Ко «Дню Стругацких» (28 августа родился старший из братьев — Аркадий Стругацкий) Александр Генис написал блестящее мини-эссе, в котором, как всегда изысканно, сформулировал смысловой концентрат двух главных тем многих произведений Стругацких. Возвращение смысла марксистской утопии через миф о труде — “беззаветном и бескорыстном субботнике, превращающем будни в рай, обывателя — в коммунара, полуживотное — в полубога”. Грядущее разделение человечества на два вида из-за появления «Люденов» — нового вида Homo sapiens, «у которого не осталось ничего общего не только с нами, но и с жителями светлого будущего».
Но у Стругацких была еще и третья главная тема. И она, на мой взгляд, наиболее актуальна для человечества в 2020-х. К чему стремиться людям, если социализм, коммунизм и капитализм больше не способны стать ориентиром в 21 веке? (вопрос, поставленный Стругацкими на полвека раньше Харари).
Размышляя на эту тему в своих последних самых сложных и потому далеко не всеми понятых романах, братья Стругацкие совершили визионерский прорыв через десятилетия посредством двуединого пророчества:
о грядущем «эксперименте» поворота советского общества на довольно страшный путь с непонятными целями (роман «Град обреченный»);
и о том, что этот путь через 40 лет приведет к тому же, хотя и несколько демократизированному “совку“ (роман «Отягощённые злом, или Сорок лет спустя»).
Но прежде, чем говорить об этом материализовавшемся пророчестве третьей главной темы Стругацких, приведу текст мини-эссе Александра Гениса “КО ДНЮ СТРУГАЦКИХ”. Ибо лучше, чем это сделал Генис, две другие главные темы Стругацких вряд ли опишешь.
Оккупировав наше детство, они повлияли на советского человека больше, и чем Маркс с Энгельсом, и чем Солженицын с Бродским. Собственно, они (а не Брежнев) и создали советского человека в том виде, в каком он пережил смену стран и эпох. Все, кого я люблю и читаю сегодня, выросли на Стругацких — и Пелевин, и Сорокин, и даже Толстая. Мощность исходящего от них импульса нельзя переоценить, потому что они в одиночку, если так можно сказать о братьях, оправдывали основополагающий миф отравившего нас режима. Стругацкие вернули смысл марксистской утопии. Их фантастика воплотила полузабытый тезис о счастливом труде. Пока другие шестидесятники смотрели назад — на «комиссаров в пыльных шлемах» (Окуджава), вбок — «коммунизм надо строить не в камнях, а в людях» (Солженицын), или снизу — «уберите Ленина с денег» (Вознесенский), Стругацкие глядели в корень, хотя он и рос из будущего. Их символом веры был труд — беззаветный и бескорыстный субботник, превращающий будни в рай, обывателя — в коммунара, полуживотное — в полубога.
Такой труд переделывал мир попутно, заодно, ибо его настоящим объектом была не материя, а сознание. Преображаясь в фаворском свете коммунизма, герой Стругацких эволюционировал от книги к книге, приобретая сверхъестественные способности и теряя человеческие черты. Так продолжалось до тех пор, пока он окончательно не оторвался от Homo sapiens, чтобы стать «Люденом» — новым, напугавшим уже и авторов существом, у которого не осталось ничего общего не только с нами, но и с жителями светлого будущего.
Всякая утопия, если в нее слишком пристально вглядываться, становится своей противоположностью.
