Как России осознать своё место в новом миропорядке и стать лидером в беспилотных технологиях.
Философ Алексей Чадаев с началом СВО с головой погрузился в беспилотную авиацию, в первую очередь решение проблем, связанных с подготовкой инструкторов и личного состава, работающего с БПЛА на передовой. Однако одновременно с участием в волонтерских проектах он активно пытается осмыслить и проговорить как концепцию «дроновой революции», войн будущего, так и базовые смыслы происходящего.
Нарисовать образ врага и образ победы, объяснить необходимость изменения способов мышления, обозначить крупные цели и задачи для страны и общества. Хотя при этом признает, что до коротких и общепонятных ответов на вопросы «кто мы?», «чего хотим?», «какова наша цель?» нужно пройти непростой путь, на котором мы сильно запаздываем.
О бунте против Мировой Жабы — единства западного мира по принципиальным для него вопросам, скорости перемен в России, перспективах развития военного и гражданского беспилотья он рассказал в интервью ИА Регнум.
— Алексей, до определенного момента Россия демонстрировала незаинтересованность в украинских делах, а с 2022 года вовлеклась сразу во всемирную перестановку. Означает ли это, что государство вдруг осознало, что нужно делать?
— Что Россия продемонстрировала — так это намерение стать из недееспобного государства дееспособным.
Пока мало что изменилось, есть готовность не сдаваться без боя, не поднимать лапки и побарахтаться. Все, что произошло в 2022 году, было демонстрацией намерений. Но тут как в шахматах, «тронул — ходи», и далее всплыли многочисленные проблемы.
От намерений до реальности — большой путь, процессы трансформации в установлении дееспособности в государстве глухо заворочались в каких-то кабинетах и коридорах. Это происходит тихо, темп, с которым эти процессы идут, пока что гораздо медленнее, чем разворачивающиеся вокруг события.
Надо ускоряться.
— Наверное, для этого ускорения необходимо внятное объяснение целей и задач? А не ставить вопрос так, что объяснение найдем потом, главное — ввязаться в бой.
— Боюсь, что это был чуть ли единственный способ начать что-то менять внутри. Многие вещи у нас в обществе нельзя было даже изменить, не начав войну.
Абсолютно содержательный итог СВО — понимание того, что мир весьма сильно несправедлив, а мы оказались в авангарде бунта против этой несправедливости. Хотя при этом сами всё ещё остаемся таким же несправедливым, эксплуататорским по отношению к себе обществом.
От этой шизофрении лопаются глаза, как лопались они в Первую мировую войну, когда одни гибли на фронте, а другие кушали в дорогих ресторанах в Петрограде.
Я бы отметил, что с первых дней СВО обнаружилась гигантская асимметрия.
С той стороны в поддержку Украины стеной встали элиты: бюрократические, политические, культурные элиты, бизнес. В общем, все лучшие люди города. А среди людей попроще всё куда менее однозначно. Там расколото общество, и как этот раскол ни пытаются залакировать — он вылезает в Штатах, Европе, даже на Украине, если приглядеться.
С нашей стороны, наоборот, в тех, кто попроще, все более-менее однозначно.
Народ СВО поддержал вне зависимости от отношения к власти. Появилось гигантское количество людей, которые к власти относятся своеобразно, мягко выражаясь, зато к СВО — однозначно. Пошли в добровольцы, волонтеры, еще как-то. При этом в элитах «внутренних хохлов» — каждый второй. А в некоторых элитах — культурной или крупном бизнесе — вообще каждый первый.
Массового народного антивоенного протеста у нас нет и не будет. А если и будет — то в стиле Пригожина: «надо шибче».
Но элита вся живет в модели «хорошо же сидели», «куда полезли», «почему мы против всего мира», за что воюем и что с нами теперь будет. Таким образом, только кажется, что все происходит на карте. Все происходит в социальной пирамиде, причем носит характер почти пролетарской революции, той самой, всемирной, о которой сто лет назад говорили большевики.
