что тот саботаж, который существует, и та подрывная работа, которая ведется внутри страны, как, например, то, что случилось в Дагестане (мятеж в аэропорту — прим. ТАСС) или в Башкирии, где бьют по самым болезненным точкам, где миграцией руководят оттуда…
Даже французский журнал пишет, что агрессивный исламизм в странах, откуда приезжают сюда мигранты, намного слабее, чем тот, который процветает у нас и который ими культивируется здесь. Эта межконфессиональная либерализация, возможность создания организаций, которые живут по своим внутренним законам, строят свою жизнь так, как бы они строили ее там, соблюдают свои законы, которые привезены ими сюда и стали выше законов страны, коррупция, связанная со всеми этими процессами, продажность должностных лиц, незаконная выдача документов за взятки… И в то же время абсолютно беспрецедентное затягивание возможности получить паспорт русскоговорящим людям, которые бегут от притеснений из республик, где им становится все труднее и опаснее жить. Если государство не найдет способ борьбы с этим, то проблема может стать необратимой.
— А если привести примеры?
— Их много. Вот совсем недавно в Петербурге блогеры-сопляки со сцены матом крыли страну и русских людей. Когда их концерт прервали, на другой день мама своего сына Гогу Меладзе спокойно забрала из полиции. Почему? Она объясняла тем, что он несовершеннолетний. Значит, надо лишить их гражданства, отнять паспорта, выслать из страны. Власть должна создать мощный мобильный механизм, ответственно и бескомпромиссно действующий по всей стране. Я понимаю, то, что я говорю, может остаться словами, но если силовые структуры не начнут эту работу с себя, то все наши жалобы и советы — это пустой звук.
Нам надо наконец понять, что все это происходит не вообще где-то, а здесь, рядом, у нас, с нами
И в этом смысле мы не должны стеснятся учиться у других, иначе нам грозит судьба Украины, продававшей на черном рынке поставленное им оружие и доведшей коррупцию до той степени, когда для того, чтобы тебя раненого вывезли с поля боя, нужно платить деньги. Нельзя допустить, чтобы вялость и неопределенность государства довели народ до того, чтобы он стал решать эти вопросы собственными силами. Это путь к хаосу, к гражданской войне, к гибели.
Про Пугачеву и готовность работать с теми, кто был против СВО
— Если говорить про деятелей культуры. Цензура в России законодательно запрещена. Как вам кажется, поскольку идет спецоперация, не нужно вернуть цензуру?
— Существуют законы, утвержденные и внесенные в Государственную думу. Наказания за унижение или фейковые сведения про армию. И так далее, и так далее. Вместо того чтобы называть это цензурой, надо просто законодательно определить, расширить и объяснить, за что ты можешь быть наказан. И, конечно же, особое значение и внимание ко всему этому должно быть именно в то время, когда страна ведет военные действия.
— А как быть с интеллигенцией?
— Это вопрос, который все время сейчас муссируется: “Вот они выразили свое отношение…” У меня возникает очень простой вопрос: “Вы выразили свое отношение к СВО, и при этом вы не выражали свое отношение к тому, что за восемь лет Аллея ангелов появилась, когда детей поубивали, старух. Вы этого не видели, что ли? Вам было все равно все эти годы. Почему же вы выразили свое отношение к этому сейчас? Да потому что, когда бомбили Донбасс, вам ничего не угрожало, это было далеко, а когда мы вступили на территорию Донбасса для того, чтобы защитить, и западный мир поднялся против нас, у вас возникла опасность, что можно потерять то, что терять не хочется, то, что можно потрогать руками.
— Президент России недавно сказал, что все больше желающих среди тех, кто когда-то уехал по разным соображениям, вернуться на родину. На ваш взгляд, например, Алла Борисовна, если вернется, сможет занять то же место, которое у нее было до отъезда?
