
«Убийства предусмотреть нельзя…»
Принято считать, что М. Лермонтов, в отличие от А. Пушкина, погиб, чуть ли не в результате какого-то недоразумения. Даже такой многоопытный филолог, как Н. Скатов писал: «И если Пушкина погубил, по сути, космополитический заговор, то Лермонтова уничтожила именно российская пошлость». Нам же представляется, что вокруг М. Ю. Лермонтова была организована интрига покруче и позамысловатей, чем вокруг А. С. Пушкина. И то, что она свершалась не в Санкт-Петербурге, а в окраинном Пятигорске, не изменяет её сути и значения. Да и наиболее проницательные современники поэта думали так же. Тот же Ю. Самарин писал, что «становится страшно за Россию при мысли, что не слепой случай, а какойто приговор судьбы поражает её в лучших из её сыновей, в её поэтах» (выделено мной – П.Т.).
Настойчивые утверждения исследователей как, к примеру, В. Хачикова о том, что у Лермонтова не было врагов, является само по себе довольно странным. Оно выходит из недостаточно глубокого представления о природе поэтического творчества и литературной среды, в которой художнику приходится жить. Впрочем, не только литературной, но и духовно-мировоззренческой. У каждого талантливого поэта во все времена находятся, скажем так, – недоброжелатели. Тем более такой поэт, как Лермонтов – такого дарования, правдивости и бесстрашия не мог избежать их… Судить же о наличии врагов по их же прямым высказываниям, наивно. Они и должны славословить поэту по разным мотивациям. В том числе и из зависти, видя, пред собой столь могучий талант, какого им не дано.
Оказывается, что пятигорское общество, собравшееся на водах в июле 1841 года, изначально сомневалось в том, была ли это дуэль или убийство? «Слухи о том, что Лермонтов убит против правил, пошли по Пятигорску уже вечером того же дня». (Анатолий Шавкута, «Невольник чести», «Слово», № 4, 1998). Люди, пришедшие проститься с убиенным поэтом к домику В. И. Чилаева, начали «роптать». И коменданту Пятигорска полковнику Ильяшенкову пришлось выходить к ним и убеждать, что это была честная дуэль, а не убийство… Да и официально первоначально вопрос ставился именно так. Ведь следственная комиссия намеревалась выяснить «пал ли Лермонтов от изменнической руки убийцы, прикрывавшегося одной дуэльною обстановкою, или же был убит на правильном поединке с совершенным уравнением дуэльных случайностей».То есть следствие допускало не только возможность убийства вне дуэли, но и намеревалось расследовать его. Может быть, следственной комиссии и удалось бы обнажить суть случившегося. Но вдруг высочайшим повелением дело было передано в штаб Отдельного Кавказского корпуса, то есть в военное ведомство, с предписанием, окончить его незамедлительно и представить на высочайшую конфирмацию. Таким образом, следствие стало военносудным, а не гражданским. Это было неожиданно и несообразно, так как из дуэлянтов военным человеком был только М. Глебов, Н. Мартынов – в отставке, князь А. Васильчиков – вообще гражданским человеком…
Но, откуда – такое сомнение современников М. Лермонтова в том, что он был убит вне дуэли, естественно, ни в каких документах не отражённое? Такой факт преднамеренно не выдумаешь. Да и властям он был ни к чему. И потом – обстоятельства гибели А. Пушкина не вызывали таких вопросов, как обстоятельства гибели М. Лермонтова, до сих пор остающиеся необъясненными даже на основе сохранившихся фактов и свидетельств. А это и означает то, что космополитическая интрига, завершившаяся гибелью М. Лермонтова, была потаинственнее, чем интрига вокруг А. Пушкина. Говоря же о необъяснённости гибели М. Лермонтова до сих пор, я вовсе не дерзаю её тут же объяснить, а всего лишь обращаю внимание на тот очевидный факт, что если в течение более ста семидесяти лет обстоятельства гибели такого человека остаются неведомыми, а из поколения в поколение рассказываются одни и те же сюжеты, не выдерживающие логической последовательности, это уже свидетельствует о том, что тут – не чисто…
Будем помнить и о том, что А. Пушкин в преддуэльный период находился в столице, на виду, а М. Лермонтов – на Кавказе, хотя это существенной роли и не играло.
Что же касается противопоставления А. Пушкина, с принижением его, и М. Лермонтова, с возвышением его, в последнее время проявившееся, оно не имеет никакой под собой основы. Истинно любящий и знающий русскую поэзию человек не может объяснять одного гения в ущерб другому. Ну, если он невосприимчив к поэзии, что бывает, то хотя бы обратил внимание на факты, на то, что обе ссылки М. Лермонтова на Кавказ в основе своей имели защиту А. Пушкина. И если ссылка за стихотворение «Смерть Поэта» очевидна, то ссылка за дуэль с де Барантом толкуется как угодно и зачастую не в её истинном значении. А потому послушаем не обывателя, пусть и современника поэта и находившегося рядом с ним, а писательницу Евдокию Ростопчину, ценившую его: «Спор о смерти Пушкина был причиной столкновения между ним и де Барантом, сыном французского посланника».
Более ведь, чем странно всётаки то, что два года спустя после гибели А. Пушкина у М. Лермонтова начинают выяснять, не оскорбил ли он в стихотворении «Смерть Поэта» всю французскую нацию…
Резонным вопросом задавался в своей книге «Лермонтов» В. Михайлов: «И с чего бы это вдруг, через два года после гибели Пушкина и шумной истории со стихотворением «Смерть Поэта», он (французский посланник – П.Т.) решил справиться у своего знакомого Тургенева, не оскорбил ли Лермонтов в своем стихотворении всю французскую нацию?».
На это можно сказать лишь то, что усматривать оскорбление нации в лице одного человека – это политическая демагогия. Но за этим просматривается поиск предлога для вызова поэта на дуэль. Кроме того, это однозначно свидетельствует «о том, что «надменные потомки», изобличённые М. Лермонтовым в стихотворении, в покое его не оставили…
Да и какието очень уж странные совпадения окружали эту, первую дуэль. На той же Чёрной речке, где пал А. Пушкин. Противник – опятьтаки, француз. И – без всякой внятной причины вызова на дуэль. Всё это говорит о том, что уже тогда «надменные потомки» уготовляли гибель М. Лермонтову…
Исследователи обычно разбирают типичные дуэли, какие бывали во времена Лермонтова, но не дуэль поэта, причина и обстоятельства которой, могут быть совсем иные. Ведь дуэль А. С. Пушкина, на которой он погиб, очень сходна с дуэлью М. Ю. Лермонтова.
И потом, дуэль закончилась благополучно. Лермонтов, как человек в высшей мере умный и честный понимал, что застрели он этого француза, поднимется дипломатический скандал. И он стреляет вверх. Но, несмотря на это, наказывается непомерно жестоко – ссылкой на Кавказскую войну.
Что же касается последней, пятигорской дуэли (если она действительно была) 15 июля 1841 года, то оставшиеся свидетельства, просто поражают отсутствием хотя бы какойто логической согласованности. Причём, пересказываемые в неизменности из десятилетия в десятилетие, из поколения в поколение… Находятся, конечно, исследователи, задающиеся такой странной несообразностью, но они объявляются «маргиналами». Впрочем, как и первый исследователь дуэли П. К. Мартьянов, написавший о ней впервые в 1870 году, «не вызывает доверия», как мы уже видели, по соображениям мировоззренческим и идеологическим, но никак не исходя из добытых им фактов…
«В какие только крайности ни бросались авторы, кого только ни обвиняли в гибели поэта. Ещё первый биограф Лермонтова П. А. Висковатов провёл параллель между дуэлью двух первых поэтов России: «Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова. Хотя обе интриги никогда разъяснены не будут, потому что велись потаёнными средствами…». Это глубокое суждение П. А. Висковатова современный автор В. А. Захаров называет «туманной фразой» («Дуэль и смерть», «Дон», № 10, 1989). И далее, как стереотип, отрицает всякую возможность инспирированного убийства поэта, хотя известные факты говорят об обратном. А собственно почему? Но убийца поэта как раз хорошо известен. Это – Н. Мартынов. Исследователи задаются вопросом об обстоятельствах гибели поэта, в чьих руках он оказался «орудием», по его же собственному более позднему выражению.
Отрицая же возможность инспирированного убийства поэта, автор, оправдывая убийц, тем самым говорит нам: самде поэт и виноват, потому, что был «не как все». Всякий разумный человек не может не задаться вопросом: а почему за убийство Лермонтова Мартынов оказался не наказан, за дуэль с таким трагическим исходом, если дуэль эта была вообще? И это при всём при том, что участники дуэли, их секунданты и даже само недонесение о дуэли карались очень жестоко… Но тогда какие силы устроили интригу, закончившуюся гибелью М. Ю. Лермонтова? Наивно было бы выискивать их в отчестве Мартынова – Соломонович, намекая на масонство. Были и иные силы, которые осознавались современниками поэта.
Некоторые современники поэта, признавая то, что дуэль всё-таки была, утверждали, что поэт погиб в результате несчастного случая. Как дуэль может быть несчастным случаем: не поддаётся никакой логике. Скорее – это проговорка, признающая, что дуэли как таковой не было.
Даже в «Лермонтовском тексте», в статье Д. М. Павлова, почти вековой давности, признаётся это: «Оказывается, дуэль – далеко не случай. Он только финал целой длинной и усложнённой разными интригами истории. Она имела свои, в известном смысле глубокие причины, и не один, а несколько поводов». Но тем самым сказано, что Н. Мартынов оказался лишь исполнителем преступления. Заказчики же его, всегда трудновыявляемые, в чём мы убеждаемся и по нашим нынешним временам, хотя, давно исследователями и названы, но, видите ли, не оставили «документальных подтверждений». Словно такие преступления во все времена совершаются иначе.
В 1867 вышла книга А. Любавского «Русские уголовные процессы». В ней впервые было изложено дело «О предании военному суду отставного майора Мартынова, корнета Глебова и титулярного советника князя Васильчикова, за произведённую первым с поручиком Лермонтовым дуэль, от чего Лермонтов помер». После обнародованных документов следственного дела публика увидела в них противоречия и подтверждение ранее ходивших слухов о том, что М. Лермонтов был убит не на дуэли, но прикрываясь дуэлью.
