
Черкеска
Принято считать, что Н. Мартынов так и не смог объяснить причины убийства им М. Лермонтова. Юристы-криминалисты Александр Карпенко и Валерий Прищеп, к примеру, пишут, что «до конца своей жизни Мартынов не сумел найти приемлемый повод, объясняющий дуэль с Лермонтовым, и не решился указать на действительную причину убийства поэта» («Оправдание Лермонтову», Нальчик, ООО «Телеграф», 2014).
По логике криминалистов ни дуэли, ни убийства поэта, прикрываемого дуэльной обстановкой, вообще не должно было быть: «М. Ю. Лермонтов и Н. С. Мартынов не находились в близком родстве, в служебных отношениях начальника и подчинённого, кредитора и должника, иной личной зависимости. В соответствии с Правилами они могли быть дуэлянтами при наличии допустимого повода, формального вызова и соблюдении последующих процедур. За пределами Правил теоретически могли быть другие препятствия к дуэли. Принадлежность к одной и той же секте, ложе или организации, уставы которых, предусматривали другие способы разрешения конфликтов».
Но убийство поэта, всё же было совершено. И вот уже более 170 лет(!) не находит убедительного объяснения. По всем признакам новые исследования свидетельствуют о том, что все попытки разгадать тайну гибели М. Лермонтова обещают быть бесконечными и такими же бесплодными. Это может говорить только об одном: причину убийства поэта ищут в бытовой области, в сфере обыденных человеческих взаимоотношений, в то время, как она кроется в духовно-мировоззренческих представлениях. И, говоря современным языком, в ментальной несовместимости личностей.
Гибель М. Лермонтова невозможно рассматривать отстранённо от его уникальной пророческой личности и его творчества. Речь ведь идёт не просто о дуэльной или внедуэльной гибели офицера, каких в то время было, видимо, немало, но – о гениальном поэте. Основной причиной его столь ранней гибели было всё-таки то, что вечный Судия дал ему «всеведенье пророка». Поэтам же по самой природе дарования свойственно свое краткое земное странствие рассматривать как часть бесконечного человеческого бытия. А это само по себе уже предполагает размышления о смерти. И всё же у Лермонтова это носит своеобразный, не трагический, а пророческий характер. Как, к примеру, в его «Завещании» 1840 года:
Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть.
На свете мало, говорят,
Мне остаётся жить!
Невольно возникает вопрос: а кто, почему и в связи с чем, это говорит? И это предвидит, знает поэт. И всё случается по его пророчеству. Поразительное, нашим бедным разумом непостижимое положение…
А потому точнее было бы сказать так: Н. Мартынов дал объяснение причины убийства им М. Лермонтова, хотя несколько велеречиво и выраженное. Но такое объяснение не удовлетворяет его потомков с позитивистским, материалистическим сознанием, отказывающимся верить в то, что это и есть действительная причина убийства поэта. А это значит, что в большинстве исследований как литературоведов и историков, так и самодеятельных подвижников мы сталкиваемся не с попытками разгадки тайны гибели М. Лермонтова, а с особенностями общественного сознания уже более позднего времени. Такого сознания людей, которое признаёт только «факты» даже тогда, когда их не может быть в принципе. Разве убийца во все времена не делает всё возможное для того, чтобы не оставить никаких следов, то есть «фактов» своего преступления?
Н. Мартынов, как помним, многие годы и даже десятилетия спустя, и не добровольно, а вынужденно объяснял своё преступление так, что «злой рок судил быть ему орудием воли провидения». И добавил нечто краткое, но вполне определённое, свидетельствующее о том, что поэт был убит не на дуэли, а при неких обстоятельствах, прикрываемых дуэльною обстановкою с участием не только одного его: «Принять же всю нравственную ответственность этого несчастного события на себя одного не в силах».
Видимо, Мартынов с годами осознал, что никем иным, кроме как убийцей великого русского поэта М. Ю. Лермонтова в памяти потомков, в истории он не остаётся… Это подтверждается жестокой полемикой и даже ссорой между ним и Васильчиковым в их преклонные годы.
