Почему Михаил Зощенко не воспользовался шансом на эмиграцию
В жизни каждой семьи, в каждой судьбе есть поворотные точки. Штабс-капитан Зощенко, награжденный пятью орденами в Первую мировую, отравленный газами, записал в своей книге “Перед восходом солнца”: “В кресле против меня французский полковник. Чуть усмехаясь, он говорит:
– Завтра, в двенадцать часов дня, вы можете получить паспорт. Через десять дней вы будете в Париже… Вы должны благодарить мадемуазель Р. Это она оказала вам протекцию.
…Я говорю:
– Я не собираюсь никуда уезжать, полковник. Это недоразумение.
Пожав плечами, он говорит:
– Мой друг, вы отдаете себе отчет, что происходит в вашей стране?.. Прежде всего это небезопасно для жизни – пролетарская революция…
– Хорошо, я подумаю, – говорю я. Хотя мне нечего думать. У меня нет сомнений. Я не могу и не хочу уехать из России. Я ничего не ищу в Париже”.
Он не уехал. Он не мог уехать из России.
В 1941 г. пытался уйти на фронт. Со своим пороком сердца, полученным от отравления газами.
А если бы уехал? Не было бы рассказов Зощенко, не было бы его хитрости, его мудрости, его лукавства, не было бы его якобы простецкого говора – был бы эмигрант Зощенко, может быть, тоже писатель, была бы (почему бы нет?) его французская семья, и тогда какой-нибудь его пожилой потомок с благодушием рассматривал бы громаду Петербурга, говоря, что здесь жил-кочевал его прадед. Но его парижских потомков не было и нет, а есть книга “Перед восходом солнца”, которую он стал печатать по кускам в 1943 г.
Но вот другая поворотная точка. В 1946 г. – постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. N 274. Цитата: “В журнале “Звезда”… появилось много безыдейных, идеологически вредных произведений… Редакции “Звезды” известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко “Приключения обезьяны” (“Звезда”, N 5-6 за 1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами. Предоставление страниц “Звезды” таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции “Звезда” хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как “Перед восходом солнца”.
Что еще? Он выжил, не был арестован. Ждал ареста. Писать и печататься не мог. Был исключен из Союза писателей. Голодал. Сапожничал, как в 1918 году. И скоро ушел.
Какая бессмысленная драма в том, что человек, выбравший Россию, возлюбленный государством (он получил-таки Трудового Красного Знамени), всю жизнь любивший, смеявшийся, страдавший от депрессий, человек, не имевший вины ни перед кем, был пойман в ловушку, создавшую вокруг него нечеловеческую пустоту.
Какая бессмысленная насмешка в том, что человек, написавший книгу о самоконтроле – “Перед восходом солнца”, о том, как управлять самим собой, чтобы никому не причинить вреда, был полностью лишен контроля над самим собой. Эта книга была напечатана в Ленинграде только в 1987 году. Через 30 лет после того, как он махнул на все рукой – и ушел.
“И вдруг необычайная картина – вода выступает изо всех люков и стремительно заливает мостовую. Снова по воде я иду домой… Ужасное зрелище (“Перед восходом солнца”)”. Это его время выступило из всех люков и пор, чтобы залить людей, их самонадеянность, их неспособность все увидеть до конца, их способность обманываться, их любовь к тому, что нельзя любить, их странные решения, когда все развилки пройдены именно так, чтобы принести в будущем страдание.
Зощенко? Такие же поворотные точки, когда крик в воздухе стоял, были во многих семьях. Родители? Деды? Прадеды? Часто спрашиваешь себя: как же они уцелели, как смогли встретиться, чтобы продолжиться в нас, если так в жизни не бывает, так быть просто не могло?
А повороты к радости могут быть? Есть ли они, поворотные точки, чтобы досыта смеяться, любить, быть вместе, быть так, чтобы летела земля? Так бывает? “Бывали у меня годы…, когда несчастья преследовали меня. Бывали легкие – и только. Настоящее счастье, со всем его безумием и горечью, давалось редко. Один раз, если говорить строго. Я говорю о 29-м годе”. Это – Евгений Шварц.
