Часть 2. Некоторые теоретические обобщения. Концептуализация гипотез.
1. «Облегченная социальность» как коммуникативная особенность онлайн-интеграции.
(Особенности Интернет-коммуникаций – «Слабейшие связи» – Деперсонализация – Снижение значимости факторов доверия в функционировании сообществ)
Полученная в ходе построения прогнозной модели динамики интеграции онлайн-сообществ мобилизационного типа иерархия признаков позволяет прояснить некоторые позиции в соотношении традиционных характеристик сообществ, используемых в изучении реальных групп и общностей, и характеристик, обусловленных цифровой формой коммуникации.
В этой иерархии на первый план выходят целевые и ценностные аспекты объединения, социокультурные характеристики акторов, особенности онлайн и офлайн активности. Вопреки ожиданиям, факторы доверия и сплоченности группы влияли на интеграционные процессы лишь в единичных случаях, в случаях так называемых «гибридных» групп, в которых онлайн-коммуникации дополнялись достаточно устойчивыми оффлайн-связями.
Также не всегда очевидными факторами интеграции оказывались и факторы, связанные с лидерством, его структурой и ресурсами лидерства (подробнее об этом – в разделе «Особенности лидерства в онлайн-сообществах мобилизационного типа»)
Социальные различия в коммуникациях обнаруживаются только в особенностях дискурса как символическом выражении социального капитала. Анализ дискурсивных практик сообществ показывает, что более интегрированные группы активно эксплуатируют свои особые языковые конструкции (жаргон, термины, в ряде случаев – Интернет-сленг либо сленг, характерный для конкретных субкультур). Онлайн-дискурс скрывает традиционные социальныеразличия, но вводит новое различение: между «посвященными» и «непосвященными», что, в конечном счете, сохраняя важнейший социальный алгоритм распознавания «своих» и «чужих», сводит этот алгоритм к минимальному набору сигналов.
К минимизации социально-дифференцирующих признаков и соответствующей редукции социальных ролей и ожиданий в цифровых коммуникациях добавляется и снижение требований к персональной вовлеченности и персональному присутствию в сети, которые технологически обеспечиваются возможностью редуцированного реагирования на информацию – в виде «лайков», «эмодзи» и других общепринятых (принятых в «сетевом этикете») сигналов.
Таким образом формируются отличные от традиционных системы редуцированных ролевых наборов, и системы редуцированных ролевых ожиданий. Для обозначения этого нового типа социальной интеграции мы предложили использовать понятие «облегченной социальности». Это понятие подразумевает, в первую, очередь становление и закрепление нового типа связи между индивидами.
Эти связи можно обозначить как связи «слабейшего» типа. В развитие теории М.Грановеттера о сильных и слабых связях[1], под «слабейшими связями» подразумеваются связи, не только не предполагающие близких, эмоционально насыщенных, устойчивых отношений, каковыми являются «сильные связи», но также не предполагающих устойчивых социальных ожиданий, социальных обязательств и формальных социальных ролей, предполагаемых «слабыми связями». «Слабейшие связи» в чистом виде – обмен информацией, включая обмен реакциями на информацию, которые сами по себе также являются лишь информацией.
Помимо качества связей, «облегченная социальность» подразумевает гораздо более низкую значимость персональных характеристик участников коммуникаций. Природа деперсонализации в сетевом взаимодействии определяется тем, что, кроме редукции ролей, цифровые технологии дают возможность выбора любой формы самопрезентации в зависимости от желаемого уровня комфорта для пользователя. Это позволяет участникам в меньшей степени ориентироваться на личность собеседника, осознавая, что личность в сети – это не то, что есть «на самом деле», а набор информации, которую пользователь предпочел предъявить в виртуальном мире. И вопрос «что за личность скрывается за «ником», указанным на странице» среди опытных пользователей воспринимается как неуместный, и даже не совсем корректный, поскольку посягает на свободу выбора и неприкосновенность личного пространства, которые являются одними из фундаментальных ценностей в Интернет-коммуникациях.
«Сетевой этикет», предполагающий «презумпцию доверия» и ограничивающий пользователя только в рамках конвенционально принятых правил, подавляет эту экспансию недоверия через многократное подтверждение нормы права выбора пользователя называть себя каким угодно способом, посредством равно уважительного общения опытных пользователей и с «Иваном Петровичем Сидоровым, доктором наук, финансовым консультантом группы компаний N из города M», и «Мишкой-на-Севере» без определенного адреса и места работы. Таким образом, «сетевое равенство» и «сетевая демократия» по умолчанию не осуждает анонимность участия, хотя и не всегда приветствует эту анонимность. Более того, нормы «цифрового этикета» не приветствуют «переход на личности» в комментариях или обсуждениях того или иного вопроса. Под «переходом на личности» подразумевается использование в дискуссии информации, размещаемой на личной странице оппонента (возраст, профессия, увлечения и т.д.). Обращение участников группы к личным страницам допускается только в ситуации подозрения в «фейковости» говорящего. Во всех остальных случаях использование личной информации воспринимается как «дурной тон».
