125 лет назад родился Андрей Платонов. Одно время было принято считать вершинную прозу Платонова сатирой на сталинизм. Конечно, Платонов был человеком весьма язвительным и обладал своеобразным чувством юмора. И конечно, то, что происходило на его глазах с революцией, пролетариатом, деревней и страной в целом, ему, мягко говоря, не очень нравилось. Но вот кем он совершенно точно не был – так это сатириком.

Андрей Платонов вернулся к массовому читателю в Перестройку. Тогда Платонова, «выкопанного» вместе с другими артефактами советской эпохи, с его удивительным языком, с его таинственными повествованиями о «Котловане» и «Чевенгуре», принято было воспринимать как причудливого сатирика и очередного критика «сталинизма».

Ни тем ни другим Платонов, конечно, не был. Кем же он был? Ученик Н. Федорова и А. Богданова, пролеткультовец, русский космист, мечтатель, чистый голос глубинного народа (Воронеж, рабочая семья, ж/д техникум), плоть от плоти своего времени – со всеми его безумными и безудержными проектами переустройства мира, пересборки человека: «созидание, воплощение на нашей планете великой человеческой мечты, преодоление гнета энтропии и времени и начало перехода человека в новое телесное качество, где состоится освобождение его от смерти и других видов бытийной ограниченности» – из доклада (скорее, творческого манифеста) Платонова 1918 года.

А вот из того же манифеста собственно метафизическая космистская основа «Котлована»: «Чтобы начать на земле строить единый храм общечеловеческого творчества, единое жилище духа человеческого, начнем пока с малого, начнем укладывать фундамент для этого будущего солнечного храма, на котором, в конце концов, поселится «небесная радость мира».

Или еще вот так, например: «Мы усталое солнце потушим, Свет иной во вселенной зажжем, Людям дадим мы железные души, Планеты с пути сметем огнем…» – это уже 1922 год, поэтический сборник «Голубая глубина» (оцененный Брюсовым) – типичный космический энтузиазм времени.

«Вселенная! Ты горишь от любви, Мы сегодня целуем тебя. Все одежды для нас в первый раз сорви, Покажись – и погибшие встанут в гробах…» – а здесь уже проглядывают и тонкий лиризм, и яростное мессианство – тот Платонов, которого мы знаем.

Первое ощущение от этой поэзии – она совершенно первобытна, как будто до нее ничего не было. Будто некий новый Адам (или, скорее, титан) только-только открыл глаза, и вот – учится думать, мечтать, говорить, и уже расправляет плечи, чтобы попробовать свою силу, поиграть мирами и звездами… В целом же вот он, этот новый мессия: «Богомольцы со штыками из России вышли к богу…», вот его новые символы веры: «…На груди их штык привязан, а не дедовы кресты…», вот его новая сверхчеловеческая теология: «Каждый голоден и грязен, а все вместе – все чисты…», и вот его новая, только что рожденная истина: «Правду знают только дети, никто больше не вместит…».

Для полноты картины можно вспомнить того же времени рассказ «Потомки солнца (сатана мысли)», герой которого, инженер Вогулов, желает уничтожить прежнюю неудобную вселенную, чтобы создать на ее месте новую – новый дом для нового сверхчеловечества. Однако в начале всех его грандиозных преобразований лежит, оказывается, трагическая любовь (его любимая девушка умерла), которая переменила сердце и ум инженера и зарядила их жаждой переустройства вселенной: «Только любящий знает о невозможном, и только он смертельно хочет этого невозможного и сделает его возможным, какие бы пути ни вели к нему» – так заканчивает Платонов свой рассказ.

Уже по этим первым вещам видно, что мироощущение и талант Платонова далеко превосходят «пролеткультовский» уровень, и единственное, что ему по-настоящему не достает, чтобы стать гением, – настоящей трагедии.

Именно таковы лучшие книги Платонова, в которых жизнерадостная титаническая мифология первых революционных лет сменяется мироощущением трагическим: что-то пошло не так…

В новых книгах (особенно – в «Котловане») языческая мифология богочеловека, сметающего ветхую вселенную, сменяется какой-то первобытной библейской пустотой, когда «земля была безвидна и пуста».

