Слово латинское — traditio, с окончанием на -o, но род женский (у нас поэтому «ция», а не «цио»). Дословно «то, что передано». Является отглагольным существительным от tradere — передавать, отдавать; отсюда, к примеру, и английское trade (торговать, торговля). Уже у римлян использовалось не только в прямом значении — как некий передаваемый кому-то объект (из забавного, отдаваемая в семью мужа дочь у них также называлась «традицией»), но и в нашем нынешнем смысле — как некое знание или мудрость, переданная нам предками. Quare discipuli tui transgrediuntur traditionem seniorum? «Почему Твои ученики нарушают установления старших?» (Евангелие от Матфея, Вульгата). Есть наш местный аналог: «предание», но у нас его значение изрядно сузилось до устной байки, «преданья старины глубокой» (хотя есть и Священное Предание в церковной традиции, например).
Если вынести за скобки всякую экзотику вроде «примордиальной традиции», то предмет сводится вот к чему. Одна из ключевых задач, которую человечество пыталось решить ещё задолго до изобретения письменности — это задача передачи опыта от уходящих поколений к вновь приходящим. В условиях бесписьменной культуры это не так-то просто: объём человеческой памяти ограничен, и нужно сохранять именно и только самое важное и самое нужное, то, что действительно ценно — и облечь это в такие формы, которые могут воспринять даже дети. При этом фактические детали, обстоятельства места-времени и т.д. становятся вещью второстепенной: важнее оказывается именно воспитательная функция повествования.
Именно так рождается миф — выковываясь, обретая яркость, лаконичность и убедительность при многократной передаче от поколения к поколению. Важнейшим спутником мифа, в свою очередь, является ритуал — техника «мимесиса», подражательного самоотождествления человека с героем и сюжетом мифа. Ключевой частью ритуала, соответственно, всегда является жертва — ты жертвуешь чем-то важным и значимым для тебя, ради того, чтобы в ходе ритуала изменить себя, обрести новое качество. Миф, ритуал и жертва — три слагаемых любого культа, от древних анимистских погребений до христианской литургии; доведённая до совершенства технология трансляции опыта от старших к младшим задолго до всеобщей грамотности.
Но всё это работает при одном важном условии: если само передаваемое, traditio, воспринимается как нечто крайне ценное — то, без освоения чего ты не можешь считаться полноценным членом социума. А этот подход уже довольно давно — гораздо «давнее», чем мы думаем — всерьёз оспаривается.
Как я писал ещё осенью 2021-го, по отношению к истории люди делятся на эсхатооптимистов и эсхатопессимистов. Если совсем по-простому и на пальцах:
– Первые про то, что мир движется от тёмного прошлого к светлому будущему, а в конце нас обязательно ждёт рай на земле и всеобщее счастье.
– Вторые — про то, что мир движется от Золотого Века ко всё более худшим временам, а в конце нас обязательно ждёт Армагеддон и страшный суд.
Ни то, ни другое недоказуемо: это классическая зона «априорных суждений», иначе говоря, «богословский слой сознания» (см.в моём посте по ссылке). Одни верят так, другие эдак. Вот коммунисты (как и все гегельянцы и, шире, все «прогрессисты») — эсхатооптимисты. А христиане, мусульмане и на самом деле вообще все монотеисты — эсхатопессимисты.
Для нас важно то, что на хронотопологической карте первые и вторые по-разному размещают в том числе и Истину. Для ЭП она была когда-то изначально дана в полноте, а потом мы её только теряли-теряли, пока не потеряли совсем. Ну то есть она в прошлом. Для ЭО — всё наоборот: рано или поздно мы узнаем всё, ну или потомки узнают. Ну то есть она в будущем.
Соответственно, для ЭО нет и не может быть никакой «мудрости предков»: всё, что от них до нас дошло — это коллекция ошибок и заблуждений, мб и имеющая какую-то важную фактологическую ценность, но ни в коем случае не могущая быть руководством к действию. Напротив, её надо опровергать, преодолевать или даже вообще игнорировать.
