Меня всегда умиляют восклицания знатоков человеческих душ – “Да он ее не любил!”, “Да она совсем другого любила!” Особенно в исполнении авторов нынешних творений в духе “Экспресс-газеты” или “Спид-Инфо”. Феерическая дама, моложавая представительница одного из этих изданий, постоянно посещает все ток-шоу, где публично идут разборки личных историй всех подряд, живых и мертвых, особенно последних, и занимается именно этим. Она абсолютно убеждена, что знает обо всех абсолютно всё.

Я каждый раз, наблюдая ее восклицания, вспоминаю одну свою экс-коллегу по редакции, которая была совершенно убеждена, что отец этой дамы по уши влюблен в нее, с упорством маньяка пыталась разбить их семью, в отсутствие в те годы интернета прожужжала уши половине креативной Москвы – по телефону и в литературных салонах.

Интересно, что сказала бы эта фееричная дама из телестудий, если бы тогда послушала аргументы моей экс-коллеги.

Все в той жизни остались при своем. Однако я знаю истории, когда подобные утверждения или невольное подозрение, запавшее в душу из-за одной неосторожной реплики, ломали людям жизнь. Про финал “Отелло” вообще промолчу.

Мифы и легенды Древней Греции (количество имею в виду) нервно курят в своих переплетах, когда кто-то начинает судить личную жизнь Антона Павловича Чехова. Конечно, красавца! Конечно, умного, тонкого, ироничного собеседника! Конечно, отважного, щедрого, обаятельного мужчины!

Не подумайте чего – я исхожу лишь из прочитанных томов собрания сочинений, торжественно стоящих на моей книжной полке.

Поскольку Ольгу Книппер-Чехову постигла судьба Натальи Гончаровой и Софьи Толстой, только ленивый не прошелся суровым пером по ее биографии – невольно захотелось стать ее адвокатом. Особенно после того, как полистала переписку супругов. Хотя читать чужие письма, конечно, нехорошо.

Больше четырехсот писем написали они друг другу за время их недолгого брака. (Каждый!  Вместе — чуть ли не тысячу). Они опубликованы. Не раз. И не только у нас в стране.

Известно то, что вдова продолжала их роман в письмах даже после смерти любимого.

Она разговаривала с ним так еще долгие годы.

Только мы никогда не узнаем содержание ее обращений — эту тайну она унесла с собой в могилу, не доверив потомкам ни строчки.

Ольга была рядом в последние минуты жизни мужа. От нее мы узнали, что в ночь с 1 на 2 июля 1904 года он проснулся и первый раз в жизни сам попросил позвать врача. За доктором побежал знакомый русский студент, проживавший в том же немецком отеле. Сама она пошла колоть лед, чтобы положить мужу на сердце.

“А он с грустной улыбкой сказал: “На пустое сердце льда не кладут”… Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): “Ich sterbe”. Потом повторил для студента или для меня по-русски: “Я умираю”. Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: “Давно я не пил шампанского…”, покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда”.

Доктор Эрик Шверер, лечивший Чехова в Баденвейлере, потом напишет в местную газету заметку, в которой даст полный отчет о ходе заболевания и, между делом, заметит:

Он, видимо, замечательный писатель, но очень плохой врач, если решился на различные переезды и путешествия. При его тяжелейшей и последней форме бугорчатки легких надо было сидеть в тепле, пить теплое молоко с малиной, содой и наперстянкой и беречь каждую минуту жизни. А он мне все рассказывал, что в последние три года объездил пол-Европы. Сам себя и загубил… Он переносил свою тяжелую болезнь, как герой. Со стоическим, изумительным спокойствием ожидал он смерти. И все успокаивал меня, просил не волноваться, не бегать к нему часто, был мил, деликатен и приветлив”.

Немец ошибался. Лишить Чехова возможность путешествовать, быть в кругу друзей, помогать знакомым и совсем посторонним людям — значило отнять саму жизнь. А что до собственных болячек… Недаром же он заметил в записной книжке: “Человек любит поговорить о своих болезнях, а между тем, это самое неинтересное в его жизни”. О прописанной ему диете сообщал сестре: “Во всем этом много шарлатанства”. И вообще считал,что “вынужденная праздность и шатание по курортам хуже всяких бацилл”.