— В этой ситуации, наверное, тоже необходимы две вещи: объяснить своим элитам то, что они хотят знать, а зарубежному обществу — причину бунта.
— Нет, проблему нельзя решить распараллеливанием месседжей, когда наружу идут социал-демократические лозунги, если даже не коммунистические: «на горе всем буржуям» и «весь мир насилья мы разрушим». Наши играют немного в антиколониальном формате — Чернороссия, восстание колониальной Африки против белых угнетателей, в этом духе. Опять же БРИКС.
При этом элитам пытаются говорить, что мы всех заставим себя уважать, потом с пацанами передоговоримся, и будет нам многополярность.
Это очень неустойчивая конструкция, и она рванет. Выход же состоит в том, чтобы переосмыслить государство, в том числе как способ сопротивления диктатуре глобального капитала, международным бандам грабителей и эксплуататоров. Прочитать Ленина, только по-новому.
— А здесь уже тонкий лед, Алексей. Вас распнут, учитывая, как все наследие большевиков демонизировано.
— Проблема не в названиях, а в том, что осталась трухлявая, гнилая лексика, пыльный марксистский уголок, где мировые левые — зона политической импотенции. Тут, как ни странно, более продуктивно смотреть на врага и учиться у него.
Настоящие отмороженные троцкисты сидят как раз там, в гнезде Мировой Жабы, буквально. Люди, которые очень своеобразно и творчески восприняли наследие Льва Давидовича, превратив идею перманентной революции в технологию управления миром: ограбление, колонизация и далее везде.
Как это работает, вы знаете: у них есть активистские меньшинства, которые топят за определенные пункты «повестки» — ЛГБТ, расовое разнообразие, климат и прочее. И ты с их помощью в любой момент можешь снести любое правительство в любой стране, держишь их на крючке.
Если правительства упираются — в этот момент случаются «цветные революции» и майданы. Весьма эффективно. Нормального противоядия против цветных революций не придумано со времен самых первых, в конце 80-х, и заканчивая последними. То, что в некоторых случаях отбились — в Москве, Минске, — это скорее исключение.
В общем случае технология ненасильственного сопротивления и переворота доказала свою эффективность.
— Почему тогда мы воюем с украинцами?
— Стреляем мы в украинцев, а воем не с ними, такая вот интересная штука.
Нашими глазами Украина — это беспилотник, дрон размером со страну, который управляется с внешнего пульта. Это не делает его менее опасным: у него есть боеприпасы, ты в него стреляешь, он в тебя стреляет.
Поэтому я и считаю, что главный перелом во мне за последний год — понимание, что не надо разговаривать с политическими украинцами. Просто с украинцами, может, и нужно, в частном порядке, но диалог с обществом — нет. У него блок, отвечающий за субъектность, изъят и заменен внешней прошивкой, как приказ №66 в «Звездных войнах» (когда солдаты-клоны Великой армии Республики повернулись против своих командиров рыцарей-джедаев и убили их. — Прим. ред.).
Война — это не умение стрелять, а умение понимать, кто на самом деле твой враг. Здесь это важнее.
— Если переносить ваш пример на военную почву, то противник всегда старается не столько сбить дрон, сколько достать оператора. Почему мы не пытаемся сделать то же самое?
— Не пытаемся потому, что не можем. Он за пределами досягаемости наших средств поражения.
И в этом главная проблема наша. Их средства поражения пока дальнобойнее наших. Так что текущая цель — сбить дрон. Но с четким пониманием того, что на этом ничего не кончится.
Оператор останется, фабрики по производству дронов тоже никуда не денутся.
— На этом уровне тоже можно констатировать отставание. То, что Вы с коллегами говорите об искусственном интеллекте в беспилотных системах, внедрении «сквозной технологии» дронификации войск, создании ударных соединений БПЛА, на Украине уже реализовано практически. А поскольку это финансируется западными деньгами, отработанные на полигоне технологии Мировая Жаба получит первой.