— Никогда. То же место, которое она занимала, она не займет никогда. Если она будет продолжать жить в стране Рублевка, или в стране Жуковка, или в стране Барвиха, то там все будет так, как и было. Это такие люди, которые совершенно спокойно могут обойтись без Челябинска, без Мурманска, без Владивостока, без Костромы. Они без всего этого и обходились. Они приезжали на концерты, получали свои бабки, выступали на корпоративах и возвращались в свои поместья, в свои гнезда. Приглашали своих рукопожатных друзей. Когда президент говорит: “Возвращайтесь”, — я думаю, что он говорит это, так как лично к ним не испытывает никаких негативных чувств. Такое может быть? Может.
— Но вы готовы будете работать с людьми, которые уехали?
— С теми, кто вернулся с тем же загрузом внутренним, с которым уезжал из России, — нет. Но вот есть Ира Горбачева, которая снималась у нас, играла кошку в “Бременских музыкантах”. Она в самом начале выступала против спецоперации. А позже я увидел интервью, где Ира рассказала о том, что с ней произошло, как она изменилась. Причем это было не в оправдание и не объяснение для администрации президента. Она просто рассказала о движении своей души, что с ней произошло за это время и почему она изменила свою точку зрения. И я ей верю.
— То есть вы с ней работать готовы?
— Я готов с ней работать. Я готов работать с людьми, которых я понимаю и уважаю. И то, что Ира говорила раньше, и то, что она говорит сейчас, — не потому, что она, так сказать, сбледнула и перепугалась. А потому, что она внутренне изменилась. Мой брат тоже во многом изменил точку зрения с той, которая была у него 20 или 30 лет назад. Я не могу работать без уважения к человеку.
— И, как считаете, сложно сейчас работать, имея отличную от большинства точку зрения?
— Помните “философский пароход”? Когда уехали такие люди, как Шмелев, или Рахманинов, или Бунин, Ильин. Цвет нации, великие художники, писатели, музыканты. Какую они создали культуру русского зарубежья! А что создали эти люди, которые сейчас уехали? Воспоминания о своей стране, которая их не выгоняла, а они все равно ее поносят? Они же сами уехали. Ну, что они могут сказать? Насильно изгнанные из России великие художники всю свою оставшуюся жизнь создавали величайшие произведения, суть которых была — изгнавшая их Россия, любовь к которой у них не затупилась, а наоборот.
Не думаю, чтобы Шмелев или Бунин написали свое “Лето Господне” или “Темные аллеи”, не будучи изгнанными из страны. Именно потеря ее обострила эту их безответную любовь, вернувшуюся к ним спустя десятилетия
Что-нибудь из того, что сделали и делают сегодня уехавшие по своей воле, — останется в истории России? Да и вообще в истории. Разве я не прав?
Про фарисейство, Лепса и Слепакова
— Те, кто против СВО, стали заметно меньше появляться на экране. Они не могут играть, сниматься? На ваш взгляд, это правильно?
— Скажите, пожалуйста, когда человек знает, что совсем недалеко от него убивают его соотечественников, которые абсолютно справедливо дерутся за свою правду, правду твоей страны, это справедливо по отношению к человеку, который в окопе сидит? А ты получаешь зарплату в государственном театре или на телевидении. Мне скажут — да, каждый делает свое дело. Я соглашусь с этим. Но только, что бы ты ни делал, помни, что происходит всего в нескольких сотнях километров от тебя.
В русском характере сострадание и справедливость — это очень важные вещи. С другой стороны, это фарисейство — съездить, выступить в госпитале по чьей-то просьбе. Кто-то это делает, как Лепс, потому что не может этого не делать, он так думает и говорит так же, и в нем есть это изначально, его не заставили, ему не сказали “или-или”, как многим другим. А кто-то едет туда, потому что ему поставили условие. И тогда такие поездки, я считаю, вредны. Так как это несправедливо по отношению к нашим воинам. Я думаю, что в этом случае абсолютно пагубно начальникам говорить: “Давай ты съезди и тогда будешь выступать на концертах”.
— А так говорят?
— Да, и это плохо. Ведь, заставляя это делать, кого мы обманываем? Тех, к кому они приедут. Мы обманываем тех, к кому они приедут выступить там ради того, чтобы продолжить свою карьеру здесь. Мы же их обманываем!