Анекдот, с которого обычно начинают излагать в вузах историю развития научной картины мира — про восемь лап у мухи по Аристотелю. Типа, до какого-то момента, пока Аристотель числился непререкаемым авторитетом, никто не дерзал сказать, что на самом деле их шесть. И только когда постановили, что опыт и эксперимент важнее мнения авторитетов древности, муху таки смогли записать в нормальные насекомые. И дальше длинный разговор про парадигму научного знания, принципы верификации, фальсификации и т.д. — даже не полезу туда.
Но я хорошо понимаю того англиканского епископа, который в письмах иронизировал: вот, сидят родовитые бездельники в подвалах своих замков, переливают какую-то гадость из пробирки в пробирку и на основании этих занятий делают выводы об устройстве и законах созданного Господом мироздания. Действительно, экое самомнение у всех этих ньютонов.
Читал-писал, да и заснул прямо за станком ))
Для того, чтобы двигаться дальше в рассуждении, надо доформулировать, как обстояло дело с передачей знания в дописьменной культуре. На полях: Сократ, Христос и Мухаммед — это ведь именно дописьменная мудрость: все трое не умели ни читать, ни писать, священные тексты составлены учениками и сподвижниками. Конфуций, вроде как, умел, но главный текст конфуцианства — Лунь Юй — опять-таки написан учениками. То же Будда. И даже Лао-Цзы — этот-то точно умел писать, но исследователи говорят, что Дао-Де-Цзин написан таки сильно позже, чем жил дед.
Итак, главный механизм — это прямое общение учитель-ученик. И оно по сей день числится наиболее качественным, «прямым» по сравнению со всеми позднейшими дистанционными формами. А.де Бенуа даже своё авторское определение традиции выводит именно отсюда: традиция — это набор механизмов передачи мудрости именно таким древним способом.
Тем не менее важно понимать, что традиция живёт обычно внутри институтов. Семейная традиция передаётся в семье, религиозная — в храме, военная — в армии, государственная — в учреждениях власти. Более того, это один из ключевых показателей прочности и жизнеспособности института — то, насколько хорошо в нём работают механизмы поддержания и возобновления традиции. Можно жёстче сказать: институт только тогда и существует как сколько-нибудь устойчивая долговременная форма, когда в нём возникает и поддерживается соответствующая традиция.
Но всё это, повторяю, изначально ещё из дописьменной эпохи. С появлением письменности возникли разные новые возможности, но и, с другой стороны, новые угрозы. Текст работает по-другому, чем прямая речь мастера. И именно на этом сдвиге случались самые великие потрясения в классических религиях, от христологических споров (закончившихся появлением Ислама как логического продолжения монофизитства) до Великого раскола 1054 г., от всех исламских фитн до Реформации. Да, в общем, точно так же и гегельянцы раскололись на левых и правых, а потом уже и марксисты: пресловутая «переписка Энгельса с Каутским» это типичный богословский спор, как, кстати, и полемика Ленина с Плехановым.
Если вкратце, разница в том, что учеником надо стать, и это целое дело. А текст можно просто взять и прочитать, он для этого не требует от тебя никаких других усилий, а главное, принятия _роли_ ученика. Ну или «сына/дочери»: в каком-то смысле «ученик» и есть «сын», которому «отец» передаёт мудрость из соответствующей ролевой позиции.
На полях. Когда я работал в Грозном (был такой эпизод в биографии), я часто ходил в лавку возле мечети (не новой, а старой, им.Д.Арсанова, я там жил рядом) — полистать брошюрки на прилавке и поговорить со стариками. Некоторые деды там сидели с конца 80-х, что называется, «всё видели».
