Публикуем главу из книги «Абьюзивная личность» (Изд. «Городец»), в которой профессор психологии Дональд Г. Даттон, опираясь на психологические и нейробиологические исследования, анализирует причины насилия в близких отношениях и показывает, что абьюзивность является не просто выученным паттерном поведения, а результатом особого устройства личности, формирующейся под влиянием ранних детских отношений со значимыми взрослыми.

Поведение абьюзера, использующего психологическое или физическое насилие в близких отношениях, поведение «Дон Жуана», убегающего из отношений, когда вопрос сближения становится слишком острым, поведение самоубийцы, не способного перенести мысль о возможном разрыве (иногда иллюзорном) — все это явления одного порядка, по мнению эксперта по вопросам домашнего насилия, кандидата психологических наук, профессора психологии в Университете Британской Колумбии Дональда Г. Даттона. Все формы поведения объединяет схожая модель реагирования на близость, в основе которой мучительное противоречие между жгучей и не всегда осознаваемой потребностью в этой близости, одновременным ужасом перед ней и не менее тяжелым страхом ее потерять. Эту амбивалентность часто сопровождают такие черты характера, как высокий уровень хронического гнева, ревности и требовательности, неустойчивый образ себя, импульсивность, слабая способность к самоуспокоению, склонность к катастрофизации и постоянным руминациям. По мнению Даттона, эти черты составляют ядро профиля абьюзивной личности, который во многом пересекается с профилем пограничной организации личности (или «цикличной личности») и истоки которого он находит в моделях привязанности, сформированных в детстве. Люди с таким чертами чаще других склонны проигрывать в разных вариациях в отношениях так называемый «цикл насилия» (1. фаза нарастания напряжения; 2. взрыв 3. разрядка и передышка — «островок любви и спокойствия»).

В своей книге «Абьюзивная личность» (Изд. «Городец») Дональд Г. Даттон делает впечатляющий обзор проблемы: рассказывает об истории изучения насилия в близких отношениях (НБО), анализирует доминировавшие в разное время теории, объясняющие причины домашнего насилия (от ранних психиатрических до социологических, акцентирующих внимание на иерархичности общественного устройства, и социобиологических, рассматривающих триаду «ярость-ревность-контроль» как наследие эволюции и «генетическую целесообразность»), исследует природу гнева, проявляющегося в межличностных отношениях, а также показывает, что, несмотря на то, что большинство исследований посвящено проблеме мужского насилия (как и эта его книга), насилие со стороны женщин так же распространено и патологично, а его причины не слишком отличаются от мужских. Недостатки, которые он видит в старых объяснительных моделях насилия, и новые исследования ⓘВ том числе нейробиологические, которые показывают, что ранние отношения со значимыми фигурами напрямую влияют на формирование структур мозга, отвечающих за эмоциональную регуляцию и устойчивость образа себя у взрослыхчто подкрепляет психоаналитические теории раннего развития — теорию объектных отношений Мелани Кляйн и Маргарет Малер и теорию привязанности Джона Боулби. Подробнее см. главу 6. — Прим. ред., подтверждающие связь склонности к насилию с определенными чертами личности и детской травмой, позволяют ему выдвинуть собственную гипотезу об истоках и причинах насилия в близких отношениях и показать, что абьюзивность является не просто выученным паттерном поведения, а имеет куда более глубокие корни.

Публикуем главу «Гнев, порожденный страхом», в которой Даттон, опираясь на теорию Джона Боулби, подробно описывает формирование различных моделей привязанности в детстве, которые продолжают влиять на человека и во взрослом возрасте, а также на материале различных исследований показывает, как гнев, доходящий до ярости и запускающий в личных отношениях цикл насилия, связан со страхом утраты объекта любви и почему именно близкие отношения во взрослой жизни включают отработку негативного эмоционального сценария, появившегося в опыте изначальной привязанности.

ГНЕВ,ПОРОЖДЕННЫЙ СТРАХОМ

ЯРОСТЬ ПРИВЯЗАННОСТИ

Проблема с теорией объектных отношений, разумеется, состояла в том, что идеи Кляйн строились на умозаключениях о внутренней жизни младенцев и не принимали во внимание действия родителей, которые могли быть причиной этих приписываемых младенцу мыслей и чувств ⓘСогласно теории объектных отношений, которую Даттон также подробно описывает в других главах книги, изначальные отношения между младенцем («Я») и матерью (объектом) порождают первичную ярость в ответ на любую фрустрацию со стороны всемогущей матери. Именно на этой стадии для преодоления сильных эмоций и формируются «примитивные защиты»: ярость «отщепляется», поскольку выражение такой ярости подвергает младенца риску уничтожения, ведь мать является для него источником всего. Ярость диссоциируется и смещается на «плохой объект», который отделяется от «хорошего объекта» (матери). При нормальном развитии и гармоничных отношениях с матерью впоследствии происходит интеграция образа «плохой» и «хорошей» матери, что в будущем будет влиять и на репрезентацию других объектов. При негативном варианте образ остается расщепленным, а вместе с этим происходит расщепление эго самого младенца. «В результате младенец не может успешно пройти стадию постоянства объекта: создание устойчивого, постоянного, позитивного самоощущения и стабильной внутренней репрезентации утешающей фигуры, достаточной для проживания стандартных периодов сепарации от матери, или фигуры, ее заменяющей» (Д. Г. Даттон). — Прим. ред.. Как и большинство психоаналитиков того периода, Кляйн рассматривала младенца как существо, живущее в вакууме с безликой «матерью», которая является просто функцией, ролью, своего рода меню разнообразных реакций и не обладает личностными качествами или характеристиками. Отсутствие личности стало очевидно, когда Дэвид Уинтер применил теорию Кляйн к своему собственному анализу: ему пришлось основываться на собственных догадках о том, какого рода действия матери могут привести к тому, что из мальчика вырастет амбивалентный мужчина, потому что в работах самой Кляйн четкого ответа на этот вопрос не было. Согласно теории Кляйн, какие бы события ни стали причиной расщепления или возникновения примитивных защит, это все равно неизбежный и единообразный процесс взросления. Действия родителей при этом не описывались, и Уинтеру пришлось полагаться на собственные размышления о том, какими они могли быть. Малер рассматривала этот вопрос в рамках «вариативности внутри подфаз», как она это называла. Она хотела определить «точки уязвимости», на которые могут оказывать влияние «раннее взаимодействие и отношения мать — ребенок», но пришла к выводу, что процесс «судя по всему, довольно сложный… и установить какие-то однозначные зависимости между разными факторами, наблюдая за развитием среднестатистических детей и используя имеющиеся у нас инструменты, невозможно» (1, с. 110). Одного из студентов Кляйн особенно беспокоило отсутствие должного внимания к материнству, и вскоре Джон Боулби предложил теорию, в которой матери отводилось достойное место. Более того, эта теория впоследствии оказалась научной и измеримой, благодаря инновационным методам исследования Мэри Эйнсворт и ее коллег, которым удалось интегрировать психоанализ с зарождающейся социобиологической теорией.