Двое, оба в браке, встретились, год 1929 – и вспыхнули. Так бывает. “Милый мой Катарин Иванович, мой песик, мой курносенький. Мне больше всего на свете хочется, чтобы ты была счастливой. Очень счастливой. Хорошо? Я всю жизнь плыл по течению. Меня тащило от худого к хорошему, от несчастья к счастью. Я уже думал, что больше ничего интересного мне на этом свете не увидеть. И вот я встретился с тобой. Это очень хорошо. Что будет дальше – не знаю и знать не хочу… Я тебя буду любить всегда. Я всегда буду с тобой”.
А можно по-другому. “Пожалуйста, не сердись на меня, Катюша. Я сегодня целый день один, а я от этого отвык. Поэтому я и пишу. Отчего у тебя по телефону такой сердитый голос? Отчего ты обо мне не вспоминала ни разу за весь день? Отчего я дурак? …Думал я все время о тебе. Обдумал тебя до последней пуговицы. Меня теперь ничем не удивить. Я мог бы написать пятьсот вариаций на тему – Екатерина Ивановна. Я тебя люблю”.
Исключен из Союза писателей. Голодал. Сапожничал. И скоро ушел
Эти письма не предназначены для нас. Они ни для кого другого. Они только разговор между двумя в их поворотном пункте, когда ломается все прежнее, когда должны рассыпаться старые семьи, потому что другого выхода, кроме как быть вместе, просто нет. “Итак, мы были бедны… Каждый месяц в течение нескольких дней лежала Катюша под морфием. Дважды ожидала она ребенка, и оба раза кончилось дело страшно… Больница, болезни, нищета, вечная неуверенность в завтрашнем дне, а вспоминается мне то время как необыкновенно счастливое, будто освещенное изнутри. Радость переплавляла все. Еще недавно удивлялась Катя, как я был весел. Почему? Потому что жизнь повернулась. Потому что близость с Катюшей доходила до необъяснимой силы. Однажды она угадала мысль мою, едва оформившуюся, сложную и назвала ее. Мы оба молчали, и вдруг она сказала, о чем я думаю… То, что пытаюсь рассказать – не поддается, едва я слишком близко подхожу к нам… Есть предел, за которым прямой рассказ невозможен”.
И у нас есть предел, за которым мы должны перестать их слушать. Слишком близко подходим к ним. А что чувствуем? У них – счастье после полного переворота в жизни.
Нам это дано? Кому-то да, кому-то нет. Но жизнь, наша жизнь несется дальше, и в ней каждому даны пять – семь точек переворотов, когда можно изменить все. Меняются люди, бывают другая любовь и другая ненависть, есть перемены мест, где мы живем, можно изменить наши искусства и умения, но хуже всего – столкнуться с тем, что нужно менять все, чем ты жил, в собственных идеях. Перевернуть голову и душу, зачеркнуть собственную жизнь. Мы все – воплощения идей, мы несем их с гордостью, мы уверены, что жизнь устроена именно так, как мы думаем, какой она должна быть. Мы верны своим идеям, мы поклоняемся им, они – мы сами до мозга костей, и когда мы вдруг становимся уверены, что все, чем мы жили, ложь, вот это испытание, вот это настоящий огонь.
Ольга Берггольц, 5 марта 1954 г. “…Каторга оставалась каторгой, и вся страна и физически, и духовно (о, особенно духовно!) была такой, и не только мирясь, но и славя ее, я лгала, и знала, что лгу, и мне никуда было не уйти от сознания своей лживости…”. 14 мая 1954 г. “Муча и истязая меня, – бог уберег меня от главного несчастья: я не клеймила, не разоблачала, не исключала, не сажала, не преследовала, не клеветала и т.д. Не отрекалась”. А что затем? “Опечатанная, запечатанная душа, – о, как трудно, как сквозь терновник, – продираться сквозь это к самой себе, к жизни, к творчеству” (01.06.57).
В этом месте остановимся. Отдохнем, отдышимся. Впереди много поворотных точек. Только пусть они будут к лучшему. Пусть не бьют по нашим душам, по нашей любви, по нашим близким. Пусть они будут для новых идей, новой энергии, нового делания. Пусть не будет в них отчаяния. Пусть ничто не заставит нас отречься от самих себя, пусть не выворачиваются души. Мы были, мы есть, мы будем – пусть будет жизнь, наша бесценная жизнь, как бы ни металась она по времени.
Источник: https://rg.ru/2023/02/21/ne-uvidet-parizh-i.html