Но ведь объяснение Н. Мартыновым убийства М. Лермонтова со ссылкой на «злой рок» и «провидение» очень уж сходно, а, по сути, идентично с теми доводами, которыми пытается оправдать Сальери убийство Моцарта. То есть, перед нами – извечный и непримиримый конфликт духовного с бездуховным. Борьба с духовной природой человека, с его выделенностью душой и разумом из природы. Как известно, Сальери уверовал в то, что правды нет, ни на земле, ни выше:
Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет и выше
А. С. Пушкин, «Моцарт и Сальери».
Но это ведь прямо противоположно тому, что выразил М. Лермонтов уже в «Смерти Поэта»: «Но есть и Божий суд, наперсники разврата! Есть грозный суд: он ждёт; Он недоступен звону злата, И мысли и дела он знает наперёд…». То есть поэт отвергает оправдание беззакония, при котором всё «можно», ибо никто якобы никогда не узнает о злодействе не только на земле, но и выше…
Другое положение, в которое уверовал Сальери, состоит в том, что гений и злодейство могут быть совместимы:
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные. Неправда…
Увы, это правда. Гений и злодейство действительно несовместимы. И в этом нас убеждает то, что как ни прятали и ни прячут, кстати, до сих пор злодейство, совершённое Н. Мартыновым, вопреки фактам, которым можно доверять, всё более и более становится очевидным, что для изначально навязываемой дуэльной версии гибели М. Лермонтова решительно нет никаких подтверждений. Основным документам – материалам следствия и военно-судного дела верить нельзя, так как они построены на сговоре. Воспоминаниям многих современников поэта так же верить нельзя, особенно написанным десятилетия спустя после пятигорской трагедии и уже в их преклонном возрасте.
Итак, два духовно-мировоззренческих положения, исповедуемые Сальери позволяли ему оправдывать самого себя в совершаемом им преступлении. Это – неверие в торжество правды ни на земле, ни выше и вера в то, что гений и злодейство совместимы. Более того, из этих положений он выводит свою высшую миссию, которая состоит в том, чтобы убить гения:
Нет! Не могу противиться я доле
Судьбе моей: Я избран, чтоб его
Остановить – не то мы все погибли.
Почему так? Да потому что гений, как кажется Сальери, мешает ему жить, мешает ему самоутверждаться. И для таких, как он, кто поставил подножием искусству ремесло и поверял алгеброй гармонию остаётся одно – избавиться от гения, убить его, и тогда, как ему представлялось, он станет гением. Но этого не происходит. Совершая злодейство, он не знает, что правда есть и на земле и выше, что гений и злодейство несовместимы и что само имя его станет навсегда нарицательным как убийцы гения…
В сходной ситуации был ведь и Н. Мартынов. Приехав на Кавказ за генеральским чином, он оказался уволенным с военной службы в звании майора. То есть, переживал полный крах своей карьеры. Да что там – всей жизни… Современники отмечали разительную перемену, происшедшую с Мартыновым после увольнения его со службы. В Пятигорске они не узнавали прежнего Мартынова – ранее компанейского, теперь злого и угрюмого, рядящегося в черкески, с нелепым кинжалом.
А тут – М. Лермонтов, как, видимо, казалось Н. Мартынову – преуспевающий, уже выпустивший две книжки, роман которого «Герой нашего времени» обсуждался не только в обществе и в офицерской среде, но и самим царём. Человек глубочайшего ума, невероятной свободы и безоглядного бесстрашия. Нет, подавленная душа Н. Мартынова, переживающая крах всего того, к чему он стремился, не могла перенести этого… А то, что поэту «так больно и так трудно» он, конечно, не подозревал. Достаточно было небольшого внешнего влияния, чтобы он свершил свою «миссию».
К тому же Н. Мартынов надеялся поправить свои дела. Неслучайно же он вышел в отставку с повышением в чине, но без полагающейся пенсии, что предполагало возможный возврат на военную службу.