Теория привязанности Джона Боулби

В опубликованной в журнале Британского психоаналитического общества в 1939 году статье Боулби описал свои взгляды на определенный тип детских переживаний, которые приводят к психологическим расстройствам, позднее получившим название «классическая триада» (3, 5, 8). Разумеется, Фрейд еще в 1895 году сказал, что детские травмы (например, преждевременный половой контакт со взрослым) являются источником психологических проблем у взрослых женщин. Однако Фрейд постепенно отказался от высказанных им в той статье идей, бесспорно блестящих и далеко опередивших свое время, из-за негативной реакции коллег, поставившей под угрозу его карьеру (9). Психиатрия Викторианской эпохи не могла смириться с тем, что случаи сексуального насилия в семье так же распространены, как и случаи «женской истерии» (10). Фрейд предпочел обратиться к интрапсихическому подходу: все эти половые контакты на самом деле были фантазиями, и он назвал этот процесс «исполнением желаний». В дальнейшем предметом интереса в психоанализе стали именно эти «желания», а не реальный половой контакт.

Боулби решил не ступать на это интеллектуальное минное поле, а спокойно предположил, что процесс опроса взрослых пациентов приводил к пренебрежению реальными травматическими эпизодами из их детства. Специалисты по педиатрии на тот момент довольно поверхностно подходили к вопросу «домашней среды». Семья «полная»? Родители ходят в церковь? Дом содержится в чистоте и порядке? Задавая такие вопросы, они упускали важнейшие, по мнению Боулби, аспекты раннего детства: наличие периодов длительной сепарации от матери и эмоциональное отношение матери к ребенку. Это отношение проявлялось в том, как она кормила ребенка, как отлучала от груди, как приучала к туалету, и в других аспектах материнства. Некоторые матери проявляли бессознательную враждебность по отношению к ребенку, которая проявлялась в мелких признаках неудовольствия, сопровождающихся гиперопекой для компенсации враждебности. Такая гиперопека могла выражаться в «страхе выпустить ребенка из поля зрения, излишнем беспокойстве по поводу любых недомоганий, страхе, что с их крошками обязательно случится что-то ужасное» (11, с. 169). Враждебность же проявлялась в виде «избыточной депривации, нетерпеливого отношения к плохому поведению, в неумении держать себя в руках, в недостатке сочувствия и понимания, которые обычно интуитивно доступны любящей матери» (11, с. 169).

В эпохальной трилогии «Привязанность и утрата» Боулби развил идею о том, что привязанность играет решающую роль для эмоционального развития человека, поскольку выполняет жизненно важную биологическую функцию, которая незаменима для выживания младенца. По его мнению, потребность человека в безопасной привязанности стала результатом длительного эволюционного развития, на протяжении которого за пальму первенства боролись кормление и спаривание. Другими словами, привязанность имеет социобиологическое значение и нужна для выживания. Когда малыш ползет к маме, чтобы «привязаться» к ней, он выполняет именно эту функцию, и то же самое происходит, когда мать дает ребенку питающий его физический контакт. В своих размышлениях Боулби вышел за рамки социобиологического подхода и занялся потенциальной индивидуальной вариативностью. Индивидуальные различия стали называть «стилями привязанности» — определенными сочетаниями мыслей и чувств относительно близости. Эти различия, рассуждал он, появляются из-за различий в материнском поведении привязанности. Реакции на удовлетворение или неудовлетворенность ранними попытками создать привязанность закладывают сохраняющиеся на всю жизнь «стили привязанности», среди которых Боулби выделил надежный, тревожный и избегающий. Люди с избегающим стилем привязанности обычно с опаской относятся к отношениям или вообще в них не вступают, а люди с надежной привязанностью в раннем детстве во взрослой жизни чувствуют себя комфортно в близких отношениях. Люди с тревожным стилем привязанности обычно находятся где-то посередине, испытывают амбивалентные чувства по поводу близости, по отношению к тем людям, с кем ощущают эмоциональную связь. Свойственные им реакции «тяни-толкай» напоминают перепады настроения у цикличной личности. Так, может быть, цикличная личность формируется как раз в силу регулярной недоступности матери?

Привязанность основывается на трех важных принципах: во-первых, тревожные сигналы любого происхождения активируют у младенца «поведенческую систему привязанности». То есть при любом стрессе или беспокойстве младенец ползет или идет к матери, зовет ее криком или плачем, потому что ему нужен успокаивающий телесный контакт. Во-вторых, когда эта система задействуется очень активно, дезактивировать ее может только физический контакт с фигурой привязанности. Ничто другое не поможет. Наконец, когда система привязанности активируется на протяжении длительного времени, а успокоения так и не наступает, у младенца наблюдается агрессивное поведение. Отсюда вытекает базовый вывод теории привязанности: отсутствие удовлетворения потребности в привязанности ведет к возникновению гнева. «Первичный гнев» берет свои истоки в фрустрированных и безуспешных попытках сформировать привязанность. Когда находящийся в состоянии стресса младенец ищет утешения, но не получает его, он впадает в ярость, за которой следует депрессия, а потом безразличие. Другими словами, первичная причина гнева — попытка восстановить контакт и получить утешение. Циклы эндогенного напряжения у взрослых зловеще напоминают процессы привязанности у маленьких детей. Внутри человека нарастает напряжение, и он не может успокоиться самостоятельно. Потребность в утешении не опознается и не выражается. Следовательно, желаемого контакта с партнером не происходит. Напряжение продолжает расти, основным мотивом становится бегство — вкупе с тайным желанием, чтобы другой нашел тебя и спас; спасения не происходит, и тогда наступает ярость. Цикл насилия у взрослых полностью воспроизводит описанный Боулби ранний процесс.