Третья главная тема
Когда в середине 70ых годов, уже «создав советского человека в том виде, в каком он пережил смену стран и эпох», «Стругацкие вернули смысл марксистской утопии», в их миропонимании произошел слом (о котором Борис Стругацкий рассказал в разговоре с Самуилом Лурье в 1992), результатом которого стал роман «Град обреченный»
Борис Стругацкий говорит так: «Это была попытка людей, которые начинали жизнь, как отпетые коммунисты (не просто коммунисты, а коммунисты-сталинисты) … И вот эти два человека, перейдя через 20й съезд, 22й съезд, свержение Хрущева, … ,Чехословакии 1968 г., — наконец приходят к такому состоянию, когда они видят: социализм — дерьмо; коммунизм — строй очень хороший, но с этими мурлами, с этими жлобами, которые управляют нами и которые непрерывно пополняют себя и свои ряды, ни о каком коммунизме и речи быть не может; в капитализме также масса вещей, которые нам отвратительны: теория гедонизма, что жить надо ради того, чтоб получать удовольствие … для нас — молодых тогда, здоровых людей, — эта идея казалась неприятной; нам казалось (мы же все-таки оставались в глубине души большевиками), что человек должен жить, сжигая себя, как сердце Данко … Т.е. создалась полностью бесперспективная картина. И вот мы написали роман о том, как человек нашего типа, пройдя через воду, медные трубы, через все общественные формации, повисает в воздухе точно так же, как мы сами повисли в воздухе, потому что мы перестали понимать к чему должно стремиться человечество. Мы перестали это понимать к середине 70-х годов».
Вот о чем был написан роман «Град обреченный», главным героем которого стал Андрей Воронин — «человек нашего типа», вознесенный переворотом в обществе из мусорщика в высокопоставленного чиновника, приближенного к чем-то ему обязанному новому верховному правителю Фрицу Гейгеру, также вознесенному переворотом из унтер-офицера вермахта.
Андрей Воронин — эдакий условный «Анатолий Чубайс», вынужденный, находясь во власти, балансировать в попытках, не потеряв своего места, понять суть и цель проводимого над обществом Эксперимента и повлиять на происходящее, чтобы хоть как-то остановить скатывание общества в абсурд и озверение (тогда как бывшие единомышленники Воронина в большинстве своем были заняты обустройством обеспеченной жизни — «других дел было по горло… карьерку делали, ковры доставали, экспонатики для личных коллекций…»). Только у Воронина (как и, полагаю, у Чубайса) тоже ничего не вышло: «Болтался все время как дерьмо в проруби — ни вверх, ни вниз. Сначала за идеи какие-то сражался, потом — за дефицитные ковры, а потом совсем уже ополоумел… Людей вот погубил…»
Этим романом Стругацкие открыли новую для них главную тему— к чему должен стремиться «человек нашего типа», когда начнется Эксперимент. “Град обреченный” стал фантастическим визионерским пророчеством, описавшим в начале 70-х Эксперимент, которому было суждено начаться лишь через пару десятилетий на 1/7 суши планеты.
А после этого романа, всего за 5 лет до начала Эксперимента, был написан второй роман этой темы «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя». В нем поразительный визионерский дар Стругацких прозревает через 40 лет (в начало 2030-х), когда эксперимент уже закончен, сохранив демократизированный СССР, в котором поколение молодых превратилось в “племя, вкусившее от нашей цивилизации и с отвращением извергнувшее то, что оно вкусило”. И для этого нового поколения “дух цивилизации совершенно иной. Наши ценности для них — ноль. Их ценности для нас — за пределами нашего понимания, как кошачий язык”.
Если предыдущий роман метатемы повествовал об исканиях «человека нашего типа», попавшего в ходе Эксперимента во власть, то во 2-м романе речь идет об исканиях «человека нашего типа», сторонящегося власти, оставаясь воплощением русской интеллигенции — учителем истории. Г.А. Носов, увы, преуспел не больше Андрея Воронина в попытках хоть что-то понять и изменить в ходе Эксперимента. Да и сам Эксперимент сорок лет спустя после его начала вернулся к тому, с чего начался.
И общество, и власть — снова воплощение совка. Но уже без какого-либо «стругацко-большевистского» оправдания отравившего страну режима. Оправдания больше нет. А к чему стремиться, по-прежнему, не понятно. Ни вошедшим во власть «ворониным», ни оставшимся среди интеллигенции «носовым».
Поразительное прозрение Стругацких, актуальное для нас сейчас куда больше, чем грядущее разделение человечества на два вида. Увы, но на главный вопрос — к чему стремиться, если социализм, коммунизм и капитализм больше не способны стать ориентиром в 21 веке, — ответа по-прежнему нет. Теперь, через полвека после братьев Стругацких, к тому же вопросу пришёл и Харари. Но и у него, к сожалению, тоже нет ответа. Да и есть ли он вообще.
Источник: https://dzen.ru/a/YSzmg-rzqgZlTyKH