Мне, кстати, очень жалко, что уехал Слепаков (признан в РФ иноагентом — прим. ТАСС). Он талантливый человек. Его картина “Домашний арест” замечательная, это современный Гоголь. Не могу сказать, что я со Слепаковым дружил, но относился с симпатией. Мне жалко. Он может себя реализовать там? Нет. Но вот, допустим, если приезжает Слепаков и говорит: “Я такой идиот! Я не могу там жить. Мне не о чем там говорить, мне не с кем там говорить. Вся моя история, все мое здесь. Я был неправ…” Возможно, поняв Слепакова, я бы с ним работал. Но поняв его. А с ездящими туда-обратно — нет.
Про “Евразийский Оскар” и ММКФ
— Вы верны идее, что и Московский кинофестиваль нужно проводить во время военных действий, и “Золотой орел”? Как вам кажется, это не “пир во время чумы”?
— Дело в том, что тогда не должны работать театры, не должны люди ходить в кино. А они ходили и во время Великой Отечественной войны. Вспомните, когда была написана 7-я симфония Шостаковича.
Тут смотря что. Нельзя сравнивать “голую вечеринку” с Московским международным кинофестивалем, на котором зритель может посмотреть хорошее серьезное кино мирового уровня. Непроведение фестиваля возможно в форс-мажорных обстоятельствах. Но это война. Мы войну не объявляли. А что касается “Золотого орла”, это академическая премия.
— А с “Евразийским Оскаром” что-то продвигается?
— Создана комиссия. Это было мое предложение, оно было поддержано Путиным, и товарищем Си, и премьером Мишустиным. Это было спущено в Министерство культуры. От Союза кинематографистов мы дали свои предложения по регламенту, ждем.
— Когда вручать будут?
— Идеальный вариант был бы — в этом году, по крайней мере, создать эту академию и начать работу.
Про свой новый фильм, российское кино и картины о СВО
— Вы такую странную фразу обронили на Культурном форуме, что планируете снимать новый фильм. Но ничего не раскрыли — про что, какой фильм. А можете хотя бы намекнуть?
— Действительно, странная фраза для режиссера (смеется). Если бы я сказал, что собираюсь кому-то делать офтальмологическую операцию… Понимаете, очень двойственное ощущение. Можно снимать, допустим, “Крейцерову сонату”. Гениальное произведение, работы актерские фантастические. Можно от этого получать эстетическое удовольствие и снять сегодня эту картину. Можно кинуться снимать современную картину о войне, но большое видится на расстоянии. И осмысление этого я, кстати, делаю в “Бесогоне”. У нас есть замечательный сценарий “Шоколадный револьвер”, который мы не начали снимать, потому что началась пандемия.
— Вы все же хотите вернуться к этой идее?
— Нет-нет. Большое количество действий происходит в США, и, как вы понимаете, сегодня не лучший период для работы там. Но там есть замечательные сцены внутри России, которые мне безумно жалко. Думаю о том, как сформулировать концепцию поиска смысла человеком. При этом у меня крутятся в голове четыре сюжета, которые мечтал бы объединить. Это и психологическая драма, и очень жесткий боевик. Жесткий, как “Самурай” Мельвиля.
Я говорю про кино, которое хотел бы снять, используя то, что уже существует. Просто там есть очень важные темы. Но это должно родиться. Написать сценарий несложно. И снять потом в конце концов. Но должно возникнуть ощущение: “Вот сейчас или никогда”. И у меня есть это приближающееся ощущение. Но оно еще не сформулировано.
— Правильно понимаю, что пока, на ваш взгляд, фильмы про спецоперацию рано делать? Именно художественные? Должно время пройти.
— Думаю, что для кого-то это время уже настало. Для тех, кто там был, кто там сейчас. Там есть замечательный парень, который просто заметки пишет про себя, дневник. Там потрясающие вещи. И это кто-то может снять. Но удивительная вещь: если бы это были не украинцы, кто угодно — румыны, болгары, немцы — да. Но зная, что такой картиной я еще больше увеличу эту пропасть, я просто не могу себе позволить этого. При том, что я не испытываю, как вы понимаете, никакого уважения ни к Зеленскому, ни к Буданову, ни к этим нацистским жуликам, ворам и убийцам.