Правоведы-криминалисты Александр Карпенко и Валерий Прищеп в своей книге со странным названием, то есть с нарушением нормы русского языка «Оправдание Лермонтову» (вместо – Лермонтова – см. ремарку в словарях русского языка к слову оправдание – кого-что, кого-либо, но не кому), приводят очень многое значащий факт: «Согласно книге входящих и исходящих документов инспекторского департамента военного министерства, с 19-го по 27 февраля 1841 года велась переписка, подшитая впоследствии в папку с названием «Об определении вновь на службу отставного майора Мартынова». Из этого факта следует, что вынужденно подав в отставку «по домашним обстоятельствам», Мартынов не намеревался отказаться от военной карьеры… 23 февраля император подписал высочайший приказ об отставке Мартынова, и дело со вторым рапортом сдали в архив. Приказом по полку от 9 апреля 1841 года Мартынов был отчислен, т. е. перестал быть военнослужащим».
Видимо, с надеждой вернуться на службу, Мартынов и задружил с Васильчиковым, крепко помня, чей это сын. Но, как известно через Чилаева, хозяина домика, в котором квартировал Лермонтов, именно Васильчикову принадлежала фраза: «Пора бы поставить Мишеля в рамки»… То есть Мартынов находился в таком состоянии, что был уже готов «разрешить» извечную скажем так, проблему – «гений и злодейство». И он её «разрешает». Обращает на себя внимание и тот факт, что, уйдя в отставку по «домашним обстоятельствам», Н. Мартынов поехал не домой, разрешать эти «обстоятельства» а почему-то оказался в Пятигорске…
И тут следует честно признаться в том, что все дальнейшие варианты описания дуэли Н. Мартынова с М. Лермонтовым, длящиеся более ста семидесяти лет, бессмысленны без ответа на главный вопрос: как и при каких обстоятельствах поэт мог получить такой характер ранения, когда пуля пронизала его тело снизу вверх под углом 45–55 градусов, что было зафиксировано ординатором пятигорского военного госпиталя титулярным советником И. Е. Барклай-де-Толли? Трудно не согласиться с современными криминалистами в том, что такой «раневой канал мог возникнуть на ровной площадке от выстрела пешего Мартынова в подреберье правого бока сидящего на коне Лермонтова». Они даже произвели расчёты и пришли к выводу, что «смертельный выстрел производился с удаления около 74 см. от дульного среза до тела жертвы, т. е. практически в упор».
Надо отдать должное наиболее проницательным пятигорцам и людям из окружения М. Лермонтова, кто оказался в это время на водах. Им изначально было ясно, что М. Лермонтов погиб не на дуэли, а был просто убит. Их, пришедших проститься с поэтом и начавших роптать, как уже отмечено ранее, коменданту Ильяшенкову пришлось переубеждать в том, что это был честный поединок, а не убийство. Да это ведь подтверждается и документально той задачей, которую ставила перед собой следственная комиссия. Такой факт ведь не выдумаешь преднамеренно. И у следственной комиссии для такого намерения, надо полагать, были веские причины. Но, как известно, по повелению Николая I дело было передано в военное судопроизводство, облегчавшее участь убийцы. Из нового военно-судного дела выпадает намерение следственной комиссии расследовать возможность преднамеренного убийства и всецело принимается дуэльная версия гибели поэта. Мы никогда не узнаем той мотивации, согласно которой самодержец поступил именно так. Достаточно и этих фактов, однозначно свидетельствующих о том, что некая мотивация у царя была, направленная отнюдь не в пользу М. Лермонтова.
Убедительнее всего дуэльной версии гибели М. Лермонтова противоречит расстановка секундантов. Причём, в том виде, в каком она объяснялась сразу же после убийства поэта. А потому мы и вернёмся к ней в её более чёткой последовательности. В самом деле, сначала было заявлено, что дуэль произошла без секундантов, что равносильно обыкновенному убийству. Потом – секундантом был объявлен Глебов – один для обоих противников, что противоречило устоявшимся правилам проведения дуэлей. К тому же по ранению руки, всё ещё находящейся на перевязи, Глебов физически не мог исполнить сложную роль секунданта, снарядить пистолеты, да ещё в непогоду. И тогда запоздало объявляет себя секундантом и Васильчиков. Ну а причисление к секундантам Трубецкого и Столыпина уже время спустя, не может приниматься всерьёз, так как оно имело целью запутывания обстоятельств гибели поэта.