Боулби определял привязанность как связь, развивающуюся с «другим выделяемым и предпочитаемым человеком, который воспринимается как более сильный и/или мудрый» (4, с. 203). Пропорционально тому, насколько эти качества приписываются другому, он получает абсолютную неограниченную власть над младенцем, и угроза разлуки или сепарация от фигуры безопасной привязанности вызывает крайне сильные эмоциональные реакции — ужас, горе и ярость. У мужчин эти базовые примитивные эмоции изначально связаны с женщинами. Поскольку женщина обладает властью в вопросах жизни и смерти, когда речь идет о младенце мужского пола, в этот период закладываются мощнейшие эмоциональные паттерны реагирования.

Боулби описал свои наблюдения за реакциями детей (в возрасте от 15 до 30 месяцев) в яслях, когда их впервые разлучают с родителями. Эти реакции делились на три четко выраженные фазы: протест, отчаяние, отчуждение. Крайне интересно, как Боулби описывает эти реакции:

В изначальной фазе [протеста], маленькие дети испытывают сильнейшее беспокойство из-за потери матери и пытаются воссоединиться с ней, задействуя в полной мере имеющиеся у них ограниченные ресурсы. Они часто громко плачут, трясут кроватку, мечутся, все время озираются, прислушиваются, не идет ли мать, которой им так не хватает. Все поведение говорит о том, что дети ожидают, что она вот-вот вернется… Во время фазы отчаяния, […] поведение говорит о том, что надежда уходит. Активность физических движений снижается или вообще прекращается, ребенок может плакать монотонно или время от времени. Он отстранен и пассивен… кажется, что он пребывает в состоянии глубочайшего горя… Во время фазы отчуждения, когда мать приходит к нему, сразу видно, что не все в порядке, потому что его поведение говорит об отсутствии поведенческих паттернов сильной привязанности, нормальной для этого возраста. Он не приветствует мать, кажется, будто он ее практически не узнает, он не цепляется за нее, кажется отстраненным и апатичным, вместо плача он постоянно отворачивается от нее (5, с. 27–28)

Действия, связанные с первой фазой сепарации (фазой протеста), можно трактовать как проявления гнева. Все действия активны, направлены на внешний мир для достижения результата (в данном случае — возвращения матери). Громкий плач и трясение кроватки — это первичные формы сигнальных действий и требования, чтобы она вернулась.

Первая и основная функция гнева — восстановить успокоительный контакт с фигурой привязанности. К взрослому возрасту эти действия принимают другую форму: плач сменяется криком, трясение кроватки — бросанием или разбиванием вещей. Контроль за эмоциональной дистанцией от партнера становится профилактическим методом, предшествующим необходимости выражать ярость после его возвращения, за исключением ситуаций, когда контроль дает сбой и партнер уходит. В такие моменты подавленная зависимость взрывается фейерверком ярости и отчаяния, но причина остается неизменной, даже когда меняется поведение: это попытка восстановить контроль с помощью физических действий. В случае младенца депрессивные эмоции (горевание) и отчуждение возникают лишь после долгих безуспешных действий, которые не приводят к воссоединению с матерью. У взрослых же мужчин осознание того, что жена или любовница собирается уйти или ушла от них, сразу порождает глубокую депрессию и мысли (или же угрозы/действия), связанные с самоубийством. Угрозы покончить с собой — распространенная история для абьюзивных мужчин, от которых уходят любовницы, а суицид как таковой чаще встречается среди мужчин, от которых ушла жена (12). У мужчин более психопатического типа такие угрозы могут быть исключительно манипулятивными, а у пограничных личностей суицидальные мысли носят серьезный характер (13).

Сепарация и гнев

Гнев — типичная реакция на разлуку с матерью. Боулби цитирует исследования, в которых ученые отмечали значительные различия между агрессивными играми сепарированных и несепарированных детей (3, с. 284). Сепарированные дети «склонны нападать на куклу-родителя». Гнев на родителя часто выражается нерегулярно и перемежается с выражениями любви. В таких случаях Боулби использует термин «амбивалентность». Сепарированные дети или дети с нарушениями привязанности амбивалентно реагируют на мать на протяжении периода до 20 недель после воссоединения. Про таких детей пишут, что они «сердито изгибаются и вырываются из рук, но одновременно с этим стремятся к контакту» с матерью (3). Амбивалентность, другими словами, проявляется в противоречивых телесных реакциях.

В подобных ситуациях гнев выполняет две функции: помогает ребенку преодолеть препятствия на пути к воссоединению и призывает любимый объект больше не уходить. (Боулби считал, что дисфункциональный гнев после смерти близкого появляется, потому что скорбящий еще не принял факт смерти и продолжает верить, что умерший вернется. Следовательно, скорбящий человек в эмоциональном смысле ведет себя как сепарированный ребенок.) Боулби утверждает:

Нередко мы сталкиваемся с проявлениями гнева на поведенческом уровне. Мы можем наблюдать его, когда мать, чей ребенок по глупости перебежал дорогу в неположенном месте, ругает и наказывает его — ее гнев связан в первую очередь со страхом. Мы сталкиваемся с этим каждый раз, когда один партнер упрекает другого в неверности… Дисфункциональный гнев возникает всякий раз, когда человек, будь то ребенок или взрослый, испытывает настолько сильный и/или устойчивый гнев на партнера, что связь между ними ослабевает, а не укрепляется, и партнер отчуждается. Гнев на партнера также становится дисфункциональным, когда агрессивные мысли или действия пересекают тонкую грань между сдержанностью и мстительностью. […] Разлука, особенно длительная или часто повторяющаяся, оказывает двойной эффект. С одной стороны, поднимается гнев, с другой стороны — угасает любовь. Следовательно, гневное, недовольное поведение может приводить не только к отчуждению фигуры привязанности, но и к изменению чувств по отношению к ней. Вместо глубоко укорененной любви, перемежающейся «яркими проявлениями недовольства», […] в ребенке растет глубинное отвержение, которое лишь иногда сменяется на тревожную, неуверенную любовь (3, с. 287–288).

Здесь Боулби предвосхищает открытие, что сепарационная тревога является почвой для гнева, возникающего во взрослых романтических отношениях. Он отмечает, что подростки 15–18 лет с поведенческими проблемами обычно слушаются родителей, когда те угрожают бросить их, если они не будут вести себя как положено. Такой ребенок приходит «в ярость, когда родитель угрожает покинуть его, а с другой стороны, не решается выразить свой гнев, чтобы родитель не сделал этого. Это основная причина, […] по которой в подобных случаях гнев на родителя обычно подавляется и смещается на другие мишени» (3, с. 289–290).