Процесс деперсонализации институционально подкрепляется принципом анонимности общения в социальных сетях. Хотя анонимность присутствия в социальных сетях в Интернете существует лишь в качестве теоретической возможности, и большинство пользователей общаются под собственными именами, наличие такой возможности ослабляет и редуцирует интерес пользователей к личностям собеседников. Пользователи, изначально предполагающие право других собеседников принимать любое цифровое воплощение, одинаково спокойно обращаются к собеседникам, как имеющим фамилию, имя, профессию, так и к собеседникам под самыми неожиданными «никами».
С содержательной стороны процессы общения в онлайн-сообществах также деперсонализированы. Акторы – участники процессов взаимодействия в своем цифровом воплощении перестают быть конкретными личностями со своей историей, статусами, социальными ролями. В формате, продиктованном конкретной социальной сетью либо иным ресурсом, предполагающим социальное взаимодействие, актор предъявлен текстом – картинкой, символом, словами, а поводом для коммуникации являются любые цифровые события, представляющие интерес для участников, причем отдельные персональные мнения практически не влияют на степень этого интереса и направленность реакции.
Соответственно, многогранное и живое социальное целое, описываемое категорией «личность» (personality), редуцируется в онлайн-сообществах до информационного события большего или меньшего объема. С учетом мозаичности и фрагментарности самих процессов коммуникации не только акторы, но и их взаимоотношения не имеют истории, а также иного контекста, кроме конкретного информационного сюжета (повода), мнения о котором предъявляются пользователями
Деперсонализация в цифровых коммуникациях в контексте функционирования онлайн-сообществ приводит к дисперсии и релятивизации социального авторитета, и, соответственно – к принципиально новым механизмам формирования и функционирования социального капитала, в том числе – персонального социального капитала. Для обеспечения лидерства в социальных сетях в Интернете необходимы иные, чем в оффлайн-сообществах ресурсы – время для присутствия в сети, владение технологиями и т.д. Но эти ресурсы выступают лишь фоновыми факторами лидерства. Основной ресурс – способность быть интересным с информационной точки зрения, привлекать внимание аудитории. Захват внимания и ценностная близость оказываются гораздо более востребованными элементами социального капитала личности, чем реальный социальный статус, доверие, обладание политическими или экономическими ресурсами.
В частности, «облегченность» социального проявляется в смещении и редукции базовых социальных различений, которые теряют смысл в контексте горизонатльной интеграции. Социальные различия в групповых коммуникациях, социально-ролевая дифференциация обнаруживается только в выбираемой тематике и используемой лексике и иных коммуникативных средств, то есть – в особенностях дискурса как символическом выражении социального капитала. Онлайн-дискурс скрывает традиционные социальныеразличия, но вводит новое различение: между «посвященными» и «непосвященными». Важнейший социальный алгоритм распознавания «своих» и «чужих» сохраняется, но редуцируется до простейшего реагирования на визуальные или лексические сигналы.
«Облегченная» социальность, таким образом, проявляет себя в редукции социального капитала до символического, социальных связей – до «слабейших», персональных отношений -до ситуативно-реактивных, личностного присутствия – до информационного события
В этих условиях трансформируются, в первую очередь, качества, необходимые в оффлайн-интеграции. В частности, это касается доверия, как элемента социального капитала в вертикально интегрированных сообществах.
Для исследования феномена доверия в социальных коммуникациях наиболее важны такие аспекты этого явления, как необходимость доверия в качестве инструмента принятия рационального решения в ситуации неопределенности[2], в качестве стимула для социальных транзакций[3], компенсаторного механизма и «защитной оболочки», поддерживающих связность и целостность общественных взаимодействий[4], фактора минимизации рисков при принятии решений в условиях информационного дефицита[5].
Однако даже при анализе реальных социальных процессов вопросы социального доверия остаются наименее удобными для эмпирического изучения в силу очевидной субъективности и эмпирической неопределенности самого феномена[6].