Секунданты от Н. Мартынова к М. Лермонтову не посылались, как и, наоборот – от М. Лермонтова к Н. Мартынову, для того, чтобы обсудить место, время и условия дуэли. То есть преддуэльного ритуала, предшествующего каждой дуэли не было. А это и свидетельствует о том, что и дуэли не было. О предстоящей дуэли не знали не только «секунданты», объявленные таковыми уже после гибели поэта. О дуэли, кажется, не знал и сам М. Лермонтов. Иначе он не уехал бы 14 июля утром в Железноводск, не совершив весь преддуэльный ритуал. Не стал бы брать новые билеты для принятия ванн на последующие дни в Железноводске.
Но почему Васильчиков и Глебов стали «секундантами» Мартынова, тем самым, столь легко согласившись, тайное убийство М. Лермонтова Н. Мартыновым прикрыть дуэльною обстановкою? Неужто лишь потому, что дали Н. Мартынову свои пистолеты «на всякий случай»? Нет, этого недостаточно. В конце концов, начнись серьёзное расследование обстоятельств гибели поэта, они могли бы заявить о том, что не могли знать, что дают своё оружие Н. Мартынову для убийства. Так что этим они не были, говоря криминальным языком, повязаны с Н. Мартыновым. Как и всегда, как и во все времена, эта повязанность с криминалом определяется не какими-то внешними событиями, фактами и обстоятельствами, но находится в области мировоззренческой. А внешние факты и события при этом являются лишь неизбежным следствием мировоззренческих положений. И в этом нас убеждает записка Глебова, составленная им от имени Васильчикова Мартынову в тюрьму, которую мы уже приводили: «Я и Васильчиков не только по обязанности защищаем тебя везде и всем, но и потому, что не видим ничего дурного с твоей стороны в деле Лермонтова и приписываем этот выстрел несчастному случаю (все это знают, судьба так хотела, тем более, что ты в третий раз в жизни стрелял из пистолета…» (Выделено мной – П.Т.). Как видим, о велении судьбы, «злом роке» говорится не только Мартыновым десятилетия спустя, но и сразу же после убийства поэта. Мартынов же лишь повторяет то, что внушили ему Васильчиков и Глебов. Это очень важное обстоятельство. Ведь в этом сговоре Глебова, Васильчикова и Мартынова речь должна идти о согласовании предельно конкретных установок, но тут – речь заходит о «высшем» смысле происшедшего, о хотении судьбы – «судьба так хотела»… И разве не поразителен тот факт, что как Мартынов и его подельники пытаются оправдать преступление велением судьбы, так и Сальери, как к высшему доводу апеллирует тоже к судьбе: «Нет! Не могу противиться я доле Судьбе моей…». Но, повторюсь, такое объяснение причины убийства поэта для позитивистского, материалистического сознания исследователей последующего времени представляется столь неопределённым, несущественным и туманным, что они решительно не хотят в него верить. Это, пожалуй, и есть основная причина неразгаданности тайны гибели М. Лермонтова… Ну а упоминание о том, что Н. Мартынов, офицер, дослужившийся до майора, третий раз стреляет из пистолета, такой довод я уж и не знаю на кого рассчитанный…
Между тем как именно эта, духовная и мыслительная сторона трагедии являются основной причиной гибели поэта. Да что там, его убийства. Это, кстати, объясняет и посмертную его судьбу, отношение к нему многие годы, десятилетия, а теперь, уже и века спустя.
Из исследователей последнего времени так поставил вопрос, постиг духовно-мировоззренческую причину гибели поэта, как основную, пожалуй, только поэт Юрий Беличенко. В то время, как большинство исследователей заняты не причиной гибели М. Лермонтова, а её следствием, то есть тем как был он убит, что установить доподлинно невозможно. А потому приведя трудные вопросы, которыми задавался Юрий Беличенко, в подтверждение их, сошлёмся на поразительный литературный пример, подтверждающий и правоту таких вопросов, и ответов на них. Сошлёмся на стихи О. Мандельштама о М. Лермонтове.
Как поэт талантливый и искренний, но со специфической духовно-мировоззренческой установкой, Осип Мандельштам нередко выражал то, что свидетельствует отнюдь не в его пользу, ибо не являлось истиной, объективным положением вещей:
А ещё над нами волен
Лермонтов – мучитель наш.