После выхода этой книги историк и публицист, редактор журнала «Русская старина» М. Семевский нашёлтаки способ заговорить и Н. Мартынова, и А. Васильчикова. Он, как уже отмечено, обратился с письмом к Н. Мартынову, в котором просил рассказать о дуэли и тем самым облегчить свою душу. Одновременно он помещает это письмо к убийце поэта в журнале «Вестник Европы». На письмо, ставшее достоянием гласности, Н. Мартынов не ответить не мог. И Мартынов ответил. Правда, в духе обуявшей его мистики – «злой рок судил быть ему орудием воли провидения».
Но самое главное – принудив заговорить убийцу поэта, М. Семевский добился у него признания в том, что М. Лермонтов был убит в результате конспирологического заговора – «принять же всю нравственную ответственность этого несчастного события на себя одного не в силах…». Что это как не прямое признание в организованном убийстве М. Лермонтова?
В самом деле, ведь если бы речь шла лишь о нарушении условий дуэли, он мог бы сослаться на уже скончавшегося А. СтолыпинаМонго. Но Н. Мартынов говорит о другом – о нравственной ответственности. Более того, теперь с годами, он вполне осознаёт себя орудием неких сил и обстоятельств, которые он называет «провидением» и которых тогда, в молодости, по всей видимости, не осознавал. Или принадлежал к ним сам…
Помимо того Н. Мартынов указывает на пребывающего во здравии князя А. Васильчикова, что он «вероятно, не откажется сообщить о дуэли все подробности, а равно и обстоятельствах, ей предшествовавших». Здесь важно не только само по себе указание на А. Васильчикова, но – на обстоятельства, предшествовавшие дуэли. Тут Н. Мартынов явно проговорился или же в пылу ссоры, возникшей на старости лет с А. Васильчиковым, хотя и намёком, но мстил ему. Ведь по общепринятым версиям дуэли А. Васильчиков тут, вроде бы и вовсе не при чём. Ссоры Н. Мартынова с поэтом никто не видел, причина дуэли неизвестна. Но, оказывается, А. Васильчиков знает обстоятельства, предшествовавшие дуэли. А ведь он, по его поздним словам, даже не был секундантом. В интервью, которое взял у А. Васильчикова М. Семевский и которое, было найдено и опубликовано уже в наше время, более чем примечательна ситуация – назначение секундантов уже после дуэли: «В тот же день коменданту назвался Глебов – нам сказали, частным образом, если 1 секундант, то это сильно компрометирует, – и так как я заряжал пистолет, то я и назвался…» Это кто же «частным образом» советовал как поступить? Но коль князь признался в этом, значит такие «доброжелатели» были.
Таким образом, в результате журналистского профессионализма М. Семевскому удалось узнать, что Н. Мартынову в свое оправдание сказать было нечего, что он был всего лишь «орудием» неких сил. Удалось узнать, что князь А. Васильчиков лукавит, изменяя свои свидетельства и теперь уже выдавая себя, вопреки истине, за друга М. Лермонтова и его секунданта. Немало для журналистского расследования.
Но удивительна реакция современных исследователей – Д. Алексеева и Б. Пискарева на столь явный успех М. Семевского в расследовании трагедии, в то время, когда два её прямых и главных участника были еще живы. Они называют это «коварным ходом», самого М. Семевского «пронырливым», словно журналист должен быть иным, если действительно хочет добраться до истины: «Откровенно говоря, сей поступок трудно было назвать благородным…» («Дуэль Лермонтова с Мартыновым», М., 1992).
С такой логикой мы никогда не откроем причины и обстоятельства последней дуэли М. Лермонтова. Иначе ведь получается, что убивать великого поэта, по сути, тайно, а потом молчать десятилетиями, скрывая следы преступления – это нравственно. А вот заставить заговорить убийцу – это видите ли неблагородно… Странная логика и представление о благородстве.
Куда более снисходительны современные авторы к редактору самодеятельного журнала «Русский архив» П. Бартеневу. Они хотя и называют его – «старый опытный литературный делец», который немало поработал на искажение жизни и творчества М. Лермонтова, журнал его, по какойто неведомой логике, называют «солидным». И, что удивительно, их нисколько не смущает то, в чём они и сами сознаются, «что Бартенев симпатизировал убийце поэта и всячески старался обелить его в общественном мнении». Но это ведь самое главное.
Или – прямотаки неразрешимый вопрос встает перед исследователями: почему это П. Бартенев, симпатизируя убийце поэта Н. Мартынову, не опубликовал сразу бумаг из его архива, и их публикации пришлось ждать восемь лет? Зная эти бумаги, можно прийти к единственному выводу – оправдаться в них хоть в чёмто Н. Мартынову не удалось…
Совершенно очевидно, что теми, кто был причастен к гибели М. Лермонтова, скрывалось вовсе не нарушение дуэльного кодекса, чем якобы и объясняется тридцатилетнее молчание Н. Мартынова и А. Васильчикова. Скрывалось нечто пострашнее. Так что дело – не в тонкостях дуэльного кодекса и в щепетильности благородных людей его не нарушить. Но ведь нарушили. И разве только дуэльный кодекс? Нарушили нечто гораздо значимее и большее…
Но вернёмся всётаки к «водяному обществу», собравшемуся в первой половине июля 1841 года в Пятигорске и где, казалось, ничто не предвещало такой трагедии – гибели великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова.
И поскольку о преддуэльной ситуации, как и о самой дуэли в Пятигорске написано очень много, причём написано однообразно, что в значительной части является неубедительным, не выдерживающим никакой логики, с противоречащими друг другу сообщениями, мы не станем излагать всю последовательность событий. Но остановимся лишь на тех вопросах, подчас риторических, мимо которых пройти нельзя, как якобы ничего не значащих, ответы на которые уже давно должны были быть представлены общественному сознанию вполне определенно, а недвусмысленно.
В объяснении как творчества М. Лермонтова, так и особенно его убийства изначально и до сих пор преобладает странная особенность: приводятся то ли стихи поэта, то ли документы следственного дела, которым верить нельзя, так же, как и свидетельствам его недоброжелателей, которым тоже верить нельзя, но объясняются они прямо противоположно их истинному смыслу.
И в конечном итоге на протяжении всего долгого периода – со времени гибели поэта и до сих пор поддерживается одна и та же версия трагедии, верить которой невозможно. Судя по тому, что абсолютно все факты дуэли противоречат друг другу, версия эта далека от истины. И не могла столь долгое время поддерживаться без целенаправленного влияния.
Ещё биограф поэта П. А. Висковатов высказал мысль о том, что М. Лермонтов воспринимался в обществе, как и всякий другой офицер, и не более того. Словом, общество поэта не распознало. Но факты говорят об обратном. Общество, как тогда говорили, – свет, очень даже хорошо распознал поэта, и именно поэтому он погиб…
В биографии П. А. Висковатова есть явное противоречие. Историк утверждает, что поэт «не достиг ещё тех лет, той гармонии и совершенства, когда весь, поднимаясь в область мысли, гениальный человек реет, как горный орел над землёю, всё видя, всё замечая своим проницательным оком». Более того, настаивает на том, что юноша, на 27м году жизни «только ещё начинавший выказывать задатки будущего зрелого мировоззрения». Биографию же поэта завершает словами «бессмертный гений». Это согласоваться никак не может. В таком случае, зачем историку надо было предпринимать столь обширный труд по созданию биографии поэта, по его же словам, ещё, по сути, не состоявшегося? То ли в этом сказалась осторожность учёного, то ли подверженность тем идеологическим поветриям, которые к концу ХIХ века уже буйствовали в обществе.
Итак, к лету 1841 года М. Лермонтов оказался среди «водяного общества» Пятигорска. Общества разнообразного, состоящего не только из местной знати, но – и влиятельных столичных персон. Вокруг него собирается довольно обширный круг молодых людей, видевших в нём дарование необыкновенное. Наряду с этим складывается и группа его недоброжелателей, чему он и сам способствовал. Впрочем, она сложилась бы вне зависимости от того, как вёл бы он себя в обществе.
Талантливый, всех превосходящий по силе ума, общительный. Сразу же проникающий в глубинную суть вещей и в характеры людей, его окружавших. Сыпавший эпиграммы и высказывания подчас довольно жёсткие и язвительные.
Личность – редчайшей цельности и абсолютной честности. П. К. Мартьянов, первым приехавший в Пятигорск в 1870 году разбираться с обстоятельствами гибели поэта, заставший свидетелей последних дней его жизни, писал: «Лермонтов во всех отношениях воплощал в себе могучую натуру, он обладал здоровьем, крепкой физической организацией, сильным умом и железной, несокрушимой силой воли». Вместе с тем – безоглядно открытый, а потому и беззащитный среди того сколка света, который образовался в Пятигорске, вдали от столицы. Но главное состояло в том, что эпиграммы его, вроде бы, шуточные, абсолютно точно характеризовали людей, причем, публично. Ну, кому же это понравится?.. И касались они вовсе не только Н. Мартынова. Наоборот – о Н. Мартынове он пишет шадяще. Кроме того, М. Лермонтов всегда чувствовал ту грань, которую переходить нельзя, дабы не обидеть человека. И когда это случалось, он даже уничижительно извинялся.
Ну, какая может быть обида на эпиграмму в адрес Н. Мартынова:
Он прав! Наш друг Мартыш не Соломон,
Но Соломонов сын,
Не мудр как царь Шалима, но умен,
Умней, чем жидовин…
Гораздо более беспощадная эпиграмма М. Лермонтова посвящена князю А. Васильчикову:
Велик князь Ксандр и тонок, гибок он,
Как колос молодой,
Луной сребристой ярко освещен,
Но без зерна – пустой.
Ведь это, прямотаки приговор в никчёмности, ничтожности человека… Ну, как же с этим можно было смириться и как не отмстить, за такое «оскорбление»? И князь А. Васильчиков отмстил поэту, явившись, по сути, организатором интриги, завершившейся гибелью М. Лермонтова. Неслучайно накануне гибели поэта он переходит из, вроде бы, приятелей М. Лермонтова в стан его недоброжелателей, ненавидевших его уже потому, что им не было дано того, что было дано поэту.
А потому подшучивания М. Лермонтова и его эпиграммы не могли быть причиной его ссоры с Н. Мартыновым, которой никто не видел, и уж тем более – дуэли.