               *****
Болезнь серьезно дала о себе знать, когда 24-летний Антон окончил медицинский факультет университета. Как он попал сюда, писатель расскажет в лаконичной биографии:

“Учился сначала в греческой школе при церкви царя Константина, потом в Таганрогской гимназии. В 1879 г. поступил в Московский университет на медицинский факультет. Вообще о факультетах имел тогда слабое понятие и выбрал медицинский факультет — не помню, по каким соображениям, но в выборе потом не раскаялся. Уже на первом курсе стал печататься в еженедельных журналах и газетах, и эти занятия литературой уже в начале восьмидесятых годов приняли постоянный, профессиональный характер. В 1890 г. ездил на о. Сахалин, чтобы потом написать книгу о нашей ссыльной колонии и каторге. (…) Не сомневаюсь, занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня как для писателя может понять только тот, кто сам врач; они имели также и направляющее влияние, и, вероятно, благодаря близости к медицине, мне удалось избегнуть многих ошибок. (..,) Замечу кстати, что условия художественного творчества не всегда допускают полное согласие с научными данными; нельзя изобразить на сцене смерть от яда так, как она происходит на самом деле.
 Что касается практическ<ой> медицины, то еще студентом я работал в Воскресенской земской больнице (близ Нового Иерусалима), у известного земского врача П. А. Архангельского, потом недолго был врачом в Звенигородской больнице. В холерные годы заведовал Мелиховским участком Серпуховского уезда”.

Чехов учился в МГУ вместе со знаменитым в дальнейшем неврологом и психологом Григорием Россолимо. Тем самым, что на свои средства создал в 1911 году и передал в дар университету первый в стране Институт детской психологии и неврологии. Григорий Иванович, похоже, в пору студенчества не был в кругу ближних друзей Чехова, но благодаря ему, мы знаем, что героем своей “Хирургии” Антон Павлович сделал фельдшера земской больницы, что, работая в Звенигороде, посадил аллею лиственниц — от служебного до больничного корпуса. А отношение его к больным отличалось трогательной заботливостью и мягкостью:

видно было, что в нем, враче, человечное достигало высокой степени, что способность сострадать, переживать вместе с больным его страдания была присуща не только ему как человеку, но еще более как врачу-человеку. Меня, между прочим, однажды поразила глубокая сердечность, с которой он хлопотал о приискании средств для помещения через меня в лечебницу писательницы Ж.”

Георгия Ивановича поразило признание Чехова:  “Вот я страдаю, например, катаром кишок и прекрасно понимаю, что испытывает такой больной, какие душевные муки переживает он, а это редко врачу бывает понятно. Если бы я был преподавателем, то я бы старался возможно глубже вовлекать свою аудиторию в область субъективных ощущений пациента, и думаю, что это студентам могло бы действительно пойти на пользу”.

И Россолимо предложил ему “запастись” ученой степенью доктора медицины, взяв в основу диссертационной работы записки с Сахалина. Однако идея эта не получила одобрения университетского начальства, и академическая карьера Чехова не состоялась.
Сохранились его записки о врачебном деле в России. Антон Павлович, собирал народные рецепты и делал интересные пометки прикладного характера. Как, например:
«От лишаев — прикладывание серебряного пятачка. Звениг<ородский> у<езд>. Божарово.
Ревматизм — спиртовый настой дождевых червей, наружно. Игумения Аносина монастыря Иоанна.
Ожоги — барсучий жир; жженая рогожа со свиным салом.
Раны — листья подорожника. Моск.
Febris intermittens — листья ricinus’а к плечам и икрам. Екатериносл.
Icterus — янтарь в порошке. Екатериносл.
Кашель — отвар ржаной соломы.
Ознобления — гусиное сало, жеваный горох. Екатериносл.
Понос — редечный сок; отвар от ягод мозжухи. Михайловка, Звениг. 

Записал даже заговор от зубной боли. Приведу его для вас на всякий случай (вдруг пригодится): “Взять 3 земляничных корешка и пустить в воду и сказать 3 раза: как эта земляника засыхает и завядает, так чтобы у раба и<мя> р<ек> зубы замирали, засыхали, занемели, чтобы червы и путина занемели по сей день, по сей час; положить эти корешки и пить с них воду”.

  **********
 “Был у сумасшедших на елке, в буйном отделении”, “Был шафером у одного доктора…”
 Чехов едет лечить пьяного поэта, разбившего голову. Берет с собой молодого писателя.

“Кто это с вами?” — “Фельдшер”. — “Дать ему за труды?” — “Непременно”. — “Сколько?” — “Копеек тридцать”.

Весельчак, любитель розыгрышей и особ женского пола.