Боулби продолжает:

«Вполне вероятно, что некоторые люди, которые в прямом смысле этого слова убивают родителя, поступают так именно из-за того, что на протяжении многих лет родитель безжалостно повторяет угрозы покинуть ребенка» (3, с. 290).

Поскольку гнев (протест) представляет собой первую реакцию на сепарацию и является «гневом, порожденным страхом», этот страх становится страхом потери. Гнев направлен на воссоздание утраченного объекта или предотвращение его исчезновения. Он оказывается как сигнальной формой, так и формой контроля. К сожалению, сам по себе гнев порождает субъективное состояние отделенности от других. Недостаток близости может усилить ощущение сепарации, что, в свою очередь, порождает еще больший гнев. Если страх и гнев становятся невыносимыми, проявляются абьюзивно или используются для мести, то человек еще больше отдаляется от партнера, дистанция вырастает и возникает еще более сильный страх и гнев. Поэтому гнев как реакция на сепарацию может запустить эмоциональную спираль, которая приводит к ярости. «Гнев, порожденный страхом», — важный источник происхождения ярости.

Боулби рассматривал выражение гнева как способ регуляции отношений привязанности. В его описаниях первичных реакций переживающих сепарацию младенцев описывается ярость как попытка вернуть к существованию утраченную мать усилием воли. Это чувство становится предтечей той ярости, которую испытывает взрослый человек при потере любимого. Одно из самых сложных для проработки чувств, связанных с гореванием, — это ярость на умершего и вина, возникающая из-за переживания ярости. Боулби пишет об этом так:

Когда отношения с любимым человеком оказываются под угрозой, мы, как правило, ощущаем не только тревогу, но и злость. […] Тревога и гнев идут рука об руку, являясь реакциями на угрозу утраты. […] Когда ребенок или супруг начинает вести себя опасным образом, вероятно проявление гневного протеста. Когда ваш партнер отдаляется от вас, столь яркое напоминание о том, насколько он вам небезразличен, творит чудеса. Когда ребенок обнаруживает, что им пренебрегают в пользу младшего брата или сестры, его требования близости могут восстановить равновесие. Следовательно, гнев, проявленный в нужном месте в нужное время и в нужной степени не только уместен, но и незаменим. Он охраняет нас от опасного поведения, помогает отпугнуть соперника или вернуть партнера. Во всех этих случаях цель поведения, связанного с гневом, остается неизменной — защитить отношения, которые представляют собой особую ценность. Есть три основных вида отношений, угроза продолжению существования которых может вызывать гнев: отношения с половым партнером (молодым человеком, девушкой или супругами), отношения с родителями и отношения с детьми. […] Когда эти отношения оказываются под угрозой, человек испытывает тревогу и, возможно, гнев (14, с. 11)

Дезадаптивная жестокость представляет собой искаженную и гипертрофированную форму потенциально функционального поведения.

Отвержение и гнев

Согласно Боулби, отторжение со стороны матери интенсивно активирует систему привязанности, и прекратить эту активацию можно только с помощью физического контакта с фигурой привязанности. Если мать отвергает младенца или угрожает ему, но вскоре после этого снова допускает до себя, ситуации хронического конфликта не возникает. Но если матери в принципе неприятен физический контакт с младенцем (либо из-за той или иной острой травмы, либо из-за невыраженного гнева, либо из-за личностных особенностей младенца), она не допустит его до себя и потом. В силу этого у младенца возникает серьезный, глубинный невербальный конфликт. Любое движение матери, направленное на то, чтобы оттолкнуть от себя ребенка, поначалу вызывает у него лишь стремление сблизиться. Однако ребенок не может инициировать контакт с матерью, несмотря на то, что только контакт может прекратить тревожное поведение системы привязанности. Осознание недоступности матери активирует систему еще сильнее, и можно ожидать возникновения у ребенка конфликтного поведения. Когда поведенческая система привязанности активируется, а потом эта активация не завершается, у младенца наблюдается агрессивное поведение. В то же время тенденции к отстранению вступают в конфликт с тенденцией к сближению и невозможность сближения вызывает гнев, который зачастую нельзя выразить безопасно. Рано или поздно физически отвергнутый младенец начнет испытывать гнев и отстранение в любой ситуации, которая обычно пробуждает любовь и привязанность. Ярость, выражаемая во время «убийств из-за покинутости», — остаточное явление этого процесса, протекающего в системе привязанности (15, 16).

Боулби предвосхитил открытие того, что паттерны привязанности не исчезают во взрослом возрасте. Он пишет об этом так:

Если человек уверен, что фигура привязанности будет доступна всегда, когда он того пожелает, то будет куда менее склонен к сильному или хроническому страху, чем человек, у которого такой уверенности нет. Второе положение касается формирования такой уверенности в сензитивный период развития. Согласно этому положению, доступность или недоступность фигур привязанности медленно накапливается в годы созревания личности (в младенчестве, детстве, подростковом возрасте) и ожидания, которые формируются у человека в эти годы, остаются относительно неизменными на протяжении всей его жизни (3, с. 235).

Такие ожидания (или «рабочие модели», или «внутренние репрезентации» себя и партнеров по отношениям) представляют собой центральную составляющую личности и включают в себя «набор сознательных или бессознательных правил организации информации, опыта, чувств и идей, связанных с привязанностью» (17, с. 70). Такие «внутренние репрезентации» (по Кляйн — «интроекты»): 1) содержат в себе модель личности как достойной или недостойной заботы и любви, 2) порождают бессознательные ожидания о последствиях привязанности и 3) дают контекст для более поздних социальных отношений. Несмотря на то, что такие модели можно реструктурировать, сделать это очень сложно, поскольку, однажды возникнув, они обычно действуют за пределами сознания и сопротивляются резким переменами. Более того, они порождают самоисполняющиеся пророчества: ожидания, содержащиеся во внутренней репрезентации, порождают поведение, которое раз за разом эти ожидания оправдывает.

