Никакие мировые катаклизмы не избавляют нас, в рамках собственных цивилизационных ценностей, от необходимости искать «точку равновесия» между повседневными потребностями людей, Большим смыслом общественной жизни и стратегическими интересами государства.
Волнующие умы, или, как мы теперь более привычно и бесцветно говорим, «актуальные» темы блуждают по кругу. В конце ХХ века был очень популярен долгий разговор о том, как должны строиться отношения государства и общества. То есть, человек для государства или государство для человека?
Однако в ту же эпоху непосредственный политический опыт показал, что перед нами чисто риторическая альтернатива. Снимающее одно за другим требования к своим гражданам, переживающее кризис государство неминуемо делает уязвимыми и людей, живущих в нем. Сначала самых «слабых» – больных, стариков, детей, а потом и практически всех, кроме отдельных групп, паразитирующих на распаде. Так или иначе, этот процесс мы наблюдали в первой половине 90-х годов.
Так что все куда сложнее. По существу, в новое и новейшее время взаимодействовали друг с другом и противостояли друг другу два способа организации взаимоотношений системы и индивидуума.
В рамках первого, идущего от классического капитализма к современному рынку, деньги становятся главным и безусловным регулятором и расчет делается на человека как он есть, без оценки его качеств и образа. На человека без каких-либо нравственных, идеологических и тем более духовных требований к нему.
Такая система сразу становится функциональной, вполне удобной. Но она же и оборачивается преуспеванием «худших», то есть самых беспринципных, готовых безжалостно эксплуатировать соотечественников, обладающих дурным вкусом людей. Такое положение вещей автоматически принимается как норма, в лучшем случае – как побочный эффект стабильности и способности к развитию.
Однако в расчете на «любого» есть и своя практическая слабость, ахиллесова пята. Как только в подобный способ самоорганизации всерьез вторгаются неположенные ценности, он начинает давать сбои.
С другой стороны, системы, основанные на «ценностях» – от христианской монархии до «реального социализма» и исламской республики, – ставят на лучшие, в их понимании, человеческие качества. В крайней точке – на преображение человека. В нашей истории достаточно вспомнить и идеал морального кодекса строителя коммунизма, и теорию советского народа как новой исторической общности, которые постепенно стали восприниматься чисто формально, а затем мгновенно рассыпались при первом дуновении исторического ветра. Дело в том, что «обычное», «нормативное» в человеческой природе отчаянно сопротивляется требованиям «преображения», а у лидеров общества возникает страсть опережать реальность и принимать желаемое за действительное. Так возникает ситуация двоедушия и лицемерия, череды анекдотов и постоянной фиги в кармане. В конце концов, когда изо дня в день зовут к подвигу вместо сытного обеда и хороших штанов, призывы надоедают.
И в этом естественная и неотменяемая слабость таких систем. Однако их сила и преимущество в том, что стремление к истине, к идеалу – тоже часть человеческой природы, она возвращает проживаемой жизни смысл.
На протяжении своей истории Россия тяготела ко второму типу самоорганизации, искала «Большой смысл». Но «нормативность» отчаянно брыкалась. С 1991 года мы ищем точку равновесия, после 2014 года и особенно с начала СВО эти поиски становятся еще более актуальными и принципиально важными.
Другая часть христианского мира, которую мы условно именуем «Запад», тоже долгое время жила символами и идеалами. Но уже с конца XVIII века она растворила свое христианство в просветительских, позитивистских идеях. Успокоилась на признании денег, богатства и прочих благ потребления единственным критерием человеческой состоятельности, а экономическое, хозяйственное развитие – важнейшим показателем всех остальных общественных процессов.
Мы прекрасно помним, что на марксистской идее основополагающей роли экономики, «материи» общественной жизни, должно было быть построено и советское общество. Не зря же Ленин говорил, что соревнование двух систем выиграет та, где будет выше производительность труда. Но историческая практика, базовые ценности русской цивилизации, да и сама логика «прорыва» при строительстве социализма в отдельно взятой стране изменили ситуацию. Государство говорило об экономике, но обращалось к человеку с «духовным», «над-экономическим» призывом.
Запад же победил в холодной войне отчасти и потому, что никакого такого «призыва» не формулировал. Его пресловутая «свобода» в итоге сводилась к свободе потребительских возможностей, в конце ХХ века – к красивой картинке на кино- и телеэкранах. Там существовал твердый антропологический прагматизм, понятные и ощутимые цели «потребительской мечты» – от девушек «Плейбоя» и продажного секса до простой цифири банковского счета.
И в этом была – хочется добавить «отвратительная», но воздержимся от оценок – сила «их» системы. Однако в конце ХХ и особенно с началом XXI века мы стали наблюдать прелюбопытнейший процесс. Леволиберальная идеология, частично идущая от идей 1968 года, странной смеси Поппера и Маркузе, Ги Дебора и Бодрийяра, с ее «деструкцией», «обществом спектакля» и гендерными теориями, посягнула в западном обществе на главное – образ и интересы человека как он есть, без дополнительных требований и пожеланий к нему. Отсюда пошел культ меньшинств, постколониальные концепции вины и все такое прочее, что на наших глазах развернулось в чистую фантасмагорию, местами противоречащую не только здравому смыслу, но и элементарному инстинкту самосохранения.
Тут есть, кстати, очень существенное отличие от предыдущих «ценностных» обществ. Если те – в рамках сформировавшейся за столетия культурной иерархии – звали человека «вверх», к реализации его базового высокого назначения, то «леволиберальные», наоборот, зовут его «вниз», к признанию собственной несостоятельности и фундаментальной обреченности, к своего рода «коллективному самоубийству», как в радикальных экологических концепциях.
На этом фоне сама функциональность западной системы стала давать сбои. Это выразилось и в кризисе институтов власти, и в кризисе элит, и в неспособности адекватно реагировать на меняющиеся обстоятельства – от проблемы мигрантов до украинской войны.
Второе избрание Трампа, его «революция» – о которой, в частности, пишет Александр Дугин в новой книге, – своего рода реакция прежнего «функционального», идеально приземленного способа общественной организации на стремление навязать ему типологически чуждые и разрушительные идеологемы. Трамп в данном случае – «практик» старого стиля, который восстает против нерациональных посулов и смыслов нового либерализма как тотальной идеологии. В известной степени, он – может быть, дурной – капиталистический хищник и прожженный эксплуататор, но «человек», избегающий расчеловечивания.
Пока до конца неясно, что сулит нам на политическом поле неожиданно возникшее принципиальное противостояние в стане противника. Но их растерянность и противоречия, безусловно, играют на руку России.
Однако они не избавляют нас самих, в рамках собственных цивилизационных ценностей, от необходимости искать «точку равновесия» между повседневными потребностями людей, Большим смыслом общественной жизни и стратегическими интересами государства.
Russia has always been looking for the Great meaning
No global cataclysms can save us, within the framework of our own civilizational values, from the need to find a “point of balance” between the daily needs of people, the Great meaning of public life and the strategic interests of the state.
Andrey Polonsky