Меня предметно интересовала дискуссия между суфиями и салафитами о роли учителя. У салафитов всё понятно: они такие «протестанты» от ислама — вот есть Коран, есть ты, есть Аллах. Умеешь читать — читай, делай как там велено и попадёшь в рай; а всё, что вокруг наверчено потом разными людьми в разные эпохи, это ширк, куфр и прочий харам. И в особенности в суфийском исламе их возмущал принцип тариката — некого «пути», по которому надо идти под руководством наставника и на условиях полного ему подчинения.
Деды у мечети были, разумеется, из суфийской традиции: чеченский ислам в целом это детище мюридизма, что признают даже и те, кто с подозрением относится к «официальному» (при Рамзане) культу Кунта-Хаджи Кишиева и «кадирии». И они мне очень подробно и убедительно, с притчами и анекдотами, рассказывали о том, почему и зачем человеку для становления в вере нужен учитель, и насколько опасно, будучи неподготовленным, читать самому священные тексты и делать из них выводы и извлекать руководство к действию.
Кроме всего прочего, это были умные, тактичные, приятные в общении люди — на контрасте с их оппонентами, типичными радикалами с блеском в глазах и «кто не с нами, тот против нас». Но я всё же в глубине души понимал, что мне их позицию принять будет трудно: я-то в жизни до всего доходил сам, именно что «по книжкам», без «наставников». Ну не считать же всерьёз Глеба Павловского шейхом тариката, честное слово; я его, по правде сказать, даже и в свои двадцать и тридцать таковым не считал, о чём и написал подробно в «Крабатовой мельнице».
И тем не менее в какой-то момент до меня дошло. Ведь в исламе специально очень жёстко оговорено, что подлинный текст Корана — это тот, что на арабском; любой перевод — это не Коран, а «толкование смыслов». У нас в христианстве-то главный раскол в итоге и случился ровно по языку: «западное» и «восточное» христианство — это, в конечном счёте, просто «латинское» и «греческое». При этом на арабском Корана давно уже не говорят нигде в мире, включая и современный арабский мир. А это значит — для любого верующего — что нужна именно что _традиция_, чисто человеческий способ восприятия и понимания веры, причём именно на том языке, на котором ты привык говорить и думать с детства. И это значит, что, может быть, не обязательно так радикально, как у суфиев — но, да, обязательно нужен учитель.
Всё это была присказка, и притом неоконченная — надо бы ещё много деталей добавить. Но наступает рабочая неделя, когда «будет некогда». Поэтому, перепрыгивая несколько «пропущенных глав», сразу к главному: несколько тезисов о традиции.
1. «Мудрость» и «знание» — не синонимы. Мудрость это качество, относящееся к человеку, и означающее способность порождать знание. Знание — продукт мудрости, но не она сама. В частности, из этого следует, что знание можно передавать, мудрость — невозможно; её можно только «набираться», иначе говоря, выращивать в себе, и это достигается именно в ходе упражнений по восприятию чужого и порождению собственного знания.
2. Передача и восприятие кодифицированного знания от одного «сознания» к другому — высокорисковый процесс. Причём основные риски связаны именно с ошибками восприятия. Традиция — набор культурных механизмов, созданных специально для работы с этими рисками. Если простыми словами, это то, что «учит учиться».
3. Система рационального знания (в частности, «научного») — это, в пределе, попытка полностью обнулить роль знающего, «объективировать» знание. По-простому, ценное знание — в самом тексте, а не в его авторе. Не имеет никакого значения, кто автор — важно только то, что написано.
4. В недрах такой «экстернальной онтологии» неизбежно зарождается идея «прогресса» как «перманентной революции» в науке — всякое существующее знание есть по определению уже нечто устаревшее и неизбежно подлежащее ревизии на основе новейших данных.
5. Будучи спроецированной на социальную реальность, идея «прогресса» также неизбежно приходит в своём развитии к идее «перманентной революции» уже в прямом смысле: по Троцкому. «Старый мир» всегда основан на «старом знании», наука идёт вперёд, значит, надо приводить «производственные отношения» в соответствие новому уровню «производительных сил». В труху.