Но для кого и почти век спустя после гибели М. Лермонтов всё ещё оставался «мучителем» (стихи 1932 г.)? Для тех, кто с «миром державным» был лишь «ребячески связан»; «И ни крупицей души я ему не обязан». Для кого Россия «чудовищна» по определению, по факту своего существования, без всяких доказательств такого её обвинения:
Чудовищна, как броненосец в доке,
Россия отдыхает тяжело.
(Это стихи 1913 года, до революции).
Но почему М. Лермонтов и столько времени спустя остаётся «мучителем» для людей такого склада ума и исповедуемых ими верований? Да потому, что он над ними «волен», то есть выше и талантливее их. И с этим ничего не поделаешь. Это-то не прощалось и не прощается М. Лермонтову… Для них, ведь, в равной мере ненавистны и Россия, и М. Лермонтов – страна «чудовищна», поэт – «мучитель»…
Вместе с тем Ю. Беличенко отмечал, что современники в большинстве своём «проглядели» Лермонтова. Это не совсем так, ибо среди современников его было немало тех, кто понимал истинный масштаб дарования поэта. Ещё, видимо, больше было тех, кто его люто ненавидел. А потому уверенно можно сказать о том, что именно потому, что М. Лермонтова не проглядели, он и был убит. В полном согласии с Евангельской мудростью о неизбежной участи пророка.
Поначалу вроде бы непонятно то, зачем Н. Мартынову, тайно убившему М. Лермонтова – без секундантов, свидетелей и посторонних глаз – понадобилось облекать своё преступление в дуэльную обстановку. Ну, убил тайно и подло поэта в поздний час и в непогоду. Кто бы узнал… Убийство можно было приписать горцам, разбойникам. Ан, нет. Мартынов поступает по-другому. Пытается облечь совершённое преступление в дуэльную обстановку. Почему? Совершенно очевидно, что тут сказалась общая закономерность в совершении преступлений, когда зачастую вдруг вмешиваются непредвиденные обстоятельства, и всё происходит не так, как замышлялось преступником. И в этом преступлении всё пошло не так, как думалось Н. Мартынову. В волнении он оставил на месте преступления улику – черкеску, под которой прятал от непогоды готовые к применению пистолеты: Мартынов «вёз под черкеской для укрытия заряженное оружие от непогоды и посторонних взглядов. При встрече с Лермонтовым сбросил наземь черкеску и достал оружие». (Александр Карпенко, Валерий Прищеп). Убийство было совершено… Для отрицания этого трагического факта нет никаких оснований. Конечно, если сохранившимся документам, свидетельствам и воспоминаниям оставлять их истинное значение и не придавать им произвольного смысла, зачастую прямо противоположного тому, какой в них содержится.
Потом, придя в себя, посылает за черкеской на место преступления Глебова… Посылает на дрожках, так как тот по ранению руки не мог пока ездить верхом. И склоняет его стать единственным секундантом, так как «дуэль» без секундантов равносильна обыкновенному убийству.
Возникает так же вопрос: почему Глебов, специально посланный за черкеской Мартынова, взял только её, но оставил столь тяжело раненного поэта на месте преступления?
Судя по тому, что М. Лермонтов был убит не на избранной для дуэли площадке, а на дороге (иначе как бы нашли в темноте тело поэта посланные за ним слуги), Н. Мартынов и не собирался оглашать в какой бы то ни было форме свою причастность к гибели поэта. Если бы не это непредвиденное обстоятельство, – в волнении оставленная на месте преступления убийственная для него улика – его черкеска. И тогда спешно пришлось облекать убийство в дуэльную обстановку. Вот откуда – невнятица в описании дуэли и немыслимая при совершении любой дуэли манипуляция с секундантами…
Столь длительная и безуспешная разгадка тайны гибели М. Лермонтова, казалось, должна была уже убедить исследователей в том, что она, эта тайна, кроется не только в хитростях и коварстве интриги, закрученной вокруг поэта. И не только в последовательности и подробностях его убийства. Уже хотя бы потому, что мы их доподлинно не узнаем никогда. Да их и невозможно теперь уже установить, так как всякое преступление совершается так, чтобы оно никогда не было раскрыто. Тем более такое преступление, как убийство известного уже поэта, истинный масштаб дарования которого многие люди понимали, преступления, к которому оказались причастны очень влиятельные силы общества или, как тогда говорили, – света. Ненаказание царём Николаем I убийцы М. Лермонтова – ничем неопровержимое тому доказательство. С этим, увы, приходится смириться. А потому, что уж искать тайну на таком пути, на каком она никогда раскрыта быть не может? Да и является ли это вся полнота тайны и правды… Ведь мы изначально знаем кто убил поэта – Н. Мартынов. Но вот почему он убил – этот, смею утверждать, главный вопрос, исследователи издавна и до сих пор почему-то обходят.