— Конечно, что есть у хохлов — есть у их хозяев. Это реальный полигон, и надо признать, что лучшие мозги там не хозяйские, а их собственные. Их айтишный сектор, Минцифры, вице-премьер Федоров, сетка разработчиков, система обучения, «Армия дронов», даже девочка Маша — люди прямо шарят. И шарят точно лучше, чем натовские и пентагоновские стратеги, с умным видом приезжающие в Киев.
Просто, как ни смешно, у нас одна и та же проблема.
Здесь в качестве тормоза всегда выступают родное государство и его архаичная, громоздкая, неповоротливая структура принятия решений, выделения и освоения бюджетов. А у них орденоносная машина НАТО и ее стержень — американский ВПК, который по сей день не понял, что большая часть его разработок — для прошлых войн.
Зато на Украине есть то, чего нет у нас, — намного более шустрый, мобильный и, главное, куда более ресурсный бизнес.
Есть же «Гугл» и частные инвесторы, которые в состоянии использовать современные, обкатанные технологии быстрого масштабирования инноваций. Они собаку съели на том, чтобы с помощью денег преодолевать разрыв во времени. То, что естественным путем росло бы годами, тут растет за месяцы. И венчурная технология наработала набор не физических, а именно организационных технологий быстрого внедрения масштабирования, коммерциализации инноваций.
— А как можно в таких условиях не отстать и победить?
— Их темповое превосходство — ситуация неприятная, но небезнадежная. За последние десять лет китайцы объехали американскую венчурную индустрию на хромой козе.
Простая цифра: средний срок роста от гаражного стартапа до IPO составляет 11,5 года. У китайцев этот срок уже шесть лет. При том, что у них нет инкубаторов, всей машинерии «эффективного менеджмента» и американской машинки печатания денег. У них возникла гениальная модель так называемых вертикальных фондов, и компания DJI, на чьих дронах летают обе стороны, как раз такой пример.
Шустрые хедхантеры ездят по всему миру и пылесосят все команды, имеющие отношение к нужной теме. Потом для каждой внутри компании выделяют компетенцию, углубляют разделение труда, а дальше его расширяют по уровням. Таким способом они пропылесосили весь мир, собрали команду из семи тысяч инженеров, которые сидят в главном офисе в Шэньжене и проектируют наперед сразу несколько поколений дронов. И вряд ли их кто догонит в этой жизни.
Так вот, на этом месте должна была быть наша реклама. Это простой сталинско-хозяйственный, советский способ, военно-техническая комиссия образца 1947 года, на которой молодой инженер Михаил Калашников представил свой автомат, один из пятнадцати. В этом нет ничего нового и миропотрясающего. Просто раньше называлось «проектный конвейер».
Советский ВПК был чуть ли не единственной отраслью нашей промышленности, в которой была вполне капиталистическая конкуренция, несколько КБ работали по любой теме одновременно.
Нам, конечно, уже надо ехать учиться у китайцев. Но в организационно-концептуальном движке это основано на доброй старой технологии, которая дала нам и Т-34, и ракету Р-7, и АК-47, и все остальное наше знаменитое стреляющее, летающее, ездящее.
— Но ведь пока мы видим, что та же беспилотная авиация является одной из точек приложения сил гражданского общества, самой заметной, по крайней мере. Верно ли утверждение, что вся эта чрезвычайно важная в условиях войны вещь существует благодаря гражданскому обществу?
— Сейчас уже нет, это хайповая тема в высоких кабинетах, одни люди отписывают другим миллиарды на развитие военного и гражданского беспилотья. Но общество тему действительно двинуло, сделало в эти полтора года ключевой, когда каждый день в телеграм видео с дрона рассказывают о войне.
Дрон стал главным медиа войны. Разумеется, начинаешь понимать, что это важно, оказывается.