Обращаясь же к виртуальным сообществам, можно констатировать серьёзный разрыв между теоретическими концептами, подчеркивающими существенную и даже растущую роль доверия в интеграции сетевых сообществ[7] и значительным смысловым разбросом в эмпирической интерпретации понятия «доверия». В качестве имплицитного признака доверие входит в описание и анализ Интернет-коммуникаций через факт вступления пользователя в определенную группу и факт допущения администратором группы пользователя в члены группы, через предпочтения в выборе провайдера товара или услуги; через концентрацию дружеских отношений в «узлах доверия», через системы рекомендаций, основанных на мнениях авторитетных участников[8]. Однако в любой из данных интерпретаций «доверие» оказывается тождественным иным признакам – или «дружба», или «объединение», или «коммуникация», или «интерес», или «сплоченность» и т.д., не привнося в смысловое поле исследований виртуальных сообществ новых значений или аспектов. Такая методологическая и теоретическая неопределенность еще более актуализирует задачу переосмысления базового теоретического инструментария изучения виртуальных сообществ, в том числе – осмысления базовых интегрирующих составляющих Интернет-сообществ, таких, как доверие, взаимозависимость, сплоченность, групповая идентичность.
Как уже упоминалось в предыдущем разделе, не весь понятийный аппарат теории сообществ оказался востребованным в процедурах категоризации. Именно в результате осевого кодирования обнаружилось, что за два месяца сплошного наблюдения было выявлено всего два эпизода проявления недоверия. Один, повторяющийся эпизод – эпизод дефицита доверия со стороны одних участников группы по отношению к другому участнику, призывающему к оффлайновой активности. В группе под названием «Жители Тимирязевского района» (Facebook) недоверие проявилось в обвинениях инициативной участницы группы в «попытке построить политическую карьеру за счет активности жителей района». Другой эпизод также связан с проявлением межличностного недоверия в группе «Против поборов в школах и детсадах», в котором участники группы выражали желание анонимного проведения опроса по нарушениям в школах, опасаясь неприятных последствий для своих детей.
Следует отметить, что в обоих эпизодах наблюдатели не отмечали снижения или повышения интеграции группы в целом в качестве следствия. То есть, в целом весь материал наблюдения и фиксации изменений, происходящих в изучаемых группах, вполне может осмысливаться концептуально и без привлечения категории «доверия» как фактора интеграции.
Эти факты позволяют предполагать, что категории доверия или недоверия в условиях коммуникации, не выходящей за рамки виртуального мира, оказываются не релеватными целям и ценностям группы, которая не дублирует реальные оффлайн группы и не стремится капитализировать ресурсы сообщества для последующих оффлайновых действий. Основные ролевые наборы и ролевые ожидания связаны с процессами обмена информацией (фактами, мнениями, эмоциями и т.д.).
Если ресурс доверия присущ «сильным» связям, определяя степень близости, желателен и необходим хотя бы на минимальном уровне для формирования «слабых связей» (предполагающих хотя бы поверхностное личное знакомство), то для формирования «слабейших» связей доверие уже не выступает необходимым ресурсом.
Скорее, в цифровой коммуникации большую роль играет не доверие к людям, а доверие по отношению к «контенту», то есть, к самой информации. И, если в реальной жизни доверие к информации тесно связано с доверием к ее источнику, то нормы сетевого общения в условиях деперсонализации и частичной анонимизации, по-видимому, работают в обратном направлении – от доверия к информации к доверию к источнику. Каким образом формируется доверие к информации в обществе, продуцирующем тотальную дезинформацию, и порождающем «недоверие по умолчанию»[9] – это тема отдельного исследования. Следует лишь заметить, что одним из ролевых ожиданий и норм негласной сетевой этики при общении в виртуальных сетях является предоставление «пруфов» при публикации тех или иных фактов, затрагивающих интересы других участников. И последующее обсуждение таких публикаций, опять же в соответствии с сетевым этикетом, происходит не поводу личности «автора» публикации, а поводу качества (надежности, убедительности) самого «пруфа».
Таким образом, «ускользание» доверия при изучении функционирования виртуальных сообществ не является частной методической проблемой доступности эмпирического наблюдения и измерения этого свойства социальных общностей. Доверие как феномен, обеспечивающий саму возможность коммуникации и ее качество, в виртуальных сообществах смещается с уровня межличностного доверия на уровень доверия институционального – доверия формату виртуальных сообществ, доверия конкретному сообществу, его правилам и ценностям. В этом качестве доверие оказывается фоновой характеристикой функционирования виртуальных сообществ, но не существенным фактором их поведения и развития.