Самим своим присутствием в этом «водяном обществе», поэт, может быть, и сам того не желая, нарушал общепринятые представления. Причём, это касалось и характеристик личностей. Особенно наглядно это видно в отношении его к Эмилии Верзилиной. Эмилия Александровна, урожденная Клингенберг (1815–1891), была падчерицей генерала П. С. Верзилина, в доме которого якобы и состоялась ссора поэта с Н. Мартыновым, хотя, повторюсь, никто этой ссоры не видел, и уж тем более не знал о её причинах. В 1851 году вышла замуж за родственника М. Лермонтова А. ШанГирея.
Ну, в самом деле, она мнит себя «розой Кавказа», а в эпиграмме она – девица легкого поведения с незавидной репутацией:
За девицей Эмили
Молодёжь, как кобели.
Со временем, пережив многих своих современников, она «отредактирует» обидную для нее строчку: «Молодежь лежит в пыли». Но это ведь – прямо противоположный смысл. «Лежит в пыли» значит без ума от её красоты. В лермонтовском же экспромте – совсем иное.
Были и ещё не менее беспощадные колкости. Однокашник М. Лермонтова по Московскому университету Яков Костенецкий вспоминал: «Однажды пришёл к Верзилиным Лермонтов в то время, как Эмилия, окружённая толпой молодых наездников, собиралась ехать кудато за город. Она была опоясана черкесским хорошеньким кушаком, на котором висел маленький, самой изящной работы черкесский кинжальчик. Вынув его из ножен и показывая Лермонтову, она спросила его: «Не правда ли хорошенький кинжальчик?» «Да, очень хорош, – ответил он, – им особенно ловко колоть детей», – тем самым говоря о ней, как о девице лёгкого поведения. В. Хачиков приводит пример «блистания» «розы Кавказа», напоминая о её шумном романе с князем В. Барятинским, когда Эмилии пришлось избавляться от «плода любви». От неё просто откупились. Так что Лермонтов знал, о чём говорил, кстати, на её вызов. Но каково было услышать эту правду девице лёгкого поведения, мнящей себя «розой Кавказа»… Разумеется, М. Лермонтов извинялся, видя её негодование. Но такое, высказанное поэтом прилюдно, не забывалось… Прав В. Михайлов, писавший об Эмилии, что она весьма сильно и темно замешана в преддуэльной истории.
Наконец, именно из уст Эмилии Верзилиной в пылу гнева выскочили довольно жестокие слова, выражавшие, разумеется, не только её ненависть к М. Лермонтову, но и всего сообщества его недоброжелателей: «Однажды он довёл меня почти до слёз; я вспылила и сказала, что ежели бы я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его изза угла в упор». Такие слова, как понятно, так просто не произносятся… В этой тираде Эмилии более всего поражает то, что всё именно так и происходит, что «водяное общество» допускало возможность наказания М. Ю. Лермонтова не только дуэлью, но и убийством из-за угла, в упор.
Да, потом, когда пройдут многие годы и десятилетия, Эмилия Александровна будет говорить иначе: «Если бы тогда мы смотрели на Михаила Юрьевича как теперь, то этого бы не было! Он для нас был молодым человеком, как все». Она будет ревностно следить потом за всеми публикациями о М. Лермонтове и на правах его современницы, и как бы близкого человека (молодёжьто собиралась именно в доме Верзилиных) непременно на них откликаться. Но какими необязательными, не касающимися сути происшедшей трагедии будут её отклики: «Часто слышу я рассказы и расспросы о дуэли М. Ю. Лермонтова, не раз приходилось и мне самой отвечать и словесно и письменно: даже печатно принуждена была опровергать ложное обвинение, будто я была причиною дуэли. Но, несмотря на все мои заявления, многие до сих пор признают во мне княжну Мери». Но ведь роман «Герой нашего времени» складывался у поэта в ходе первой его ссылки на Кавказ в 1837 году. Ко времени второй ссылки, когда М. Лермонтов и познакомился с Эмилией, прошло почти четыре года. Во вторую ссылку М. Лермонтов ехал, когда у него уже вышла книжка стихотворений и роман «Герой нашего времени». Другое дело, что не только Эмилия, но и другие люди узнавали в персонажах себя и видели, что автор предвосхищал события. Но это относится к пророческому и творческому дарованию М. Лермонтова. Эмилия к этому не могла иметь никакого отношения. А потому и опровергала в своих печатных откликах то, что опровержения не требовало. Ведь прошли многие годы, десятилетия. Уже мало кто помнил из того, как в действительности всё было. Тем более, что имя М. Лермонтова долгое время замалчивалось, во всяком случае, во всё царствование Николая I. Да и при жизни, и в трагической гибели его много было потаённого, в истинном своем смысле неведомого даже многим его современникам.
Обстановка вокруг М. Лермонтова накалялась. Сообщество недоброжелателей поэта решило его «проучить». Далее следует факт, известный изначально, факт чрезвычайного значения, которому исследователи и до сих пор не придают должного значения. Стали искать того, кто бы вызвал поэта на дуэль, всячески подстрекая, возможного убийцу. Этот факт отмечает как П. К. Мартьянов, так и десять лет спустя, биограф поэта П. А. Висковатов: «К Лисаневичу приставали, уговаривали вызвать Лермонтова на дуэль – проучить. «Что вы, – возразил Лисаневич, – чтобы у меня поднялась рука на такого человека!..» Орудием для того был избран Мартынов, а рукой, направляющей орудие – князь Ксандр», то есть, А. Васильчиков.
Сообщение П. А. Висковатова ценно тем, что он отмечает не только сам факт поиска убийцы, но и указывает, кем именно этот заговор предпринимался – влиятельными личностями, приезжающими в Пятигорск: «Некоторые из влиятельных личностей из приезжающего в Пятигорск общества, желая наказать несносного выскочку и задиру, ожидали случая, когда ктонибудь, выведенный из терпения, проучит ядовитую гадину. (Выражение, которым клеймили поэта многие)»…
П. А. Висковатов из осторожности не называет имён, но как увидим, тонкая интрига плелась в доме князя В. С. Голицына, у которого 15 июля, в день, точнее в довольно поздний вечер гибели М. Лермонтова – надо же было случиться такому совпадению – были именины. И если именины, как понятно, не выбирают, то выбирают дату дуэли, если, конечно, это была дуэль.
Но сначала – о секундантах. Дуэль в те времена была актом серьёзным, за которой следовало жестокое наказание. А потому дуэлянты выбирали в секунданты близких себе людей, надёжных. Первого встречного не просили стать секундантом. Но просто поразительно, что свидетельства о секундантах М. Лермонтова и Н. Мартынова сразу после гибели поэта и до сих пор носят по своей невразумительности исключительный характер.
Принято считать, как это утвердилось в литературе, что у М. Лермонтова секундантом был корнет М. Глебов. У Н. Мартынова – князь А. Васильчиков, сын председателя Государственного совета. И якобы были ещё два секунданта – А. Столыпин (Монго), родственник М. Лермонтова и С. Трубецкой. Но двух последних участники дуэли якобы утаили, и их имена не упоминаются в следственном и военносудном делах.
Вопервых, секундантов не так просто утаить. Вовторых, это были люди чести и промолчать о своем участии в дуэли они не могли, так как это было позором. Припомним, что тот же А. Столыпин (Монго) будучи ранее секундантом у М. Лермонтова на его дуэли с де Барантом, доложил письмом о своем секундантстве самому Бенкендорфу! А тут дуэль с таким трагическим исходом, на которой погибает его родственник, и он, затаившись, не сообщает о своем секундантстве… Скорее, ему нечего было докладывать по команде, как и потом, писать воспоминания, так как его, как, впрочем, и С. Трубецкого на месте дуэли не было. Кстати сказать, А. Столыпин (Монго) и С. Трубецкой в качестве секундантов стали фигурировать довольно длительное время спустя после гибели поэта.
О своём секундантстве сообщил только корнет М. Глебов, о чём в следственном деле есть распоряжение коменданта Пятигорска полковника Ильяшенкова. А. Васильчиков о своём секундантстве не сообщал. И ему нечего было докладывать по причине отсутствия на месте дуэли. Тем более десятилетия спустя, он признался в том, что секундантство взял на себя, то есть, по сути, был им «назначен».
А. Васильчиков выдавал себя за секунданта М. Лермонтова, в то время, как первоначально он считался секундантом Н. Мартынова. Глебов же настаивал на том, о чём скажет в письме к Д. Столыпину, что он был секундантом М. Лермонтова. А в интервью в 1869 года М. Семевскому А. Васильчиков утверждал, что Глебов был якобы единственным секундантом у обоих противников. Примечательно, что это интервью его с М. Семевским только недавно было расшифровано Е. Н. Рябовым и опубликовано уже в наше время. Ни по дуэльному кодексу, ни по всякой логике, такого быть не может, чтобы один человек был секундантом у обоих дуэлянтов. Но примечательно и то, что в черновиках донесения коменданта Пятигорска полковника Ильяшенкова есть такая фраза: «Секундантом у обоих был находившийся здесь для лечения раны лейб-гвардии конного полка корнет Глебов…». По логике событий комендант написал правду. Но как человек разумный и опытный такую правду он не мог послать в официальном донесении начальству. Не мог и потому, что она противоречила правилам дуэли, и потому, что это означало, что при убийстве М. Лермонтова Н. Мартыновым присутствовал лишь один М. Глебов. Более того, это означало, что дуэли не было…
А. Васильчиков говорит десятилетия спустя, не менее странные вещи: «Да собственно, и не было определено – кто чей секундант. Мартынов просил Глебова, с коим жил, быть ему секундантом, а потом както случилось, что Глебов был как бы со стороны Лермонтова…». То есть, как может быть дуэль без секундантов? Таких дуэлей не бывает. Из беседы редактора журнала «Русская старина» историка М. И. Семевского с князем А. И. Васильчиковым в конце 1869 – начале 1870: «Секундантов никто не имел. Глебов один был у обоих…» (Расшифровал Е. Н. Рябов, «Литературная Россия», № 27, 1989).
Но ведь примечательно ещё и то, что в день похорон М. Лермонтова, в Пятигорск прибывает начальник штаба кордонной линии полковник А. С. Траскин. И его понять можно. Ведь именно он давал М. Лермонтову разрешение лечиться в Пятигорске. Но странное сообщение он посылает своему непосредственному начальнику, причём – конфиденциально. Начальник штаба А. С. Траскин докладывает письмом командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории генералу П. Х. Граббе. Причём, докладывает не рапортом, а именно личным письмом: «Они собирались драться без секундантов». Как это может быть дуэль без секундантов? А ведь об этом пишет высокопоставленный представитель военной администрации, а вовсе не некто из лагеря недоброжелателей поэта. И пишет сразу же, а не какое-то время спустя.