Стили привязанности у взрослых

Боулби отмечал, что паттерны привязанности коррелируют с паттернами социального и игрового поведения с другими взрослыми (не матерью). Эта корреляция наблюдается «на второй и последующий годы жизни», несмотря на то, что все доступные на тот момент научные данные говорили о том, что она продолжает существовать до 5–6 лет. В наше время стили привязанности, разумеется, уже соотнесли и со стилем привязанности взрослых в романтических отношениях, риском суицида, депрессии, а также с абьюзивностью у взрослых, о чем и идет речь в нашем исследовании (12, 18–21). В обзоре крупнейших лонгитюдных исследований классификаций привязанности Фонаги и его коллеги пришли к выводу, что 68–75% взрослых сохраняют тот же стиль привязанности, который был у них в детстве (21). Прежде чем перейти к разговору о связи привязанности с абьюзивностью во взрослом возрасте, важно более подробно описать саму природу стилей привязанности и их корреляцию с тем, что я называю хроническим гневом в близких отношениях, или «сценарием гнева». Эмпирическое изучение особых различий реагирования на привязанность и сепарацию от фигуры привязанности начала Мэри Эйнсворт. Эти реакции впервые были зарегистрированы в ходе проекта «Незнакомая ситуация», где в рамках эксперимента ребенка разлучали с родителем. На основе наблюдений за поведением младенцев их распределяли на демонстрировавших три категории привязанности: надежная, тревожно-избегающая и тревожно-амбивалентная.

Младенцы первого типа, с «надежной» привязанностью, радовались возвращению матери, тянули к ней руки и прижимались к ней всем телом. Их было довольно легко утешить, а от детей других групп они отличались частотой, с которой эмоционально обращались к матери, и способностью искать утешение и давать себя успокоить в состоянии дистресса. В эту категорию попадает около 62–75% американцев среднего класса (18). Люди, ухаживающие за этими младенцами, с готовностью воспринимают, точно интерпретируют и целесообразно реагируют на них. Эти люди (в основном матери) обеспечивают детям предсказуемую и контролируемую среду, которая способствует регуляции возбуждения младенца и его ощущению эффективности (22). Иногда обозначаемая термином «сонастроенность» основная черта восприимчивости этих матерей состоит в том, что родитель отражает эмоциональное состояние, проявляемое младенцем (например, с помощью выражения лица и издаваемых звуков). Несмотря на большую разницу в способности разных матерей делать это, сонастроенность обладает огромной важностью. В эпохальной работе «Регуляция аффекта и происхождение личности» Аллан Шор аргументированно утверждает, что от должной материнской сонастроенности во время критических периодов неврологического созревания зависит здоровое развитие ребенка. Процессы привязанности оказывают влияние на физическое развитие нейроструктур, управляющих эмоциями (23). Новаторские идеи Шора о сущностной роли привязанности для неврологического развития далее изучались им и в других работах (24, 25), а также в трудах других исследователей (26). Не только развитие нейроструктур, но и их способность общаться между собой интегрированным образом — то есть сама суть функционирования мозга — зависит от наличия здоровой привязанности.

Второй стиль привязанности, описанный Эйнсворт, «тревожно-избегающий» (также называемый отвергающим), производит впечатление независимости. Эти младенцы исследуют среду, не полагаясь на мать, не оборaчиваются, чтобы убедиться в том, что она рядом (как делают дети с безопасной привязанностью). При сепарации от матери тревожно-избегающие младенцы не проявляют признаков тревоги, а когда мать возвращается, отталкивают ее или избегают. Младенцы с тревожно-избегающим стилем привязанности общаются с матерью только при условии, что у них все хорошо. Попадая в состояние дистресса, они не подают сигнала близкому человеку и не ищут телесного контакта. Многие из перечисленных видов поведения можно наблюдать и в шестилетнем возрасте. Тревожно-избегающие дети не направляют внимание на мать, когда она возвращается, дистанцируются от нее физически, чувствуют неловкость при обсуждении сепарации и отворачиваются от других членов семьи на семейных фотографиях (17). Таким образом, для тревожно-избегающего стиля характерен следующий набор реакций: минимальные проявления аффекта или дистресса в присутствии матери и избегание фигуры привязанности в условиях, где обычно (при наличии безопасной привязанности) дети ищут близости и взаимодействия. Эти младенцы направляют все внимание на среду и активно игнорируют родителя. Роберт Карен описывает эту группу так:

Избегающий ребенок действует обратным образом (по сравнению с амбивалентным). Он злится и отдаляется (но степень привязанности при этом не снижается). Его мольбы о внимании отвергаются, это причиняет боль, и дальнейшее обращение к матери кажется невыносимым. Ребенок будто бы говорит: «Да кому ты нужна — я и сам справлюсь». Часто вместе с этим отношением развивается идея собственной грандиозности: я великий, мне никто не нужен… Боулби полагает, что именно избегающий стиль привязанности лежит в основе нарциссических черт личности — одного из наиболее распространенных психиатрических отклонений нашего времени (с. 50).

В эту категорию попадает примерно 32% детей из выборки Эйнсворт. Матери тревожно-избегающих детей обычно нечувствительны, мало реагируют на ребенка и дают ему мало стимуляции, а физический контакт вызывает у них отвращение. Эти матери отвергают просьбы детей в утешении и ободрении и много говорят, чтобы заглушить проявления эмоций. Если эти вербализации не смягчают аффективные проявления младенца, то за ними следует «садистическое отсутствие сонастроенности» (то есть выражение смещенных искаженных чувств). Такие матери обычно не помнят подробностей собственного детства или идеализируют отношения с родителями — несмотря на то, что у них есть воспоминания о противоречивом опыте отвержения. По наблюдениям психолога Ким Бартоломью, поведение тревожно-избегающих детей можно интерпретировать как отсутствие необходимости или желания контакта, но есть убедительные данные, говорящие об обратном. Например, у тревожно-избегающих детей в момент сепарации учащается сердцебиение, при этом внешние признаки дистресса у них отсутствуют (27). Бартоломью делает из этого вывод о том, что концентрация этих детей на внешних неодушевленных объектах является формой смещения, отражающейся в таком способе поведения. Более того, несмотря на то, что тревожно-избегающие дети редко проявляют агрессию в «Незнакомой ситуации», дома они могут довольно агрессивно вести себя по отношению к матери (28, 29).