— Во время Великой Отечественной войны были востребованы как раз комедии, фильмы с Любовью Орловой…
— Необязательно. Почему? “Два бойца”, “Корабли штурмуют бастионы”.
— А пока все “Слово пацана” смотрят, немного другой акцент у людей.
— Но тем не менее смотрят и “Холоп-2”. И, кстати говоря, “Слово пацана” — это очень хорошая картина. И это картина как раз именно для того, чтобы рассказать о времени, к которому не надо приходить. Когда родители жалуются, что дети посмотрели и решили сделать то же самое, это значит, родители — говно. Они неправильно воспитывали своих детей. Дети должны понимать, что это нельзя. И Крыжовников там вставляет титрами судьбы этих ребят. Кто расстрелян, кто погиб, кого посадили. Это должно отрезвлять. Это очень хорошо сделанная картина. И очень полезная
— А какие еще фильмы сейчас нужны, учитывая всю ситуацию?
— В любое время нужны только те картины, в которых есть поиск смысла.
— А если говорить про жанры?
— Абсолютно не важно. В чем выиграл “Холоп”? Абсолютно верный расчет. Просто человек терпеть не может мажоров и богатых. Он с наслаждением смотрит, как бедного героя Биковича порют на конюшне. И он идет смотреть это три раза. Я не видел пока вторую часть, ничего о ней сказать не могу. Знаю, что пользуется успехом у зрителя.
— Вы доверенное лицо Владимира Путина. Никита Сергеевич, как вам кажется, тяжело сейчас президенту?
— Конечно. Но это моя точка зрения. Представляете, как тяжело главе страны, которому абсолютно не с кем и не о чем говорить с другими главами стран, кроме двух-трех человек? Не о чем! Вы представляете себе, что такое взять только на себя ответственность за то, что ты говоришь: “Вперед!” А когда ты говоришь на Дубровке: “Идите на штурм!” При всех прочих равных — деликатности, политической корректности, всем том, что являет собою внешнюю сторону, — тебя судьба ставит перед решением, и только ты можешь принять это решение, от которого зависит жизнь других людей, жизнь страны. Это же поразительно абсолютно.
Какую нужно собрать в себе энергию — может быть, энергию предков своих, я не знаю кого, — чтобы встать в полный рост против огромной химеры, которая убедила людей, что можно однополые браки освящать, что женщина может быть священником, что в школах можно объединить женский и мужской туалеты, учитывая интересы неопределившихся трансгендеров, что можно кастрировать детей, что можно еще не умерших солдат или детей перевозить и забирать у них органы, что можно лгать по поводу количества смертей, что можно объявлять уже убитых пропавшими без вести, чтобы не платить семьям, что можно взять и взорвать тот газопровод, который кормит, поит и помогает жить твоим союзникам. И все это воспринимают так, как будто так надо. Вот взять и встать против всего этого. Сказать: “А мы нет”.
— А вам страшно?
— Я живой человек. Страшно. Но тут ведь вопрос заключается не столько в страхе, сколько в том, что делать. И уверен совершенно: если бы мы не начали первые эту военную операцию, это была бы катастрофа, но ведь многие же говорили: “Ну, пусть они бы начали”. Да, но если бы они начали, то все это переместилось бы со страшной кровью на наши территории, и никто бы никогда не доказал им, что начали не мы. Никто бы в это не поверил, потому что поверили же они, что свой газопровод взорвали мы сами, что это мы сбили малайзийский “Боинг”, что это мы сделали Бучу.
Мы же в нашем “Бесогоне” пытаемся фактами опровергнуть эту безапелляционную ложь. Я думаю, что наш “Бесогон” закрыли именно сейчас и именно перед выборами, потому что он набирает все больше и больше силы именно с точки зрения подтверждения документами. Мы говорим ту правду, в которую верим. И эта правда, убежден, нужна нашим гражданам и очень опасна для тех, кто верит в ложь, потому что не верить в ту ложь, которой заполнен западный мир, просто опасно. Вот почему я верю в наших зрителей и союзников и надеюсь, что мы создадим все условия для того, чтобы они нас не потеряли из виду.
Источник: https://tass.ru/interviews/19845369