Абсолютно противоречат друг другу и факты уже после дуэли. Васильчиков вспоминал, что, он с Трубецким остались в темноте наедине с убитым, а Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы распорядиться о перевозке тела. По другой версии – за дрожками и за доктором.
Странная дуэль, на которую заранее не приглашается доктор, хотя это – непременное условие дуэли. Не предусмотрено было и дрожек, хотя следы дрожек Н. Мартынова следственная комиссия обнаружила на месте гибели поэта на следующий день. Разве из этих фактов можно сделать иной вывод, кроме того, что Н. Мартынов оставив тяжело раненого поэта под грозой и ливнем, уехал в Пятигорск? Иного вывода из этого не следует…
И только в одиннадцать часов вечера не друзья, а слуги привезли тело М. Лермонтова в Пятигорск, в домик В. Чилаева. И как они свидетельствовали, М. Лермонтов был ещё жив и окончательно затих лишь на полпути к Пятигорску. Таким образом, тяжело раненый поэт лежал брошенным под грозой и ливнем около четырёх часов…
М. Глебов же рассказывал, что он остался один у тела раненого поэта, прикрыв его своей шинелью…
Следует сказать, что подстрекатели, организаторы этой «дуэли» были. Это отмечал ещё П. А. Висковатов: «Нет никакого сомнения что г. Мартынова подстрекали со стороны лица, давно желавшие вызвать столкновение между поэтом и кемлибо из не в меру щекотливых или малоразвитых личностей». В этом велеречиво, но всётаки сознаётся А. Васильчиков. На вопрос П. А. Висковатого: «А были ли подстрекатели у Мартынова»? А. И. Васильчиков ответил: «Может быть, и были, мне было 22 года, и все мы тогда не сознавали, что такое Лермонтов».
Но это ведь убийственное признание, как со стороны Васильчикова, так и со стороны Эмилии. Видите ли, они не распознали гения, находившегося рядом с ними. И «распознали» только десятилетия спустя, когда М. Ю. Лермонтов вошёл в общественное сознание, как великий русский поэт, под влиянием этого всеобщего признания поэта. Но в таком случае позвольте нам, читателям усомниться в правдивости, искренности и точности таких запоздалых и велеречивых воспоминаний, нередко лукавых.
К сожалению, в исследованиях о М. Ю. Лермонтове и прочих писаниях о нём как раз и не различаются свидетельства близких поэту людей, его современников и свидетельства, написанные годы и десятилетия спустя, причём теми, кто поэта «просмотрел», не был ему близок, и задним числом наивно решали свои задачи оправдания в истории.
Есть два основных обстоятельства, свидетельствующих о том, что М. Лермонтов погиб, всётаки, не на дуэли. Прежде всего – позднее время дуэли, в семь часов вечера или как тогда говорили, в семь часов пополудни. Её даже называли «ночной дуэлью». И главное – разразилась такая гроза и ливень, каких пятигорцы давно уже не помнили. В таком случае, дуэль должна была быть отменена по независящим от её участников причинам. Ну, отменил же князь В. С. Голицын в этот же вечер бал в Ботаническом саду и отмечал свои именины на дому. Никакой дуэли при такой непогоде, в условиях ограниченной видимости, быть не могло…
Другое обстоятельство – характер раны, полученной М. Лермонтовым.
Свидетельство за № 35 подписал Пятигорского военного госпиталя ординатор, лекарь, титулярный советник БарклайдеТолли: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящем, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе прорезала мягкие части левого плеча; от которой раны поручик Лермонтов мгновенно на месте поединка помер…».
Последнее вызывает сомнение, так как ординатор осматривал уже тело поэта и когда тот скончался, он знать не мог. Тем более, что слуги, доставлявшие тяжело раненого поэта в Пятигорск, дали иные показания. Не на месте дуэли и не сразу после выстрела Мартынова скончался Лермонтов.
Какими бы не были неровности на месте происшедшей трагедии, такая рана не могла быть нанесена в результате дуэли, тем более, что этих неровностей не обнаружила следственная комиссия. Скорее такая рана могла быть нанесена при условии, что один дуэлянт стоял на земле, а другой находился верхом на лошади. Но в таком положении они не были дуэлянтами…
Сложность объяснения обстоятельств гибели М. Лермонтова состоит и в том, что официальным документам, во всяком случае, следственному и военносудному делу верить нельзя, так как они построены на сговоре. Глебов, Мартынов, Васильчиков имели возможность обмениваться записками и согласовывать свои показания.
Следы этого сговора очень даже различимы в следственном и военносудном деле. Один из основных фактов – к месту дуэли М. Лермонтов выезжал не из Пятигорска, а из Железноводска. Оттуда он был вызван, как видно по свидетельствам, не на дуэль, а по другим надобностям, что установил ещё П. К. Мартьянов.
Глебов послал Мартынову «брульон», записку, как отвечать на следствии, дабы все показания, согласовывались: «Я и Васильчиков не только по обязанности защищаем тебя везде и во всем, но потому, что не видим ничего дурного с твоей стороны в деле Лермонтова и приписываем этот выстрел несчастному случаю (все это знают) «. Как можно дуэль назвать «несчастным случаем»? Но тут чрезвычайно важно не только то, что Мартынов, Васильчиков и Глебов имели возможность согласовывать свои показания, но то, что записки Мартынову пишет Глебов вместе с Васильчиковым. То есть, оба секунданта оказываются заодно – защищают убийцу – Н. Мартынова. Чтото должно было произойти очень важное с М. Глебовым, чтобы он, вроде бы, будучи секундантом М. Лермонтова, вдруг стал вместе с А. Васильчиковым защищать Н. Мартынова.
Из логики происходящей трагедии догадаться о происшедшей перемене в Глебове не столь сложно. Ведь М. Глебов условился с М. Лермонтовым о том, что встретит его, едущего верхом из Железноводска в четырёх верстах от Пятигорска у известной колонии. И встретив, возможно оказался очевидцем гибели поэта. Это подтверждается приведённым уже свидетельством А. Васильчикова о том, что М. Глебов был единственным секундантом одновременно у М. Лермонтова и Мартынова.
Вполне возможно Глебов ездил в Железноводск вызвать Лермонтова к коменданту Ильяшенкову и потом – на именины князя Голицына. Но не на дуэль.
Более подробно далее реконструировать происходящее мы не можем, так как для этого необходимы дополнительные свидетельства. Расстановка же «секундантов» несомненно подтверждает ту ситуацию, которую мы обрисовали. Далее нам только известно, что М. Глебов, единственный, заявляет о своем секундантстве на дуэли и то, что он вдруг вместе с А. Васильчиковым начинает защищать убийцу поэта Н. Мартынова. А также то, что он, самый молодой из участников Пятигорской драмы, погибает первым, в 1847 году. В сражении с горцами: «Среди павших значился и адъютант наместника – М. П. Глебов, известный участник подлого убийства М. Ю. Лермонтова. Пуля прошла адъютантский череп. Подозревали, что он был застрелен в затылок. Известно, что Глебов явился причиной самоубийства молодой казачки, жены генерала П. Х. Граббе, опозорив её так, что об этом знали чуть ли не все офицеры». (Андрей Ге (Герасименко) «У Машука». ИПО «У Никитских ворот», М., 2011). Но всё это, как и краткие судьбы других участников Пятигорской трагедии, будет потом.
В тот же вечер, 15 июля, когда Н. Мартынов верхом выедет к месту «дуэли», чтобы встретить М. Лермонтова на старой Железноводской дороге, в доме князя В. С. Голицына готовились к его именинам. Намеревались провести бал в Ботаническом саду. Но какой же может быть бал в грозу и ливень… Но это был не просто бал, но имевший свою подоплёку. Дело в том, что накануне молодёжь под водительством М. Лермонтова провела свой бал в гроте Дианы, куда не пригласили князя В. С. Голицына. Он, обидевшись, решил в отместку устроить свой бал. 15 июля по причине страшной непогоды бал не мог состояться. Он пройдёт потом, 18 июля, сразу после похорон и будет иметь зловещий смысл…
На именинах князя были А. Столыпин (Монго), С. Трубецкой. Не просматривается, где был в это время А. Васильчиков. Но, будучи сыном столь высокопоставленного государственного деятеля, он не мог быть не приглашённым на именины. Приглашен был к князю и М. Лермонтов, несмотря на размолвку, что явно имело потаённый смысл. Мартынов же приглашения не получил. Это означало одно – интрига продолжалась по мало кому известному замыслу: «Столыпин, получив приглашение, поехал поздравить князя и поблагодарить за внимание. А так как в этот день (не зная о назначении дуэли) он ожидал возврата Лермонтова из Железноводска для окончательных распоряжений для переезда туда, то и оставил ему записку о том, чтобы он по приезде явился к коменданту Ильяшенкову, а после приходил к князю Голицыну» (П. К. Мартьянов).
Неизбежно возникает вопрос: если Лермонтов и Столыпин (Монго) 14 июля уехали в Железноводск, где утром 15 июля приобрели билеты на ванны, намереваясь принимать их в течение ближайших дней, как Столыпин (Монго) оказался на именинах князя Голицына в этот же день, точнее вечер? Значит, он оставив там Лермонтова одного, поехал на именины.
Об этом сохранилось свидетельство А. Арнольди, сослуживца Лермонтова по Гродненскому гусарскому полку. Он 15 июля ехал в Железноводск и по дороге встретил на дрожках Глебова и Столыпина (Монго). Это его нисколько не удивило, тем более, что те ответили ему, что едут на охоту. О дуэли он, конечно, не знал. Но знал бы он какая «охота» предстоит вечером этого дня. Лермонтов же почему-то поехал верхом из Железноводска следом один в довольно позднее время, когда надвигалась, а, может быть, уже и бушевала гроза с ливнем. Отправляться в такой путь одному было небезопасно, как от горцев, так и от своих «друзей»… Вполне возможно, что Лермонтов намеревался приехать на именины князя В. С. Голицына. Ведь поэт был отходчив, кому вольно или невольно доставлял неприятности. А представление о его «скверном» характере утвердилось уже годы спустя после его гибели.
Но главное, что следует из логики этих переездов из Пятигорска в Железноводск и обратно наводит на мысль о том, что М. Ю. Лермонтов и сам не знал о предстоящей дуэли, как деле уже решённом…
А потому и важно то, с какой целью М. Лермонтов выезжает из Железноводска – сделать распоряжения для переезда в Железноводск, прибыть к коменданту Ильяшенкову, а потом – на именины к князю В. С. Голицыну.