Одно время было принято считать вершинную прозу Платонова сатирой на сталинизм. Конечно, Платонов был человеком весьма язвительным и обладал своеобразным чувством юмора. И конечно, то, что происходило на его глазах с революцией, пролетариатом, деревней и страной в целом, ему, мягко говоря, не очень нравилось. Но вот кем он совершенно точно не был – так это сатириком. Необходимые атрибуты сатирика – не только язвительный ум, но и толстая кожа и самоуверенность с легким флером цинизма. Платонов же был тонко чувствующим лириком, и при этом человеком отчаянной (почти оголтелой) веры, ясно сознающим свою внутреннюю расколотость… Эти свойства души рождают не сатириков, а фанатиков. Из таких людей выходят также философы и поэты. Кем и был на самом деле Платонов: домашний философ, поэт и фанатик. В центре всех его главных повествований – отчаянный поиск его героями истины …

В «Ювенильном море» вся Россия оказывается таким условным местом истины: «В то время Россия тратилась на освещение пути всем народам, а для себя в хатах света не держала»…

В «Чевенгуре» поиск истины коммунизма ведет новый Дон Кихот Копенкин, странствующий на кобыле по кличке Пролетарская сила и с именем Розы Люксембург в сердце…

Даже если все это выглядит одновременно весело и страшно, перед нами, по сути, исторический эпос. Сначала перед читателем проходят одна за другой все (строго по Марксу) исторические формации, после чего мы попадаем наконец в еще расплавленный, неустановившийся, сумбурный мир строящегося социализма… Коммунизм в отдельно взятом Чевенгуре даже не столько строится (никто здесь в общем и не работает), сколько в него просто верят – как в магическое преображение мира «силою вещей». Реальность, однако, плохо поддается магии чевенгурской власти, и в итоге происходит то, что и должно произойти: чевенгурцы, изолировавшись от мира и истории, возвращаются в доисторический коммунизм первобытного общества (говоря словами того же Маркса).

Что-то явно идет не так. Коммунизм – это эсхатологическое царство света, в котором «смерти уже не будет». Но вот коммунизм объявлен, а смерть не уничтожена: «Какой же это коммунизм? …От него ребенок ни разу не мог вздохнуть, при нем человек явился и умер. Тут зараза, а не коммунизм…».

Значит ли это, что утопия не удалась? Или что коммунизм еще не построен? Или что его еще даже не начинали строить? Или что строят его негодными средствами?

Инженер, многие годы работавший на местах и не понаслышке знающий, что такое реальное строительство в условиях советской власти, Платонов проводит нас через экзистенциальное переживание своей веры и сомнений настолько глубоких, что заканчивать свои главные книги ему приходится смертью детей, символизирующих социалистическое будущее… Это (и не только это) заставляет видеть в «Чевенгуре» и «Котловане» произведения «чрезвычайно мрачные» (И. Бродский). Но главный вопрос Платонова не в том, что все описываемое им погружено в смерть (как же иначе, если вся природа погружена в смерть?), а – возможно ли воскресение?

И поскольку только в смерти и возможно воскресение, Платонов повергает своих героев в «память смертную», дабы увидеть, «оживут ли кости сии»…

И если «Чевенгур» был скорее географией нового мира, то «Котлован» – его метафизика. Странствования Копенкина завершаются обнаружением камня смерти и метафизической глубиной под ним. Тут-то и наступает время «Котлована»: погрузиться в метафизическую глубину революции и познать последнюю суть вещей.

И вот – рабочие роют Котлован. Сперва – одну яму, потом по новым разнарядкам, расширяют ее в четыре, потом в шесть раз. Потом уходят на мероприятия по коллективизации и борьбе с кулаками, снова возвращаются и продолжают рыть. Но дальше котлована дело так и не пойдет. В конце повести Настя, символизирующая первого гражданина и насельника будущего Храма Социализма (Анастасия – Воскресение) умирает, и строительство завершается рытьем могилы для нее. Таков обескураживающий сюжет повести, атмосфера которой, как кажется, окутана беспросветным мраком.

Беспросветность усугубляет чудовищный язык, ломающий и корежащий все привычные правила грамматики, смешивающий в себе дикие бюрократизмы и высокую поэзию.

    Владимир Можегов

    Источник: https://vz.ru/opinions/2024/8/28/1284123.html

    Поделиться в социальных сетях

    Добавить комментарий

    Авторизация
    *
    *
    Регистрация
    *
    *
    *
    Генерация пароля