Тайна гибели М. Лермонтова кроется не в реально-бытовой, но в духовно-мировоззренческой сфере. И в психологической, разумеется. Точнее – в психологическом состоянии Н. Мартынова… Ну и, конечно же, в том, кто именно задумал и довёл до такого трагического исхода интригу, то есть, кто направил пистолет Мартынова на поэта. А их, по имеющимся свидетельствам, вычислить вполне можно. Конечно, не по всем и не по всяким свидетельствам, а лишь тем, которым можно доверять. А различить и выделить такие свидетельства из массива обширной литературы – это уже дело проницательности, опыта, культурного и интеллектуального уровня, наконец, человеческого чутья исследователей, дерзнувших разгадать тайну гибели Михаила Юрьевича Лермонтова.
Что ещё могли бы мы сделать для восстановления справедливости в отношении М. Лермонтова? Возбудить судебное дело, то есть, подать исковое заявление о реабилитации поэта, таким образом, оградив его от диффамации – публичного распространения мнимых и ложных сведений о нём. И наши юристы-криминалисты согласны с тем, что гражданско-правовой аспект восстановления справедливости в отношении М. Ю. Лермонтова является принципиальным: «Наше современное гражданское законодательство вполне соответствует нормам и принципам международного права, практике судебной защиты чести и доброго имени от диффамации. Заявление иска по делам этой категории не ограничено сроком давности. Согласно Гражданскому кодексу Российской Федерации допускается посмертная защита чести и достоинства по требованию заинтересованных лиц. Исключительного перечня таких лиц нет».
Но вместо подачи искового заявления юристы-криминалисты пишут книги, что тоже необходимо для формирования общественного мнения. Хотя, честно говоря, какое может быть формирование общественного мнения, если поминаемая их книга выходит на периферии тиражом всего лишь пятьсот экземпляров… При этом правоведы, пытающиеся рассмотреть пятигорскую трагедию 1841 года с точки зрения криминальной, почему-то непременно отрицают литературоведение, демонстративно входя в конфликт с ним. И тем самым неизбежно ставят себя в положение маргиналов, с доводами и логикой которых считаться необязательно. Между тем, как литературоведы, так и правоведы бывают всякие – и честные, и формально относящиеся к своим обязанностям. Сам факт принадлежности к тому или другому корпоративному сообществу не является гарантией объективного рассмотрения сути дела. И ясно, почему они входят в конфликт с литературоведами. Потому что свой криминальный подход считают единственно возможным в разгадке тайны гибели М. Ю. Лермонтова. А это далеко не так.
Бескорыстных же и честных правоведов, способных подать исковое заявление в защиту М. Лермонтова, осознающих тот очевидный факт, что ни бабушка поэта Е. А. Арсеньева, никто иной оплатить их юридическую работу не может, пока не находится…
Видимо, исковое заявление в защиту чести и достоинства М. Лермонтова с доказательствами того, что он погиб не на дуэли, придётся подавать литераторам, не искушённым в судебно-правовых тонкостях и хитростях. И не верящими в то, что чудо человеческой жизни всецело определяется какими бы то ни было, пусть даже и самыми справедливыми, юридическими нормами.
Кроме того, коль погребение поэта 17 июля 1841 года в Пятигорске «пето не было», то есть поэт был похоронен без отпевания, что оказалось «организовано» людьми духовного звания, Русская православная церковь могла бы, да, видимо, и обязана по этому беспрецедентному факту вынести своё определение. И тем самым прервать всё ещё продолжающееся торжество тех, кто оказался причастным к преступлению. И ради торжества справедливости, и в память о великом русском поэте Михаиле Юрьевиче Лермонтове.