Почему к коменданту? Потому, что многоопытный полковник Ильяшенков чувствовал, что вокруг М. Лермонтова собирается гроза. Ведь, отправляя его в Железноводск, в ответ на эпиграмму поэта «Мои друзья вчерашние – враги, Враги – мои друзья…» вдруг произнёс поразительную фразу, которую воспроизвел П. К. Мартьянов: «Бросьте всё это… ведь они убьют вас…».Таким образом, уже второй человек (после Эмилии) говорит о предстоящем убийстве поэта. Причём, говорит не о дуэли, а именно об убийстве вне дуэльной обстановки.
Мы могли бы гадать: так ли это было или нет, лишь тогда, если бы поэт не был убит. Но коль это произошло, мы утверждаемся в том, что знал, о чём говорил комендант Пятигорска полковник Ильяшенков. И неся ответственность за всё, происходящее в городе, по всей видимости, хотел отправить М. Лермонтова из Пятигорска.
«М. Глебов же посылает записку М. Лермонтову о месте и времени дуэли. Но денщик Глебова, не найдя дома Столыпина, отдал записку его слуге – грузину, который положил её к нему на стол. Где она, непрочитанная так и пролежала до вечера». (П. К. Мартьянов). Естественно, что денщик не нашёл А. Столыпина (Монго), так как тот находился на именинах у князя. Почему Глебов посылает записку Столыпину? Да потому что тот вместе с Лермонтовым снимал домик у Чилаева, то есть жили вместе. Куда же ему было посылать записку, как не туда? Но, как видим, о времени и месте дуэли не узнал не только Столыпин, но и Лермонтов…
Князьименинник осведомился даже у А. Столыпина (Монго) о М. Лермонтове, «И, узнав, что он ждёт его из Железноводска, выразил надежду на то, что он, вероятно, так же не побрезгует хлебомсолью старика». На самом деле князь ждал не М. Лермонтова, а совсем иных известий о нём. И дождался: «Около четырёх часов начался обед, и вот когда лилось шампанское рекой, а на дворе бушевали стихии: гремел гром, зигзагами вились молнии и хляби небесные разверзлись потоками дождя, было получено известие о дуэли и смерти М. Ю. Лермонтова. Нужно ли говорить, как поразило оно пирующих…» (П. К. Мартьянов). Добавим, что известие поразило не всех, находящихся на именинах.
О такой расстановке секундантов и дуэлянтов, о времени и месте «дуэли» знали два человека – Н. Мартынов и М. Глебов, судя по записке последнего А. Столыпину (Монго). А потому не таким уж невероятным и неправдоподобным является вывод Андрея Ге (Герасименко): «Поэта казнили тайно, скрыв преступление под видом дуэли». Напомним, что именно так ставила вопрос следственная комиссия сразу же после гибели поэта: не является ли это убийством, прикрываемым дуэльной обстановкой?
Иначе, зачем тем, кто оказался причастным к убийству М. Лермонтова, надо было постоянно менять свои показания? Вопрос риторический. П. К. Мартьянов, восхищаясь талантом и цельностью личности М. Лермонтова, произносит довольно загадочные слова, свидетельствующие о том, что ему было известно и нечто большее, кроме, им написанного: «Если же в последней ставке жизни на карту случайности ему не посчастливило, то это был случай вне всякой человеческой предусмотрительности: убийства предусмотреть нельзя».
Удивительно и то, что вопреки закону и правилам дуэльного кодекса никто за дуэль в Пятигорске, завершившейся столь трагически, наказания не понёс. Как помним, за дуэль с де Барантом, закончившейся благополучно, М. Лермонтов был сослан второй раз на Кавказскую войну.
Те, кто готовил такое решение на утверждение Государя, хотели того или нет, но тем самым признали, что дуэли не было: «Майора Мартынова посадить в крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию, а титулярного советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной им в сражении тяжелой раны…».
Это решение о ненаказании участников дуэли, с таким трагическим исходом, само по себе свидетельствует о том, что дуэли не было, а было убийство, что опять-таки, напоминаем, первоначально и пыталось выявить следствие. Допустим, царь не мог наказать А. Васильчикова, как сына государственного деятеля. Но убийцу-то поэта наказать следовало. Но этого не происходит. И как очевидно, потому, что в таком случае, тоже следовало признание отсутствия дуэли. А это грозило жестоким наказанием убийце. Кроме того в общественном мнении такое убийство вне дуэли было бы воспринято иначе. Ведь было много людей, понимавших масштаб дарования М. Ю. Лермонтова. Оставалось убийство поэта потопить в неясностях, «загадках», «версиях», что длится, к сожалению, вплоть до сегодняшнего дня. За исключением не столь уж многих исследователей. То есть, как видим, официально признать убийство поэта, прикрываемое дуэльной обстановкой, было невозможно и для репутации царя, и для состояния общества.
Сообщение о гибели М. Лермонтова менее всего походило на некролог. Из него скорее можно было понять, что поэт погиб в результате страшной грозы: «Уведомление в петербургские газеты о смерти поэта сделано Атрешковым и появилось в такой форме: 15го июля, около шести часов вечера разразилась ужасная буря с молнией и громом; в это самое время, между горами Машуком и Бештау, скончался лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов» (в семь, а не в шесть часов пополудни – П.Т.).
«Император Николай Павлович, получив донесение о кончине поэта, выразился так: получено с Кавказа горестное известие: Лермонтов убит на дуэли. Жалею его. Это – поэт, подававший великие надежды» (П. К. Мартьянов, ссылаясь на «Русский архив», 1891 г., № 7). Здесь, конечно, видна «редактура». Чего стоит только – «скончался». Да и время было более позднее.
Ведь Николая I, якобы непотребно отозвавшегося на гибель поэта, а потом запрещавшего упоминание его имени, к тому времени уже давно не было в живых. Имеется в виду публикация «Русского архива» 1891 года. Это тоже свидетельствует о том, что образ поэта в общественном сознании формировался в большей мере не властью, а теми «влиятельными» лицами, которые и совершили интригу с трагическим исходом. Иначе, почему в объяснении дуэли не берётся во внимание гроза и ливень, позднее время, при которых дуэль вообще невозможна?
Над Мартыновым ведь подшучивали многие, а не только Лермонтов. А значит, это не могло стать причиной дуэли. Об этом, к примеру, поминала Е. Быховец: «Этот Мартынов глуп ужасно, все над ним смеялись, он ужасно самолюбив». К тому же, добавим, как человек слабой воли он был подвержен внешним влияниям. И потом, как уже сказано, подтрунивание над Мартыновым и эпиграммы Лермонтова в его адрес были не такими уж и обидными. Гораздо беспощаднее они были в адрес А. Васильчикова и Эмилии Клингенберг.
Что же касается Мартынова, то совершенно очевидна и давно уже определена причина его озлобленности, и не только по отношению к Лермонтову. Пусть кратко, но точно она изложена в «Лермонтовской энциклопедии»: «Глубинной причиной крайнего ожесточения Мартынова было его неуравновешенное психическое состояние, вызванное крахом военной карьеры (в февр. 1841 он вынужден был выйти в отставку)…» Да и можно понять психологическое состояние офицера, строившего столь грандиозные планы по своему карьерному росту, которые вдруг оказались разрушенными…
Была, конечно, со стороны Мартынова и зависть. Ведь он тоже пописывал стихи. Но стихи-то графоманские. В связи с этим В. Хачиков, почему-то защищая Мартынова, и не различая в нём графомана, пишет: «Графоманы пишут постоянно и много, а Мартынов брался за перо редко». Но это ведь не является признаком не графомана, так как в русской литературе есть поэты, наследие которых не столь велико, оставаясь выдающимися. Наряду с этим, В. Хачиков пишет прямо противоположное вышеприведённому утверждению. О том, что у Мартынова «были способности – не было поэтической души. Но самолюбия и самоуверенности – достаточно». Как из этих свидетельств виновником трагедии можно вывести самого Лермонтова, но не Мартынова, мы не знаем. Но именно это проделывает В. Хачиков, видимо, только по ему одному известной логике: «Нет, если уж искать истинную причину ссоры, то не столько в свойствах личности Мартынова, сколько в тонкостях его взаимоотношений с Лермонтовым». («Тайна гибели Лермонтова», М., АСТ, 2014). Тут у автора явно хромает логика: разве «тонкости его взаимоотношений» с поэтом не зависели от «свойств личности» его? Но прежде, чем, по сути, защищать убийцу поэта, следовало бы твёрдо определиться в том, была ли вообще «ссора» как таковая.
Поразительно то, что В. Хачиков защищает, по сути, всех. Получается так, что гибель поэта при странных обстоятельствах произошла, а люди, окружавшие его и к ней причастные – прекрасны во всех отношениях. Потому он чаще и ссылается на князя А. Васильчикова и Эмилию Клингенберг – основных интриганов трагедии. При этом упуская, что Васильчикова вынудил заговорить журналист и что он сам писал о том, что молчал бы и далее, если бы Мартынов не нарушил уговора. Да и почему-то не замечая абсолютной путаницы в его свидетельствах, что делает их недостоверными. А тот факт, что они не годы, а десятилетия спустя доброжелательно отзывались о Лермонтове только подтверждает их причастность к интриге. Ведь при жизни поэта они относились к нему иначе. Эта перемена их отзывов о нём уже в преклонном возрасте, когда в общественном сознании Лермонтов стал не просто поручиком, но великим поэтом, и доказывает их причастность к интриге.