6. Главный удар, который всегда наносит ПР — как раз по Традиции. На пальцах: у той задача, чтобы «сыновья ходили путями отцов» — у этой, наоборот, чтобы сыновья не просто НЕ ходили их путями, но радикально с ними порвали: «отречёмся от старого мира». Для этого, в частности, необходимо разбомбить все институты, где она существует и воспроизводится, будь то семья, церковь, государство, армия и т.д. Нам проще это понимать: мы в последние сто лет всё это пережили на себе.
7. На уровне метафоры: когда в автомобиль ставится гораздо более мощный двигатель, а тормоза остаются прежними — их срывает. Да, скорость увеличивается. А вот управляемость, мягко говоря, падает. Традиция — это действительно тормоз, а наука — двигатель; но величайшая глупость — ускорять, не задумываясь о том, куда, собственно, едем и как в случае чего будем тормозить.
Ну и собственно политическое резюме.
Кто наши враги в нынешней войне? Это крайне отмороженные адепты «социальной инженерии» — может быть, даже куда более отмороженные, чем были большевики в своё время. Те бомбили главным образом хозяйственные институты — в первую очередь, институт собственности; все остальные они если и трогали поначалу, то потом довольно быстро с этим завязали. Эти обнуляют всю линейку институтов «старого мира» — от государства до пола, от религии до «человека» как такового.
Уже у Поппера в «Нищете историцизма» и «Открытом обществе» более-менее видна программа. Если история есть способ конструирования и воспроизводства идентичностей — значит, её нужно объявить ересью как таковую. Если государство это «внешний контур» общества, защищающий его от влияний снаружи — значит, его надо отменить (или, по крайней мере, превратить в фикцию). Если пол — это социальная роль, обременённая соответствующей традицией воспитания — значит, надо от него уйти, заодно похоронив все привязанные к половой роли долженствования. «Далее везде».
При этом ничто не мешает производить на ровном месте альтернативные конструкты того же формата из подручного материала, что называется, «под задачу». Можно сконструировать и «вырастить в пробирке» народ-язык-историю-веру, поместить в этот «сеттинг» бесхозный деклассированный социум на востоке Европы и вуаля — есть рынок сбыта ржавого железа, сама собой очищается от населения ценная пахотная земля, а у остающихся там туземцев перед тобой ещё и долги по правнуки за «помощь». Главное периметр удержать. Гениальный и высокоприбыльный бизнес, притом на чистых гуманитарных технологиях.
Главное, что необходимо сломать, расчистив для этой машинки «рабочую область» — существующие системы воспроизводства идентичностей, обобщённо — «традиции». Вообще все и любые. Вам больше не нужно никакое ваше прошлое — мы придумаем для вас историю Вестероса, Средиземья и Земноморья. Будущее тоже не нужно — мы для вас уже сочинили миры «Звёздных войн», «Дюны» и «Амбера». Вам не нужна ваша этничность — это токсично и гитлергитлер; не нужна вера — это «оскорбляет чувства», не нужна семья — это оскорбляет небинарных, не нужна ваша культура — все люди братья; не нужно государство — там агрессивный авторитаризм и милитаризм. Мы расскажем вам, какими вам быть, чтобы быть «современными»: что носить, что есть, во что верить, как думать, как и с кем жить. А кто несовременный, того мы сначала «отменим», а потом просто убьём.
В этом смысле когда мы говорим о «традиционных ценностях» и войне за них, это вовсе не про рубашки-платки-балалайки-тюбетейки. Это про право оставаться собой: помнить своё прошлое, строить планы и учить детей именно тому, чему хотим их учить мы — такие мы, какими нас научили наши старшие.
А Чадаев
I’ll start with the term “tradition”
When we talk about “traditional values” and the war for them, it’s not about shirts-shawls-balalaika-skullcaps at all. It’s about the right to remain yourself: to remember your past, make plans and teach children exactly what we want to teach them — the way we are, as our elders taught us.
A. Chadaev