Эта гипотеза имеет ряд ограничений, связанных, во-первых, с высокой степенью разнообразия виртуальных сообществ, затрагивающего и разный генезис сообществ, и их плотность, и разную степень смешения механизмов горизонтальной и вертикальной интеграции (в зависимости от генезиса, целей и ценностей групп), и разный уровень гибридизации «слабых» и «слабейших» связей. Однако в идеализированной модели виртуального сообщества, в виртуальном сообществе как «идеальном типе» в веберовском понимании, предполагается, наряду с преобладанием горизонтальной интеграции и диффузным лидерством, также и снижение значимости фактора межличностного доверия при сохранении фонового институционального доверия. И в этом смысле Интернет-коммуникации заслуживают особого внимания именно как пространство, продуцирующее принципиально именно облегченный тип социальности, потенциально способный противостоять нарастанию социального недоверия в современных социальных системах, но противостоять не за счёт роста уровня доверия в классическом смысле этого слова, а за счёт распространения социальных практик, не опирающихся на доверии или недоверии как основе коммуникаций.
Означает ли это, что доверие в цифровых коммуникациях в формате «сообщества в социальной сети» является не столь значимой предпосылкой общения? Означает ли это, что доверие в виртуальном сообществе может не являться важнейшей составляющей его социального капитала, каковым его рассматривают многие исследователи, вслед за Фукуямой[10] [Фукуяма 2004] Либо доверие в виртуальных сообществах проявляется каким-то иным образом и имеет иные смыслы, нежели в реальных коммуникациях, как отмечают некоторые исследователи[11]?
Ответы на этот вопрос могут лежать как в плоскости выявления методических ограничений проводимого эмпирического исследования, так и в области уточнения самого концепта доверия в применении к анализу виртуальных сообществ.
Очевидными эмпирическими ограничениями являются ограничения при выборе анализируемых сообществ, во-первых, и ограничения по времени наблюдения, во-вторых. Что касается выбора сообществ, в список изучаемых групп намеренно не были включены сообщества коммерческой направленности (продвигающие товары, услуги, бренды и т.д.) и сообщества, формирующиеся вокруг тех или иных политических сил. Причиной исключения таких сообществ из программы исследования являлось понимание того, что подобные сообщества не являются примерами горизонтальной интеграции в «чистом виде», ибо формируются целенаправленно заинтересованными субъектами для реализации своих частных интересов. Иначе говоря, социальное взаимодействие в таких сообществах и модерируется, и управляется централизованно. В этом смысле они выступают классическим примером гибрида виртуального и физического пространства, о котором упоминает Кастельс, характеризуя общение в «цифровом» пространстве[12] [Кастельс 2012]. С большой долей вероятности можно предполагать, что в онлайн-сообществах такого типа фактор доверия присутствует в качестве доминирующего, отвечая за социальную капитализацию группы и, как следствие, за ее «оффлайновую» состоятельность.
Во-вторых, не исключено, что период эмпирического наблюдения ограниченного числа сообществ оказался короче по сравнению с периодами изменения уровня доверия. Иначе говоря, доверие или недоверие не являются проявлениями ежедневного существования сообщества, а могут возникать в какие-то особые моменты его существования. И, если принимать во внимание концептуальные ограничения, описанные А. Селигменом, в отношении феномена доверия, полагающего, что зарождение доверия происходит на границах системы, в тех ее «зазорах, в том пространстве между ролями, где они подвергаются рассмотрению и интерпретации»[13], наблюдение за поведением общностей необходимо продолжать до наступления неких кризисных для групп ситуаций, в которых эти «ролевые зазоры» могут возникать.
Исходя из предположения о наличии некоей устоявшейся культуры доверия в виртуальных сообществах, можно интерпретировать «ускользание» доверия от эмпирического наблюдения с помощью еще одной гипотезы, наиболее радикальной из всех возможных. Объяснение того, что в сплошном наблюдении за поведением групп в течение двух месяцев фактор межличностного доверия/недоверия возникал в виде единичных незначительных эпизодов, не влияя в целом на состояние и функционирования сообществ в целом, может состоять в том, что анализ виртуальных сообщества вообще не нуждается в использовании категории «доверия», во всяком случае, в изучаемом нами сегменте добровольных открытых сообществ мобилизационного типа. Это предположение основывается как на выше высказанном допущении о фоновом присутствии культуры доверия, определяющем участие людей в сообществе, но не определяющем и не влияющем на количество и качество коммуникаций внутри сообщества, так и на анализе выявленных эпизодов межличностного недоверия, упоминаемых выше. Оба эпизода характеризовали ситуацию гипотетической возможности личного контакта участников в реальной жизни, прямого или опосредованного. Такое вторжение «культуры недоверия» в виртуальные коммуникации в обоих случаях оказываются вторжением ролевых диспозиций и ожиданий, переносимых из опыта общения в реальном мире. Если провести мысленный эксперимент и теоретически представить себе виртуальное сообщество, в котором вероятность любых коммуникаций в оффлайне стремится к нулю, то элементы «культуры недоверия», доминирующей в оффлайновой жизни, могут вообще не транслироваться в цифровое пространство. Но, соответственно, отпадает и потребность в межличностном доверии как индивидуальном и групповом ресурсе, ибо ролевые ожидания значительно редуцируются по сравнению с реальным социальным миром, соответственно – функция доверия как инструмента упрощения рационального выбора в ситуации «критической альтернативы», по Н.Луману, оказывается невостребованной.