Почему же мы часто вспоминаем Лику Мизинову, ставшую прообразом главной героини пьесы “Чайка”, которую Чехов даже печатать сначала опасался — вдруг поймут,  кто есть кто?

Антон Павлович был женат. И, на мой крайне субъективный взгляд, счастливо. Последние шесть лет его жизни были озарены этим браком.

Ольгу Леонардовну он увидел в театре, когда ему не исполнилось сорока. Ей — 29. Впечатление произвела незабываемое. Свадьба случилась не сразу, но была неизбежна. В других случаях мужчин не затащишь к венцу. Особенно таких норовистых и независимых, как Чехов. А он мечтал об этом союзе, желал его. Актриса же Ольга Книппер, успешная, лучше всех воплощавшая на сцене героинь его произведений, занятая в репертуаре по полной программе, не сразу решилась на брак. И все же он состоялся.
Когда они обвенчались в мае 1901, никого не поставив в известность (Антон Павлович за час до обряда встретил на улице брата и даже словом ему не обмолвился, семья узнала о событии из газет), не все обрадовались происшедшему.

Российский доктор Антона Павловича И.Альтшуллер с гневом писал:

Как врач, лечивший Чехова, и исключительно с врачебной точки зрения, я должен сказать, что изменения эти, к сожалению, не могли способствовать ни лечению, ни улучшению его здоровья. Одному известному французскому специалисту по туберкулезу принадлежит афоризм: “Чахоточные должны забыть о лаврах”, и судьба Чехова как будто этот афоризм подтверждает. Его несчастьем стало счастье, выпавшее на его долю к концу жизни и оказавшееся непосильным для него: Художественный театр и женитьба”.

Актрису обвиняли в том, что она не бросила театр и не помчалась к супругу в Ялту. Даже не приводя здесь доводов самого Чехова, который понимал, кого он ведет под венец, замечу только, что молодая женщина за несколько лет брака дважды пыталась родить. И, забеременев, трагически теряла детей на ранних сроках. При малейшей возможности она мчалась к любимому. Вот отрывок письма из поезда. Ольга рассказала о своей дурноте соседке по вагону: “Она прямо подумала, что я того-с, “в положении”. Я тоже подумала, но вряд ли. Я очень испугалась, начала рвать с себя кофту, вообще не знала, что делать, не могла дойти до двери дамской, чтобы позвать хоть кого-нибудь, свалилась и не в силах была подняться, ноги и руки не слушались, вся в холодном поту и вообще непонятно. Я думала, что отравилась. Посмотрим. Стоим в Харькове”.

Они хотели детей. И он, и она. Хоть в письмах об этом — чуть ли не шутки. “Антонка, родной мой, сейчас стояла перед твоим портретом и вглядывалась, села писать и заревела. Хочется быть около тебя, ругаю себя, что не бросила сцену. Я сама не понимаю, что во мне происходит, и меня это злит. Неясна я себе. Мне больно думать, что ты там один, тоскуешь, скучаешь, а я здесь занята каким-то эфемерным делом, вместо того чтобы отдаться с головой чувству. Что мне мешает?! А как мне, Антонка, хочется иметь полунемчика!”

Но происходит выкидыш, пережитый обоими болезненно, а потом и вовсе страшный случай. Ольга снова беременна. Выходит на сцену, где рабочий случайно оставляет открытым люк. И она падает на несколько метров вниз.
После операции становится ясно, что “Панфилки” (так они называли свое будущее дитя) не будет никогда.

Ее письма больше похожи на извинения (“со мной случился казус”).

Интонации мужа не меняются ни на йоту с первых дней брака:

Дуся моя, ангел, собака моя, голубчик, умоляю тебя, верь, что я тебя люблю, глубоко люблю; не забывай же меня, пиши и думай обо мне почаще. Что бы ни случилось, хотя бы ты вдруг превратилась в старуху, я все-таки любил бы тебя — за твою душу, за нрав. Пиши мне, песик мой! Береги свое здоровье. Если заболеешь, не дай бог, то бросай все и приезжай в Ялту, я здесь буду ухаживать за тобой. Не утомляйся, деточка“.

********

Ольга пережила Чехова на 55 лет. Никогда больше не вышла замуж. Медленно слепла, все реже выходила на сцену. Скромный дом ее был всегда полон цветов, старых фотографий любимого, которого ей так никто и не смог заменить. Кот Тришка да подруга скрашивали ее одиночество в последние годы жизни.
Она очень хотела еще при жизни передать домик в Гурзуфе Художественному театру. Не получилось. Сейчас там филиал музея Чехова. Но все порывы и поступки Ольги вполне соответствовали пожеланию мужа, сделанному в одном из писем:

Только не мельчай, моя девочка“.