Что же касается самой ссоры Мартынова с Лермонтовым в доме Верзилиных, которая якобы и послужила поводом к дуэли, то её, просто не было. Её никто не подтверждал и уж тем более не мог назвать её причины. Отрицала какую бы то ни было ссору Мария Ивановна Верзилина. На запрос следователей она ответила: «Но неприятностей между ними я не слыхала и не заметила, в чём подтвердят бывшие тогда у меня поручик (корнет – П.Т.) Глебов и князь Васильчиков». И если генеральшу понять можно – ни к чему ей была такая недобрая слава, что в её доме случаются ссоры, то это же отрицает и Глебов: «13-го числа, действительно, мы находились вечером у генерал-майорши Верзилиной. Мартынов, покойный Лермонтов, Васильчиков и я. Но о происшедшей ссоре я узнал после возвращения домой». Ему-то Глебову, проживавшему на одной квартире с Мартыновым, соглашаясь быть секундантом, точно надо было знать и о ссоре, и о её причинах, иначе всё походило не на дуэль, а на сговор…
А вот другая ссора – Мартынова с Васильчиковым – уже в преклонном возрасте, действительно была. Она, безусловно, свидетельствует о том, что при жизни поэта Мартынов не понимал масштаба его дарования. Но с возрастом осознал, что он, столько о себе мнивший, никем иным в истории не остаётся, кроме как убийцей великого поэта. Кстати, то, что они к старости стали непримиримыми врагами, свидетельствует не просто о причастности Васильчикова к гибели поэта. Судя по поздним свидетельствам Васильчикова, путаным и переменчивым, речь шла не столько о неправильности дуэли, сколько об отсутствии её вообще…
Долгие похороны
Похороны великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова 17 июля 1841 года в Пятигорске, прости Господи, будь это сказано не по такому скорбному случаю, представляли собой прямотаки детективную историю. Её обстоятельно изложил в своих статьях П. К. Мартьянов, основываясь не только на свидетельствах очевидцев, которых он ещё застал в 1870 году в Пятигорске, но и на церковных документах.
Кстати сказать, – любопытная закономерность – все, кто сообщал или вспоминал о гибели М. Лермонтова разделялись на два лагеря или категории людей. В чьих сообщениях или суждениях был налёт недоброжелательства к М. Лермонтову, а то и осуждения его, говорили, что он убит «наповал». Обязательно с этим словечком, словно они присутствовали при гибели поэта. В. Белинский – тоже. Кто же в той или иной мере осознавал какую потерю понесла Россия и народ с гибелью поэта, этого дежурного слова не употребляли. Удивительно, но это так.
В февральском выпуске журнала «Русское обозрение» за 1895 год было опубликовано дело «по репорту Пятигорской Скорбященской церкви священника Василия Эрастова о погребении той церкви протоиереем Павлом Александровским тела наповал убитого пулей на дуэли поручика Лермонтова». Таким образом, два с половиной десятка лет спустя, исследователь П. К. Мартьянов получил возможность сравнить те факты, которые он добыл по изустным воспоминаниям и по документам, а также по письменным воспоминаниям хозяина домика, в котором жил М. Лермонтов до его убийства, В. И. Чилаева, с обнародованными церковными документами. Воспоминаниям В. И. Чилаева, написанным в 1841 году, а не 30, а то и 50 лет спустя, какие писали потом состарившиеся современники поэта. К сожалению, факты совпали. К сожалению потому, что они очень уж неприглядны. И остаются непоправимыми и для военной администрации Кавказа и особенно для Церкви… Видимо, именно потому труды П. К. Мартьянова, по сути, первого биографа поэта, и не пользуются особым вниманием в среде лермонтоведов, что они разрушают общепринятые догмы последних дней жизни и трагической гибели поэта.
Сразу же после гибели М. Лермонтова вдруг стал вопрос о невозможности его погребения по христианскому православному обряду. Видите ли, на том основании, что человек, погибший на дуэли, якобы приравнивается к самоубийце, а потому его похороны петы быть не могут. Даже пример А. Пушкина, тоже погибшего на дуэли, но всётаки отпетого по православному обряду, не оказался доводом для тех, кто плел вокруг М. Лермонтова интригу, завершившуюся его убийством.
Откуда это исходило, П. К. Мартьянов узнал ещё в 1870 году: «Во время похорон Лермонтова на водах было несколько влиятельных личностей, которые не любили поэта за его не щадящий никого юмор. Они старались повлиять и на коменданта, и на отца протоиерея, в смысле отказа, как в неотдании последних почестей, так и в отказе в христианском погребении праха поэта». Всё это подтвердилось в опубликованных потом документах.
Друзья поэта А. Столыпин (Монго) и Н. Раевский начали хлопотать о похоронах. Пришли к настоятелю Пятигорской Скорбященской церкви о. Павлу (Александровскому).
И вдруг обнаружили, что батюшка не хочет отпевать поэта, чегото опасаясь. И поскольку они ходили к о. Павлу несколько раз, уговаривая его отпеть поэта, то и услышали от попадьи странную фразу: «Не забывай, что у тебя семейство!» Такие слова могли быть вызваны однозначно только опасностью или угрозой священнику.
Значит, тогда в Пятигорске были люди, угрожавшие священнику, настоятелю храма. И в то же время рекрутировавшие не священника даже, а его помощника диакона Василия Эрастова, сделавшего всё возможное, вплоть до изъятия ключей от храма, для того, чтобы М. Лермонтов не был отпет.
Враждебная М. Лермонтову сторона даже предъявила коменданту Пятигорска Ильяшенкову требование похоронить поэта как самоубийцу – тайно, ночью, вне кладбища, «перевязав веревкой за ноги и оттащить в бесчестное место и закопать», – как писал в своём доносе на о. Павла (Александровского) диакон Василий Эрастов. В овраге за рекой Подкумкой и не иначе как посредством профоса. Профос – происшедшее от латинского – прохвост, военный парашник, убирающий нечистоты. Встарь это были и полковые палачи.
И надо отдать должное коменданту полковнику Ильяшенкову, проявившему твердость и отказавшему в таком бесчестии над убитым поэтом и офицером.
Об отпевании М. Лермонтова в храме не могло быть и речи. Особенно ненавидевший его диакон Василий Эрастов закрыл церковь и с ключами кудато исчез. Позже он ссылался на то, что в это время в храме была вечерня. Но он – дьякон, а не священник (помощник его). И проводить службы без протоиерея не имел права.
А потому в метрическую книгу Пятигорской Скорбященской церкви за 1841 год была внесена объективная запись: «Тенгинского пехотного полка поручик Михаил Юрьевич Лермонтов 27 лет убит на дуэли 15 июля, а 17го погребен, погребение пето не было».
В конце концов, уговорили о. Павла (Александровского) сопроводить тело усопшего от домика В. И. Чилаева до могилы. Напуганный же о. Павел Александровский поставил условие, что он сопроводит гроб до могилы, но только если не будут отдаваться поэту воинские почести. А потому так и сложилось, что поэт был похоронен и без христианского отпевания и без воинских почестей…
Цинизм такого погребения М. Лермонтова – не по церковному обряду, без отпевания и без отдания воинской чести, как офицеру, состоял в том, что поэт погиб, судя по фактам, не на дуэли. В то время как такое кощунственное погребение мотивировалось именно тем, что М. Лермонтов пал на дуэли, а потому якобы приравнивался к самоубийцам…
Вынос тела был назначен на четыре часа пополудни. Долго ждали священника. Тело было предано земле «без пастырьского слова» (Я. Смеляков) в седьмом часу вечера. Странное время похорон, православным обрядом непредусмотренное… К тому же совпадающее со временем дуэли…
Но диакон Эрастов не успокоился на этом и, видимо, выполняя волю «влиятельных» лиц, (иначе, почему четыре месяца спустя) «5 декабря 1841 г. донёс преосвященнейшему Афанасию, архиепископу Новочеркасскому и Георгиевскому, что протоиерей Александровский, погребши честне в июле месяце того года, тело убитого на дуэли Лермонтова в статью метрических за 1841 г. книг его не вписал и данные, как видно из приложенного письма чиновника Рощиновского, 200 рублей ассигнациями в доходную кружку притча не внес». Цинизм, конечно, не знающий предела: о. Павлу Александровскому не дали возможности отпеть М. Лермонтова, а потом это поставили ему в вину… Следует отметить, что А. Столыпин (Монго) уговаривая о. Александровского, отблагодарил его из денег самого М. Лермонтова.
Своим доносом диакон В. Эрастов всётаки добился своего. 28 июля 1843 года – более двух лет спустя после убийства поэта – духовная консистория заслушала его. И вынесла решение, что если христианского погребения М. Лермонтова не было, что «не следовало и провожать его, яко добровольного самоубийцу». Более того, о. Павел (Александровский) был наказан 25 рублями ассигнациями. Преосвященный Новочеркасский и Георгиевский утвердил постановление консистории.
Почему при этом заслушивался не протоиерей, настоятель храма, а всего лишь диакон, священником не являющийся и почему его доводам, изложенным в доносе на настоятеля храма, отдано предпочтение, мы не знаем. Причём ведь более двух лет спустя после убийства поэта.
«Таким образом, впервые после 50ти с лишком лет после смерти М. Ю. Лермонтова устанавливается факт, что тело его было лишено христианского погребения по обряду Православной церкви, и что ему оказана церковным притчем только честь выноса и проводов до могилы» (П. К. Мартьянов). А дело о похоронах поручика М. Лермонтова, возникшее по доносу диакона В. Эрастова, в церковных инстанциях ещё долгие годы оставалось не закрытым…
Нет, это невозможно пересказывать во всех подробностях, так как разум отказывается верить в то, что так был предан земле М. Ю. Лермонтов. Скажу словами П. А. Висковатова: «Даже за гробом преследовала Михаила Юрьевича клевета и злоба». Но почему? – это более чем важный вопрос, современному исследователю подчас просто непонятный. Пишет же Андрей Ге (Герасименко): «До сих пор неизвестна причина такой устойчивой ненависти церковного служителя к поэту».
Почему же неизвестна? Очень даже хорошо известна. Только она недоступна позитивистскому сознанию, но объяснима лишь с точки зрения духовномировоззренческой и христианской веры. Андрей Ге (Герасименко) уподобляет поэта второму Божьему сыну («У Машука». ИПО «У Никитских ворот», М., 2011). В таком случае как быть с истинным Божьим сыном, если появляется второй? Это ведь предполагает его отрицание… Сын Божий бывает не первый и второй, но – единственный. Человек как бы повторяет его участь, но не становится вторым. Это – естественное и принципиальное положение для христианского понимания мира, постигнуто и в русской поэзии. К примеру, в стихотворении А. Блока «Когда в листве сырой и ржавой…»:
Христос! Родной простор печален!
Изнемогаю на кресте!
И челн твой – будет ли причален
К моей распятой высоте?
Конечно, в трагической гибели М. Лермонтова усматривается Евангельский сюжет. Но неточное его определение приводит А. Ге к антимонархическим воззрениям: «Монарх свое черное дело довел до конца». Но антимонархических воззрений у М. Лермонтова, как мы отметили уже, не было. Напомним, что уже в стихотворении «Смерть Поэта» М. Лермонтов обвинял не самодержца, а «мнения света», «надменных потомков», «жадною толпой» стоящих у трона. Наоборот, в эпиграфе он взывает к царю, как высшей силе, способной прервать беззаконие: «Отмщенья, государь, отмщенья! Паду к ногам твоим: Будь справедлив и накажи убийцу…» (Из трагедии французского писателя Жанаде Ротру).