Чем выше степень избегания в момент воссоединения с матерью, тем больше гнева и зависимого поведения ребенок будет проявлять в следующие недели. Этот факт тоже говорит в пользу идеи Боулби о том, что гнев представляет собой протестное поведение, цель которого — увеличить близость с матерью. Следовательно, гнев, выражаемый избегающими детьми по отношению к матери в менее стрессогенной обстановке (как правило, в качестве реакции на отвержение или неэмоциональное обращение), можно считать доказательством того, что они не равнодушны. При сепарации избегающие младенцы реагируют гневом на мать, однако проявления гнева в такой ситуации слишком рискованны, ведь может произойти снижение уровня близости, поэтому гнев подавляется и замещается на «холодное», отстраненное избегание (22, 30). Гневные импульсы выражаются в менее стрессогенных ситуациях. Дети, сталкивающиеся с хроническим отвержением, испытывают особенно сильный гнев, но при этом в большой степени избегают любого его проявления. Опять же, в менее стрессовых обстоятельствах гнев выражается косвенно. Бартоломью утверждает, что за поведением хронически избегающих людей может стоять выраженный и не находящий разрешения паттерн сближения-избегания: угрозы ведут к появлению тенденции к сближению с фигурой привязанности, которая отвергает физический контакт, и таким образом возникает отстранение, сопровождающееся еще более сильной потребностью в привязанности. Самоподдерживаемая обратная связь такого рода приводит к хроническому избеганию (которое предположительно сопровождается хронически неудовлетворенной потребностью в привязанности). Следовательно, для тревожно-избегающего стиля привязанности центральной темой служит гнев. Согласно данному описанию, возникает вопрос, может ли определенный паттерн указывать на эмоциональное происхождение отстраняющегося стиля поведения, при котором гнев подавляется. Гейла Марголин обнаружила сходства в стиле коммуникации у физически абьюзивных и отстраняющихся пар (31). В обоих случаях наблюдается низкая степень ассертивности и склонность к избеганию конфликтов.

Третья категория младенцев, тревожно-амбивалентная (также известная как замкнуто-фобическая, или тревожная), склонна цепляться за мать и сопротивляться самостоятельному исследованию комнаты. Они приходят в сильнейшее возбуждение в момент сепарации, часто очень сильно плачут. Эти младенцы обычно ищут контакта с матерью, когда она возвращается, но при этом в гневе выгибаются, отстраняясь от нее, и их очень сложно утешить. Причины такого поведенческого паттерна состоят в том, что у этих детей гнев и ужас, что их покинут, каким-то образом сливаются воедино. Матери таких младенцев, как правило, очень непоследовательны и наименее уверенно справляются с уходом за ребенком на ранних этапах (30). Позднее эту категорию разделили на две группы: тревожно-амбивалентную и замкнуто-фобическую. Первая группа испытывает постоянную тревогу в близких отношениях, вторую все время разрывают амбивалентные импульсы. Карен описывает формирующийся у детей с такой привязанностью стиль поведения следующим образом:

Амбивалентный ребенок (таких около 10% детей среднего класса в Америке) отчаянно пытается повлиять [на его мать]. Он цепляется за то, что иногда он все-таки добивается от нее реакции. Он понимает, что она будет реагировать — иногда из чувства вины, — если он постарается поднять шум посильнее. Поэтому он постоянно пытается держаться за нее или наказывать ее за недоступность. Он сильнейшим образом зависим от нее и от попыток изменить ее (11, с. 50).

Эти стили привязанности представлены на рисунке 7.1.

Абьюзивная личность

Эти амбивалентные дети на удивление похожи на физически абьюзивных мужчин (32, 33). Интенсивность проявления поведения и потребность оказать влияние на женщину напоминают описания абьюзивной личности и мотива власти, который Уинтер считает основополагающим для «Дон Жуана» — сексуально распущенного мужчины, зависимого от последовательных паттернов сексуального завоевания-покидания (34, 35).

В лонгитюдном исследовании Алан Срауф показал, что третьеклассники с тревожной привязанностью обладают наиболее плохо сформированными социальными навыками и страдают от явных психиатрических нарушений (29). У людей с тревожным стилем привязанности снижена способность формировать круг социальной поддержки и при необходимости обращаться к нему за помощью. Следовательно, присутствующий на протяжении всей жизни паттерн изоляции может формироваться на основе раннего опыта, говорящего о том, что нельзя полагаться на поддержку других людей. Агрессивные мужчины, как правило, нелюдимы и малообщительны. К тому же у них развиваются определенные ожидания от противоположного пола. Например, при отсутствующем отце и требовательной (но недоступной) матери мальчик учится тому, что от мужчин нет смысла ожидать эмоциональной поддержки, а женщины, кажется, дают эту поддержку, но слишком требовательны, и им нельзя доверять. В результате он отстраняется и замыкается в себе, оставаясь наедине с гложущим чувством гнева.

Неудавшаяся привязанность: психопатология развития

Интуиция подсказывает нам, что если младенец регулярно подвергается насилию со стороны одного из родителей, то у него может не сформироваться привязанность к этому человеку. Однако факты говорят о том, что в таких обстоятельствах возникают сильнейшие связи — связи, для которых характерны одновременно и близость, и подавленный гнев. Как пишет Боулби, «мы можем предположить, что нападение из любого источника вызывает страх и отстранение. Удивительно, что в данной ситуации нападение исходит из самой тихой гавани, от оплота безопасности, и, разумеется, это способствует формированию противоречивых тенденций. От одной этой угрозы или сигнала ребенок воспринимает два послания: “уйди от меня” и “ищи безопасность”» (4, с. 209).

В уже ставшем классическим исследовании Х. Харлоу и М. Харлоу «злые суррогатные матери» дуют на малышей макак-резусов неприятными потоками воздуха, колют их иглами, бросают на пол или так сильно трясутся, что у малышей стучат зубы. Ничто из вышеперечисленного не мешало малышам макак продолжать формировать привязанность, из чего авторы сделали вывод, что «вместо того, чтобы сформировать невроз в экспериментальных условиях, мы нашли технику усиления привязанности к матери» (36, с. 206). По сути Харлоу воспроизвели в рамках эксперимента детский абьюз, когда комфортный контакт перемежается вредоносным поведением. К их удивлению, процесс привязанности не ослаб, а, наоборот, стал протекать более сильно.

Последствия плохого обращения с системой привязанности человеческих младенцев были изучены Патрицией Криттенден и Данте Чиккетти (21, 37–40). Большинство исследований представляют собой изучение семей, которые из-за плохого обращения с детьми попали в поле зрения социальных служб. При рассмотрении привязанности подвергающихся насилию детей становится очевидно, что для них характерны тревожно-амбивалентная привязанность и гнев, а также избыточная близость в качестве компульсивного послушания. Авторы рассматривают такое поведение у подвергшихся насилию детей как способ, с одной стороны, поддерживать привязанность, а с другой стороны, отрицать постоянный гнев на абьюзивного «родителя». Другими словами, подвергшиеся насилию дети в будущем могут стать гиперконтролирующими абьюзивными супругами, а паттерн тревожно-амбивалентной привязанности превратится в сырье для формирования цикличной личности. Переполненные яростью, не способные ее выразить, обладающие негативными репрезентациями себя  и  женщин/мужчин, но тем не менее испытывающие цикличное влечение к противоположному полу в силу повторяющегося паттерна «тяни-толкай», тревожно-амбивалентные дети являются прототипом абьюзивного взрослого.