  **********

«Аптекарша опять, лениво и вяло двигаясь, протягивает руку к полке.
    — Нет ли тут, в аптеке, чего-нибудь этакого… — бормочет Обтесов, шевеля пальцами, — чего-нибудь такого, знаете ли, аллегорического, какой-нибудь живительной влаги… зельтерской воды, что ли? У вас есть зельтерская вода?
    — Есть, — отвечает аптекарша.
    — Браво! Вы не женщина, а фея. Сочините-ка нам бутылочки три!»
                                              (Из рассказа «Аптекарша»).

Тысячи людей, забавных и не очень эпизодов, наполняющих рассказы Чехова, взяты им из собственной практики. Ведь всю жизнь он прослужил простым доктором. И когда был выпускником университета, и в зените своей литературной славы. “Я опять участковый врач и опять ловлю за хвост холеру, лечу амбулаторных, помещаю пункты… Не имею права выехать из дома даже на два дня”.

Чин, без которого в те времена нельзя было обойтись в России, у Чехова назывался “отставной сверхштатный младший медицинский чиновник”.  А в паспорте Ольги Книппер было указано, что она — жена врача.
Он любил лечить людей и животных.

Но когда один из бездарных критиков назвал писателя ветеринарным врачом – “врачом для скотов”, Чехов лишь заметил, что никогда не имел чести лечить автора высказывания.

Пользовавший его самого доктор Альтшуллер вспоминал: “Когда я увидел, с какой заботливостью он ухаживал за раненым Каштаном, как внимательно, по всем правилам хирургического искусства, перевязывал его разодранную лапу и с какими при этом ласковыми словами к нему обращался, я понял, почему такой удивительной вышла у него “Каштанка”. И когда он, поведя серьезную войну против мышей, брал из мышеловки осторожно за хвост попавшуюся мышь и спускал ее через низкий забор на кладбищенский участок, то я уверен, что мышь только посмеивалась и, наверное, в ближайшую же ночь перебиралась обратно на дачу к своему врагу”.

***********
Теперь по поводу высказывания того немецкого специалиста, который счел Чехова плохим врачом из-за того, что тот якобы не мог поставить себе диагноз и предвидеть свою дальнейшую судьбу…

Желанное венчание с Ольгой Книппер произошло в мае 1901 года.

А в начале августа Чехов составил завещательное письмо, адресованное сестре:
Милая Маша, завещаю тебе в твое пожизненное владение дачу мою в Ялте, деньги и доход с драматических произведений, а жене моей Ольге Леонардовне — дачу в Гурзуфе и пять тысяч рублей. Недвижимое имущество, если пожелаешь, можешь продать. Выдай брату Александру три тысячи рублей, Ивану — пять тысяч и Михаилу — три тысячи… Я обещал крестьянам села Мелихово сто рублей — на уплату за шоссе… Помогай бедным… Береги мать. Живите мирно“.

И это называется — не предвидел, не знал?

******

И все-таки бывают в жизни случаи, когда наши утверждения в отношении некоторых явлений верны на сто процентов. Классический пример мы видели в “Иронии судьбы”, когда на фоне растерянности присутствующих в финале друг Лукашина произнес неоспоримую истину:

– Я могу сказать только, что один из них Женя.

С такой же уверенностью я могу сказать – Антон Павлович Чехов любил людей. Каждая его строчка дышит этой бесконечной любовью. Глубоким пониманием, состраданием ко всем, кого он бескорыстно лечил в деревнях, для чьих детей безвозмездно строил школы.

За двором одной из них – дача моей подруги. Когда оказываюсь у нее в гостях, на рассвете всегда здороваюсь с затылком писателя – благодарные селяне и селянки поставили в саду бюст своему благодетелю.

– Доброе утро, Антон Палыч!

Бесконечной любовью ответили писателю, практически жизнь положившему ради путешествия к ним, жители Сахалина.У меня нет никакого сомнения в том, где и с кем Чехов был бы сегодня.

И чего никогда, никогда не позволил бы себе сказать и сделать в адрес того народа, который он бесконечно и искренне любил.

Источник: https://dzen.ru/a/YqvuB6oA6AMsR7a8

Поделиться в социальных сетях

Добавить комментарий

Авторизация
*
*
Регистрация
*
*
*
Генерация пароля