Как видим, антисамодержца из поэта не получается. Ведь тогда неизбежно надо признать за ним и богоборчество, чего ни в его воззрениях, ни в его творениях не было. Утверждение же обратного, а также того, что поэт якобы говорил «наравне с Богом» строится на искажении христианского миропонимания, лишь на социальной, а не духовной природе человека… Скажем стихами самого М. Лермонтова: «Всевышний произнёс свой приговор, Его никто не переменит».
Это – со стороны поэта. Со стороны монарха также не могли быть произнесены слова, что он якобы желал смерти М. Лермонтова и прилюдно об этом высказывался без риска потерять репутацию в истинно образованной и талантливой части общества. Да, он жёстко критиковал «Героя нашего времени» в письме к императрице. Но заметим – в частном письме, что говорит о его культурном уровне и о том, что истинного масштаба дарования М. Лермонтова он не понимал. Но он был царь и естественно заботился больше не о литературных тонкостях, ему недоступных, но о том, как воспринимали его подданные.
Дело было не в одном диаконе В. Эрастове и не в его личной ненависти к М. Лермонтову. Ведь церковные иерархи утвердили донос диакона, построенный на неправде. А как же убийца поэта и его единомышленники и почитатели вплоть до сегодняшнего дня? Уже П. К. Мартьянов пишет о том, что по отношению к поэту люди различались по «партиям». Перед нами обыкновенная брань духовная, сопровождающая человека во всю его жизнь. А потому, мы пишем не только трагическую историю, но о том, как она все ещё продолжается. О том, что борьба за М. Лермонтова не прекращается. Борьба за то, как именно он будет представлен в народном самосознании… Кстати, об этом сам же Андрей Ге (Герасименко) и пишет: «Чудовищна посмертная жизнь поэта в Тарханах. Могилу его, находящуюся почемуто в позднее сооружённом склепе, раскопали. Саркофаг обнажили. Соорудили спуск в могилу, как у себя дома – в подвал…».
И Церкви, и всему обществу остаётся укором и неразрешённым вопросом то, что великого поэта к тому же и пророка «погребение пето не было»… К двухсотлетию М. Ю. Лермонтова было бы главным духовным актом для всего общества, если бы Церковь пересмотрела первое погребение поэта в Пятигорске и вынесла по нему свое определение. Но нашим церковным иерархам не до этого. Ведь они заняты «возрождением Церкви»… Ну нельзя же допускать такого положения, чтобы некий диакон, какие в истории Церкви бывали всякие, даже не священник, при поддержке «влиятельных» лиц добилсятаки того, что поэта не похоронили по христианскому обряду. Ни порфира, ни мундир не являются оправданием для их носителей. Впрочем, об этом поэт напророчествовал ещё в 1830 году:
О, полно извинять разврат:
Ужель злодеям щит порфира?
Пусть их глупцы боготворят,
Пусть им звучит другая лира;
Но ты остановись, певец,
Златой венец не твой венец.
Печально, конечно, что даже наши святители не смогли рассмотреть в М. Лермонтове пророческого дара, говоря о том, что поэт не смог воспользоваться своим талантом, как должно. Но поэт и не должен писать молитв. Иначе в таком случае он может в свою очередь потребовать от святителей создания художественных творений духа.
Конечно же, в жизни М. Ю. Лермонтова и, особенно в его трагической гибели, многое остаётся непрояснённым. Однако, необходимо обратить внимание на то, что многие «загадки» и «тайны» порождены исследователями уже гораздо поздних времён, и особенно в атеистическом ХХ веке. Характерно в этом отношении, как уже сказано, неразличение исследователями священника, протоиерея и настоятеля храма с диаконом, который тоже называется священником, таковым не являясь. Такое неразличение не позволяет ответить на вопрос, как и почему произошло неотпевание М. Ю. Лермонтова при его погребении в Пятигорске. Ведь диакон – помощник священника при совершении церковной требы. Такие требы как отпевание он просто не имел права совершать по своему статусу. А стало быть, диакон Василий Эрастов, не мог отказаться от отпевания М. Ю. Лермонтова. Но он, вопреки настоятелю храма о. Павлу(Александровскому), говоря светским языком, проводит интригу вопреки своему непосредственному начальству, делая всё возможное для того, чтобы М. Ю. Лермонтов оказался не отпетым. А если учесть тот факт, что священник о. Александровский был кем-то запуган, тогда становится ясно, что сам по себе, всего лишь, диакон, так действовать не мог. Он явно был кем-то озадачен на такой поступок. И для такого утверждения, как мы уже убедились, есть факты.
Известный исследователь ставропольской старины Г. Н. Прозрителев в колокольне Ставропольского кафедрального собора нашёл в 1888 году «Дело по репорту Пятигорской Скорбященской церкви священника (диакона – П.Т.) Василия Эрастова о погребении той же церкви протоиереем Павлом Александровским тела наповал убитого на дуэли поручика Лермонтова». «Дело» это возникло по доносу Эрастова: «Материалы дела о погребении тела поручика Лермонтова свидетельствуют о том, что и высшее, и низшее духовенство, стремясь опорочить великого русского поэта, лишило его погребения по православному обряду».
В своём доносе Эрастов допускает неправду: о. Павел (Александровский) М. Ю. Лермонтова не отпевал. Но по настоятельной просьбе и за плату друзей поэта сопроводил его гроб от домика В. И. Чилаева до могилы, и то в ущерб отдания почестей ему как офицеру – отказывался сопровождать тело поэта на кладбище при наличии оркестра. Но даже за это он был наказан высшим духовенством.
Впрочем, эту антихристианскую ситуацию вполне осознавали исследователи более поздних времён, в ХХ веке: А. В. Попов, «Лермонтовский текст».
Вадим Хачиков в книге «Тайна гибели Лермонтова» приводит любопытный факт об Эрастове, правда, не давая ему должной оценки: «На плане Пятигорска начала 30-х годов в соседстве с усадьбой Реброва квартале мы видим пустующий участок. На нём очень скоро появятся дома, построенные этим священником (диаконом – П.Т.). Недавно же приехавший в Пятигорск отец Василий живёт с супругой на квартире тут же, неподалеку».
Священнослужители у нас во все времена были, скажем так, людьми небогатыми. Неизбежно встаёт вопрос: как, на какие средства, недавно приехавший в Пятигорск, и живущий пока на частной квартире диакон, мог предпринять строительство домов? Не на плату ли за ту неприглядную роль, которую он сыграл в том, что М. Ю. Лермонтов не был отпет по православному обряду? Другого объяснения из сопоставления этих фактов, к сожалению, не возникает.
А 18 июля князь В. С. Голицын устроиттаки свой бал, «настоящий», в пику тому, какой проводила молодёжь под водительством М. Лермонтова. На следующий день после похорон поэта, не выдержав и девяти дней… Этот бал имел зловещее значение – торжества избавления от донимавшего его участников гения и пророка. И будет позором «высшему свету». Впрочем, М. Лермонтов предвидел это более десяти лет назад в стихотворении 1830 года «Одиночество»:
…Никто о том не покрушится,
И будут (я уверен в том)
О смерти больше веселиться,
Чем о рождении моём.
Но кто знал, что кощунство продолжится и над могилой М. Лермонтова в его родных Тарханах. Но коль похороны великого поэта оказались столь долгими, это уже не объяснить «степенью невежества и безответственности по отношению к могиле великого человека» (Т. М. Мельникова). Тут проявлялись какието иные закономерности. Необразованность ведь всё-таки изживаема. Как это – многодумные филологи, историки, при молчании Церкви и, несмотря на взывания писателей прекратить кощунство над могилой поэта, не ведали, что творили, оставляя столь длительное время, с 1939 года, её открытой?.. Тогда напомним, что участь убийцы поэта, Н. Мартынова свершилась именно по библейскому сюжету и руками бывших беспризорников. В бывшем подмосковном имении дворян Мартыновых Знаменском была основана трудовая колония: «И вот однажды педагогфилолог рассказал на очередном занятии о Лермонтове, о его судьбе, борениях и терзаниях краткой жизни… читал стихи. И ребята, бывшие беспризорники узнали, что именно здесь, в мартыновском доме, и проживал до старости человек, чья пуля оборвала жизнь Лермонтова. А на следующее утро на самой старой и высокой березе против дома висел мешок… Он раскачивался на ветру и содержал в себе останки того, кого раньше звали Николаем Соломоновичем Мартыновым» (Ю. Беличенко).
Иногда пишут, что не на берёзе, а на пихте или каком-то ином дереве, словно это изменяет ужасную посмертную участь убийцы поэта…
Как нельзя предусмотреть убийства, так же нельзя предусмотреть и своей неминучей участи в памяти потомства…
Как известно, по ходатайству бабушки М. Ю. Лермонтова Е. А. .Арсеньевой и по «высочайшему соизволению» прах поэта в свинцовом саркофаге был перевезен из Пятигорска в Тарханы и похоронен на фамильном кладбище 23 апреля 1842 года, под открытым небом. Но в этом же году Е.А. .Арсеньева над дорогими ей могилами – мужа, дочери и внука соизволила соорудить часовню. Часовня воздвигалась, что называется на века, и только «необдуманное вмешательство человека привело его (сооружение – П.Т.) к преждевременному износу», – как писала Т. М. Мельникова.
И всё-таки М. Лермонтов был отпет по православному обряду. Но не в Пятигорске, а в родных Тарханах, в храме своего покровителя Архангела Михаила. Причём, свершению этого обряда предшествовали давние трагические со бытия, а также усилия бабушки Е. А. Арсеньевой.
Как известно, дедушка Михаил Васильевич покончил с собой в 1810 г., приняв яд. А потому оставался не отпетым. Все последующие годы Е. А. Арсеньева, видимо, сознавая свою вину в смерти мужа, пыталась найти выход из такого безвыходного положения.
В центре села была старая деревянная церковь святите- ля Николая Чудотворца. Е. А. Арсеньева добилась того, чтобы эту церковь перенесли на кладбище, где бы она служила часовней. А на её месте заложила строительство большого храма: «Новый храм в 1840 году, за год до гибели поэта, был освящён во имя Архангела Михаила, считавшегося святым покровителем М. Ю. Лермонтова» (буклет «Тарханы», по свящённый 200-летию поэта).