Ребенок абьюзивных родителей вынужден формировать привязанность с человеком, который одновременно осуществляет уход и заботу, но при этом причиняет боль и травмы. Ярость, испытываемая в контакте с таким родителем, подавляется и не находит выражения до тех пор, пока уже во взрослом возрасте у человека не появляются похожие по степени близости отношения. В то же время в какой-то момент ребенок превратится в подростка и будет поглощен формированием публичной персоны. Внутренний хаос будет оставаться латентным до тех пор, пока возникновение близкой привязанности во  взрослом возрасте не повлечет за собой отработку эмоционального сценария, появившегося в опыте изначальной привязанности (41–43). Абьюзивные мужчины и женщины, подвергавшиеся физическому насилию в родительской семье, находятся в группе риска по формированию тревожно-амбивалентной привязанности (44, 45). Если раньше считали, что такая «трансгенерационная передача» насилия происходит главным образом за счет моделирования поведения, то теория и исследования привязанности говорят о том, что происходит нечто большее: формирование неверных внутренних схем, поврежденного образа себя и ожиданий от привязанности с другими людьми, смешанных со страхом и яростью. Также здесь мы наблюдаем отсутствие нейронных структур и их интеграции, которая могла бы помочь испытывать здоровые эмоции во время конфликта. Так и закладываются основы абьюзивности. Опыт насилия в детстве — это не просто выученные паттерны поведения. Он влечет за собой тревожно-амбивалентный стиль устанавливания связи, порождающий склонность к излишней требовательности и гневу в романтических отношениях во взрослом возрасте — именно так подвергающиеся насилию женщины описывают своих мужей, и эти черты соответствуют характеристикам патологии пограничного расстройства.

Взрослая привязанность и проблемное поведение

Интригующие факты об устойчивости стиля  привязанности можно найти в исследовании психолога Роберта Сильвермана (46). Утверждая, что «мощное бессознательное желание единства с “хорошей матерью из раннего детства” и удовлетворение этого желания может способствовать адаптации», Сильверман и его коллеги показывали субъектам исследования подсознательную стимуляцию (продолжительностью 4 миллисекунды) в виде текста «Мы с мамочкой — одно целое». Эта стимуляция оказывает благотворное влияние на целый ряд поведенческих проблем от шизофрении до курения. Сильверман описывает эту технику как «активацию симбиотических фантазий (фантазий о единстве)», при которой «репрезентации себя и другого сливаются и смешиваются», когда мать на очень раннем этапе жизни воспринимается как утешающая, защищающая и питающая» (46, с. 1297). В данном исследовании также говорилось о том, что позитивный эффект был сильнее у мужчин, чем у женщин, то есть имелись гендерные различия. Сильверман выдвинул гипотезу, что этот факт может отражать следующую динамику: у дочерей меньше оснований для дифференциации от матери, чем у сыновей. Эксперименты с «Мы с папочкой одно целое» и «Мы с моим любимым одно целое» оказывали благотворное воздействие на шизофрению и тревожные расстройства у субъектов женского пола. Сильверман предположил, что активация фантазий о единении снимает тревогу и удовлетворяет потребность в зависимости, а также подтвердил свою гипотезу эмпирическими результатами. Несмотря на то, что Сильверман и его коллеги проводили исследования в группах субъектов с различными взрослыми проблемами, они не регистрировали стили привязанности субъектов (40). При учете, что взрослые с ненадежным стилем привязанности имеют куда меньше опыта идеальной материнской заботы, чем взрослые с надежной привязанностью, можно ожидать, что благотворное воздействие такой подсознательной стимуляции на них будет разным.

Мост от младенческой к взрослой привязанности наконец-то был построен эпохальной работой социопсихологов Синди Хазан и Филипа Шейвера, которые совершили практический переход от изучения младенческой привязанности к описанию стилей привязанности у взрослых в нашумевшей статье «Романтическая любовь как процесс привязанности» (18). Эти авторы утверждают, что взрослая романтическая любовь обладает свойствами привязанности, которые являются производными от ее младенческих форм:

Устойчивость характеристик личности в первую очередь связана с устойчивостью ментальных моделей, которые создаются за счет довольно стабильной обстановки в семье… Мы готовы сделать и более смелое предположение о том, что все важные любовные отношения — особенно с родителями, а также с возлюбленными и супругами — являются привязанностью в том смысле слова, в котором его использовал Боулби. Каждой подтвержденной черте привязанности соответствует определенная черта любви, а для большинства подтвержденных черт любви есть подтвержденная или очень вероятная черта привязанности (47, с. 73).

Используя опросник самоотчета по типу романтической привязанности во взрослом возрасте, авторы обнаружили, что среди группы в более 700 взрослых стили привязанности распределялись практически в том же соотношении, что и по Эйнсворт: 56% описывали свою привязанность как надежную, 25% — как тревожно-избегающую и 20% — как тревожно-амбивалентную. Тревожно-амбивалентные воспринимали любовь как одержимость, желание взаимности и единения, эмоциональные взлеты и падения, а также крайнюю степень сексуальной привлекательности и ревности. Они говорили, что легко влюбляются и часто чувствуют, что начинают влюбляться, но редко находят то, что, по их мнению, является «настоящей» любовью. Им были в большей степени свойственны сомнения в себе и непонимание со стороны окружающих.

История привязанности оценивалась по ответам респондентов на вопросы о том, как родители в целом вели себя по отношению к ним (а также друг к другу) в детстве. Тревожно-амбивалентные респонденты описывали матерей как более вторгающихся и несправедливых (чем респонденты с безопасным типом привязанности), а отцов — как несправедливых и опасных. Термин интрузивный чаще всего фигурирует у Эйнсворт и ее коллег в описаниях матерей тревожно-амбивалентных младенцев. Описания матери, совпадающие с характеристикой, данной Эйнсворт тревожно-избегающим младенцам, говорят о большей непоследовательности. Исследование Хазан и Шейвера стало важным первым шагом к проведению параллелей между ранней привязанностью и типом взрослых отношений.