Другое дело, что родное начальство никогда этого не признает и никогда не скажет спасибо уважаемому гражданскому обществу. В нашей модели есть монополия на инициативу. Реализовать какую-то инициативу — это донести ее до начальника, и он тебе её вернет в виде собственного поручения.
Хотя у меня есть мечта, чтобы нашелся начальник, который мог бы мной отчитаться. Мог бы даже получить орден — лишь бы дело сделалось.
— Сделает ли дело быстрее в связи с формированием отрасли гражданского беспилотья? Другими словами, как эта отрасль повлияет на военные дела?
— Если мы хотим лидировать в военном дронострое — должны развивать дронострой гражданский.
Во многом наша гонка в холодной войне была осложнена тем, что противник опирался на свои гражданские индустрии. Имея развитое судостроение, они могли запросто создать авианосный флот. Имея мощное авиастроение, могли создать военную авиацию, гражданским фирмам заказывались военные вертолеты.
А поскольку у нас такого не было, мы были вынуждены делать штучно, а значит дорого. И в итоге блистательно освоили историю, когда делается что-то супер-пупер пятого поколения в одном экземпляре. В двух уже сложно.
Так что да, есть шанс что на относительно пустом рынке с гигантским спросом (а это рынок планетарный, учитывая БРИКС и прочее) можно для гражданских устройств сделать такой сбыт, который позволит жить и существовать компаниям, которые обеспечат и военные потребности тоже. Это хорошо и правильно.
Сейчас на фронте, по сути, есть три основных способа применения дрона — летающий бинокль, барражирующий боеприпас и бомбардировщик.
Все остальные имеют эпизодический, немассовый характер. Но вариантов применения на самом деле масса, включая передвижной бордель с куклами для снятия стресса. Эпоха дронов в армии только начинается, и количество прикладных применений будет расти стремительно.
Если все будет складываться только эволюционным путем, мы просто не успеем за этим паровозом, и в следующей драке нас сомнут.
— А на каком направлении развития тогда лучше сосредоточиться, чтобы не догонять, а опережать?
— Надо размышлять уже не о внедрении искусственного интеллекта, а сразу о том, как с ним бороться.
Сейчас самый важный бизнес — как давить паровозы, пока они чайники. Все виды противодронной обороны, систем защиты против искусственного интеллекта и его злокозненного противоправного применения и далее везде.
Мы еще можем думать на опережение, есть временное окно, если прямо сейчас создавать лаборатории по радиоэлектронной разведке и борьбе, по противодронной обороне, по цифровой безопасности. У нас есть шанс стать в этом вопросе мировыми лидерами.
И для гражданской сферы самый правильный и очевидный путь — брать наработки в народном окопном РЭБе, они работают. Людям как-то выживать надо в условиях атак вражескими дронами, на «Дроннице» мы видели много решений, как не давать летать другим.
— Последний вопрос. Если у каждого будет армия дронов, то как же побеждать в такой драке?
— Прямо сейчас надо моделировать войну человекомашинных систем, прокручивать её шаг за шагом, понимать, как это будет работать.
Парадоксальную мысль выскажу, но в такой борьбе ключевую роль будет играть человеческий фактор.
Приведу пример матча по го, где искусственный интеллект играл с самым сильным игроком-человеком и поначалу выигрывал партию за партией. А проиграл потому, что человек сделал грубейшую ошибку, которую машина не поняла и ответила стандартно. Вот идеальный случай продуктивной ошибки.
И в войнах будущего ключевой окажется способность продуктивно ошибаться.
World-class scientific centers work for the technological sovereignty of the Russian Federation
No country in the world has full technological sovereignty, since there is one common problem for everyone: there is no combination of the necessary resources, minds and conditions for the work of specialists. Russia intends to achieve maximum independence in the field of high technologies. Today, thanks to the national project “Science and Universities”, world-class scientific and educational centers (RECs) are being created in our country with first-class conditions for research work.
Источник: https://regnum.ru/article/3832996