Старожил Тархан, исследователь жизни и творчества М. Ю. Лермонтова П. А.Фролов в книге «Лермонтовские Тарханы» пишет: «Может быть, с этой церковью связано и последнее траурное событие – отпевание праха поэта». Ну, а в какой же ещё церкви он мог быть отпет? Некоторая нетвердость сообщения исследователя обусловлена тем, что «отметок в церковных книгах об этом ритуале никаких нет, и остается только предполагать». Но мы ведь знаем по опыту о том, что, как оригиналы творений великих людей, так и документы, их касающиеся, сохраняются далеко не всегда… Важнее другое–бабушка знала о том, что внук её не был отпет в Пятигорске, а потому факт отпевания его в Тарханах не подлежит сомнению.
Знала обстоятельства похорон внука хотя бы от родственника Акима Шан-Гирея в юности дружившего с поэтом и тоже служившего на Кавказе. Аким Шан-Гирей – сын любимой племянницы Е. А. Арсеньевой Марии Акимовны, которая в 1825 году с мужем Павлом Петровичем, штабс-капитаном, служившем на Кавказе, и детьми приехала в эти места на постоянное место жительства. Они купили деревню Апалиху, – как пишет П. А. Фро лов, – на деньги, которые дала им Е. А. Арсеньева. Неужто Аким Шан-Гирей мог не рассказать бабушке о неотпевании внука, что было известно всему Пятигорску?..
Но в 1936 году, в духе господствовавших атеистических воззрений, возникла идея вскрыть могилу великого поэта. Разумеется, это объяснялось иначе – «в целях принятия более совершенных мер к её сохранению». Это вскрытие могилы М. Лермонтова, возможно не первое, обстоятельно описал П. А. Фролов в статье «Вскрытие склепа М. Ю. Лермонтова в 1936 году», опубликованной в том же, двадцать шестом выпуске «Тарханского вестника». Он, проанализировав причины такого кощунства, пришел к выводу, «что для вскрытия склепа М. Ю. Лермонтова в 1936 г. достаточных оснований не существовало».
Тогда гроб поэта осмотрели и могилу закрыли, засыпав землей. Казалось, что теперь так будет всегда и новых «причин» тревожить прах поэта никто не отыщет. Однако все случилось совсем иначе. Но в ходе этого вскрытия могилы поэта обнаружился странный факт, немало озадачивший даже гробокопателей.
Под надгробным памятником М. Лермонтова гроба поэта не оказалось, а был саркофаг с останками его бабушки Е. А. Арсеньевой. Вскрыв пол в часовне, могилу М. Лермонтова нашли – саркофаг с гробом. Могила находилась «достаточно далеко от памятника» (П. А. Фролов). Кто и когда перенес надгробный памятник от могилы, исследователи не отмечают. Нам же остается сказать, что это – надругательство над могилой. И случайным оно не могло быть…
Таким образом, получилось так, что кощунственное вскрытие могилы в 1936 году оказалось «необходимым», как это ни парадоксально звучит, так как в результате его, наконецто узнали, где именно находится могила М. Лермонтова… Не в оправдание кощунства отмечаю этот факт, а лишь ради того, чтобы показать сколь сложна и подчас непредсказуема наша история, где одним кощунством может пресекаться другое.
Однако сторонники вскрытия могилы М. Лермонтова на этом не остановились. В 1939 году могила поэта для всеобщего обозрения гроба была всетаки вскрыта. Мотивировалось это тем, что теперь часовня становится мавзолеем. Но значение слова мавзолей, согласно русскому языку – это большое надгробное архитектурное сооружение. Можно часовню назвать и мавзолеем, но только это совсем не предполагает вскрытия могилы. Кажется, это беспрецедентный факт: могила была вскрыта, сделаны ступеньки для того, чтобы «поток посетителей» устремился туда для обозрения гроба поэта. Продолжалось это до 2013 года, то есть семьдесят четыре года.
Но помимо этого кощунства возникла ещё одна напасть на могилу М. Лермонтова. Её подробно описывает Тамара Михайловна Мельникова.
В 1976 году возникла идея отопления(!) часовни. Причём, как писал инженер М. Л. Волынский, «никаких материалов, подтверждающих целесообразность этих мероприятий представлено не было». Отопление проводилось теплым воздухом по трубам, для которых были пробиты в часовне отверстия («в стене склепа под землей» – М. Л. Волынский).
Вскоре после проведённых работ по «отоплению» часовни началось затопление склепа грунтовыми водами, так как воздуховоды преградили естественный сток грунтовых вод. Как отмечает Т. М. Мельникова, «склеп был затоплен весной 1977 г. Гроб с прахом поэта оказался в воде более чем наполовину». Чуть позже ставшей директором музеязаповедника Т. М. Мельниковой и пришлось бороться с этим вроде бы стихийным, а на самом деле рукотворным бедствием…
Нельзя не обратить внимание на то, и не согласиться с тем, что все, скажем так, мероприятия по выработке более совершенных мер для сохранения могилы М. Лермонтова заканчивались катастрофически. Исключений нет. Разве только последние похороны поэта в связи с его двухсотлетием. Но коль это так, мы не можем не прийти к выводу, что это неслучайно и носит некий преднамеренный что ли характер…
И вот, наконец-то, к двухсотлетию со дня рождения М. Лермонтова, его долгие похороны, вроде бы, совершились. Как писала директор музея заповедника «Тарханы» Т. М. Мельникова, принято решение «о восстановлении захоронения поэта в исторически существовавшем виде. Этические и христианские законы подсказывали, что нельзя «играть» с захоронениями, нельзя тревожить покой усопшего, ради праздного любопытства выставлять гроб «на поглядение»… В 2013 г. мы намечаем эти реставрационновосстановительные работы провести». («Тарханский вестник». Выпуск двадцать шестой, 2013). Потом появилось сообщение в Интернете о том, что «реставрационные работы завершены, восстановлен исторический вид захоронения Михаила Юрьевича Лермонтова и членов его семьи».
Ну, думалось, справедливость всётаки восторжествовала. Но удовлетворения свершившимся, наконецто, погребением поэта не было. Вопервых, слишком уж долгие похороны поэта были, и никуда этого факта не денешь. Вовторых, закрадывалось сомнение – неужто, наконецтаки, оставили в покое прах великого поэта? Или пройдёт время, изменится ситуация в обществе, «конъюнктура» и «приоритеты», и придумают нечто подобное «отоплению» часовни?
Так не хотелось верить в это, так хотелось верить в то, что справедливость действительно восторжествовала. Но не Интернету же верить в столь значимом сообщении о том, что восстановлен исторический вид захоронения поэта. И тогда я написал письмо директору музеязаповедника «Тарханы» Тамаре Михайловне Мельниковой уточнения ради: действительно ли это свершилось.
Ответ Надежды Константиновны Потаповой меня озадачил беспричинной раздражённостью, ибо десятилетиями работаю и с музейщиками, и с краеведами, почерпывая от них нередко ценные сведения. К тому же долгое время работая литературным редактором центральных изданий, встречался со всякими авторами. В том числе и с явными графоманами. Но и с ними приходилось соблюдать деликатность. Казалось бы, дело обычное – литератор обращается в музей, в государственное учреждение. У музейщика ведь свои задачи, а у литературного критика – иные. Ну, ничто не предполагало агрессивности, если не сказать больше: «Уважаемый господин…». Потом идёт перечисление хорошо известных фактов, попутно оправдывается кощунство вскрытия могилы поэта: «В 1939 г. был открыт доступ к гробу М. Ю. Лермонтова, что увеличило поток посетителей в часовню». И в завершение: «Надеюсь теперь Ваше любопытство удовлетворено». Словно я обращался в музей-заповедник ради праздного любопытства, а не по конкретному вопросу. И потом, неужто «поток посетителей» важнее недопущения кощунства над могилой поэта? Причём, столько лет спустя и в то время как директор музея-заповедника Т. М. Мельникова осудила вскрытие могилы…
Это что – теперь такие нравы в среде людей культуры? Их нам кто-то навязывает или же мы принимаем их добровольно? Сам же агрессивный тон письма из государственного учреждения культуры меня поразил. К тому же, побывав в музее-заповеднике «Тарханы», узнал, что оказывается не все согласны с тем, что могила поэта восстановлена в исторически существовавшем виде… Это и настораживало, так как таило в себе какие угодно перемены в грядущем…
Примечательно, что Н. К. Потапова не указала свою должность, что она является заместителем директора Государственного Лермонтовского музеязаповедника «Тарханы». А подписалась скромненько, словно из своей личной вотчины: «От музеязаповедника «Тарханы»…
Немало удивила меня музейный работник и тем, что оказывается «по правилам ХIХ века надгробный памятник переместили в центр часовни». Иными словами, могила поэта находилась в одном месте часовни, никак необозначенная, а надгробный памятник – в другом. Таких «правил» и теперь не существует в христианском понимании, тем более их не было в ХIХ веке. Скажу стихами Алексея Кольцова: «Под крестом моя могила, на кресте моя любовь». Можно сказать о могиле и словами Василия Розанова: «Могила… знаете ли вы, что смысл её победит целую цивилизацию».
Я останавливаюсь на этих вестях из «Тархан» потому, что слишком уж о многом они говорят. Ведь в таком воззрении «поток посетителей» превалирует, собственно, над могилой. Ну а пока отметим главный факт – к двухсотлетию со дня рождения великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова его столь долгие похороны наконец-то совершены…
В этом я убедился, побывав в селе Лермонтово. И в который раз подивился тому, какой силой и даже магией обладает слово. Назвали часовнюусыпальницу АрсеньевыхЛермонтовых в 1939 году «мавзолеем» и тем самым как бы получили санкцию на вскрытие могилы, долгое время остававшейся открытой.
С 2013 года, вся часовняусыпальница, которой придан статус памятника истории и культуры федерального значения, называется могилой поэта, о чём свидетельствует небольшая, но аккуратная, золотистая мемориальная доска: «Могила Лермонтова Михаила Юрьевича (18141841). Дата создания 1842 г.». И такая надпись опять-таки неточна, так как в часовне-усыпальнице кроме могилы поэта находятся и могилы его матери, дедушки, бабушки. Как же общее захоронение можно называть могилой М. Ю. Лермонтова?
И всё-таки я надеюсь на то, что долгие похороны М. Ю. Лермонтова, наконец-то, завершились.