Какие бы гипотезы не выдвигались относительно потенциальной роли доверия в интеграции онлайн-сообществ мобилизационного типа, очевидно, что этот фактор, хотя и присутствует в какой-то форме (личной или институциональной), но в контексте «облегченной социальности» этот фактор не влияет значимо ни на уровень интеграции, ни на выполнение сообществом базовых функций – информационной и мобилизационной
[1] Грановеттер М. Сила слабых связей // Экономическая социология. Т. 10. № 4. М. 2009. С. 31-50
[2] Коулмен Дж. [Coleman J.] Капитал социальный и человеческий // Общественные науки и современность. 2001. № 3. С. 121-139.
[3] Норт, Д.. [North D.] Институты, институциональные изменения и функционирование экономики / Перевод на русский язык: А. Н. Нестеренко. — М., 1997. // Электронная публикация: Центр гуманитарных технологий. — 07.09.2013. URL: https://gtmarket.ru/laboratory/basis/6310
[4] Гидденс, Э. [Giddens А.] Последствия современности / пер. с англ. … вступ. статья Т.А. Дмитриева. / Э. Гидденс. – М.: Издательская и консалтинговая группа «Праксис». 2011. 352 с.
[5] Луман Н. [Luhmann N.] Формы помощи в процессе изменения общественных условий / Пер. с нем. Д.В. Озирченко и А.Н. Малинкина // Социологический журнал. 2000. №1-2. С. 16-35
[6] Неофитова А.А. Доверие как категория социологического анализа // Вестник РГГУ. Серия «Философия. Социология. Искусствоведение». 2016. №4 (6). С. 69-74. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/doverie-kak-kategoriya-sotsiologicheskogo-analiza
[7] Гужавина Т.А., Силина Т.А. Доверие в сетевом взаимодействии // Проблемы развития территории. 2016. № 6 (86). С. 147-166. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/doverie-v-setevom-vzaimodeystvii
[8] Максименко В.Н., Долгова Н.Д. Анализ алгоритмов вычисления уровня доверия к пользователю в социальной сети // Экономика и качество систем связи. 2018. №4 (10). С. 23-30. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/analiz-algoritmov-vychisleniya-urovnya-doveriya-k-polzovatelyu-v-sotsialnoy-seti
[9] Крастев, И. Управление недоверием / И.Крастев ; пер. с англ. А. А. Ожигановой. – Москва : Европа, 2014. – 123 с.
[10] Фукуяма Ф. [Fukuyama F.] Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию: Пер. с англ. / Ф. Фукуяма. — М.: ООО «Издательство ACT»: ЗАО НПП «Ермак», 2004.
[11] Gross, Ralph & Acquisti, Alessandro & John Heinz III, H. (2005). Information revelation and privacy in online social networks (The Facebook Case). WPES’05: Proceedings of the 2005 ACM Workshop on Privacy in the Electronic Society. P.71-80. ACM Press, New-York, 2005. doi:10.1145/1102199.1102214
[12] Кастельс М., Алексеева А. Кастельс: Наша жизнь – гибрид виртуального и физического пространства: Из интервью М. Кастельса корреспонденту РИА Новости А. Алексеевой 22.06.2012 // Социальные сети и виртуальные сетевые сообщества: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отв. pед. Верченов Л.Н., Ефременко Д.В., Тищенко В.И. – М., 2013, с. 43-56. URL: http://inion.ru/site/assets/files/2653/social_networks_and_online_communities_2013.pdf
[13] Селигмен А. [Seligman A.] Проблема доверия / пер. с англ. И. И. Мюрберг, Л. В. Соболевой. М.: Идея-Пресс, 2002. 256 с.