После выхода в свет этой важнейшей работы начался бум исследований привязанности у взрослых. Несмотря на то, что споры на эту тему не утихают, сейчас принято выделять четыре стиля взрослой привязанности: надежный, тревожно-избегающий, тревожно-озабоченный и замкнуто-фобический (48). Также внимание ученых привлекает и так называемый дезорганизованный стиль (21, 49). Для дезорганизованного стиля также характерно переживание сильных противоречивых эмоций при возбуждении системы поведения привязанности. Люди с этим стилем испытывают как семантические, так и синтаксические трудности при создании нарратива привязанности (написании истории о личных отношениях) и склонны к диссоциации. Несмотря на то, что мы обнаружили связь «замкнуто-фобического стиля» и пограничной организации личности (ПОЛ), Фонаги и его коллеги выявили связь между дезорганизованным стилем привязанности и пограничностью (21 ⓘВозможно, существует определенная эмпирическая связь между дезорганизованной или проблемной и замкнуто-фобической (как это называется у взрослых) привязанностью, потому что оба типа связаны с наиболее тяжелым анамнезом и наиболее плачевными последствиями. В детских сценариях дезорганизация проявляется как в избегании, так и в тревоге, что соответствует замкнуто-фобическому паттерну у взрослых. Шейвер и Кларк писали о связи дезорганизации с фобичностью, но считают эти понятия принципиально разными (63). Таким образом, пока сложно проследить связь между дезорганизацией с паттернами RSQ. — Прим. авт.). Изучив обзор соответствующих исследований, они выдвинули гипотезу о том, что у пограничных личностей в анамнезе должны быть родители, которые реагируют на их высокий уровень возбуждения «отстранением, ошибками в коммуникации, ролевой путаницей, негативным, интрузивным или пугающим поведением». Следовательно, «эти дети воспринимают свое собственное возбуждение как тревожный сигнал о том, что их скоро покинут… То есть мы имеем дело с образом родителя, который отстраняется от ребенка в состоянии тревоги или ярости, на что ребенок реагирует комплементарным диссоциативным стилем» (с. 113). Сегодня нет ясных исследовательских данных, которые помогли бы четко разграничить эти две категории, кроме того факта, что при дезорганизованном стиле обязательно присутствует диссоциация.

Люди с надежной привязанностью имеют позитивные сценарии о себе и позитивные ожидания от близких отношений; они ожидают наилучшего развития событий, и близость не вызывает у них беспокойства. Тревожно-избегающие, по описанию Хазан и Шейвера, «отписались» от близких отношений. Они невероятно независимы: им никто не нужен. Тревожно-озабоченный тип склонен цепляться за отношения, беспокоиться, что другой отвергнет их, и готов на все, чтобы доставить удовольствие и заслужить одобрение. Фобически-замкнутая группа, с моей точки зрения, оказалась наиболее интересной, поскольку таких людей близость в равной степени притягивает и отталкивает. Как пишет Ким Бартоломью, «они стремятся к социальному контакту и близости, но постоянно испытывают недоверие и страх отвержения в межличностных отношениях» (27, с. 176).

Общими для стиля привязанности и абьюзивности являются хронические чувства, вызываемые ненадежной привязанностью, и то, как эти чувства могут трансформироваться в поведение у мужчин, в детстве имевших абьюзивные ролевые модели. Мужчины с проблемами с ранней привязанностью более склонны испытывать тревогу по поводу регуляции близости. Возбуждение, тревога и гнев, испытываемые ими, уходят корнями в глубинную тревогу по поводу изначального объекта привязанности.

Абьюзивным мужчинам свойственна гипертрофированная потребность в контроле близких отношений, поскольку их потребности соответствуют испытываемой тревоге, а контроль представляет собой поведение, направленное на снижение тревоги/ гнева. Эти мужчины пытаются снизить тревогу покинутости, избыточно контролируя партнершу. Детский психолог Патриция Криттенден пишет об этом так:

Тревожная привязанность может проявляться в любом возрасте. Некоторые проявления тревожной привязанности у старших детей и взрослых напоминают проявления тревожной привязанности в младенчестве: необоснованная тревога и опасения о том, где находится фигура привязанности, необоснованные сложности с сепарацией от нее/него, хронический гнев и отвержение, неспособность обратиться за поддержкой или воспользоваться ею, когда это необходимо, или же отсутствие чувств по отношению к фигуре привязанности (38, с. 131).

Далее Криттенден выдвигает предположение о том, что другие расстройства привязанности встречаются менее часто, но имеют в основе «травматическую или депривирующую сепарацию от фигуры привязанности» (с. 133).

Связь между привязанностью и абьюзом

После публикации статьи Хазан и Шейвера в 1987 году начался бум исследований привязанности, однако темы абьюзивности как таковой не касался никто. Вместе со студентами старших курсов Ким Бартоломью и я решили эмпирическим путем проверить наличие связи между ненадежной привязанностью и абьюзивностью (19). Ким Бартоломью обладала большим опытом работы с разнообразными инструментами по оценке привязанности: от структурированных интервью до опросников самоотчета. У меня же был опыт оценки абьюзивности с помощью таких опросников самоотчета, как CTS и PMWI.

Ким Бартоломью разработала краткий опросник самоотчета для оценки стиля привязанности, Опросник стиля отношений (RSQ; см. рисунок 7.2). В этом опроснике людям предлагается отметить, в какой степени они согласны с каждым из 30 утверждений, описывающих реакции на привязанность.  Опросник был протестирован, чтобы убедиться в том, что его результаты соответствуют данным по привязанности респондентов, полученным в ходе более сложных техник интервьюирования. Если для человека был характерен избегающий тип привязанности по результатам интервью, то и по данному опроснику он попадал в ту же категорию. Баллы по опроснику позволяли разделить респондентов на четыре группы в соответствии с основными стилями привязанности: надежный, тревожно-избегающий, тревожно-озабоченный и замкнуто-фобический (см. рисунок 7.3).

Абьюзивная личность: опросник стиля отношений

Как отмечалось выше, меня больше всего интересовал замкнуто-фобический тип, поскольку именно эти люди испытывали сильные и не находящие разрешения противоречивые импульсы в связи с близостью и оставались гиперсензитивны к отвержению. У них были негативные внутренние репрезентации себя, а значит, им было сложно самостоятельно успокаиваться. Также они имели негативные ожидания от других, то есть ожидали худшего от партнера (что он покинет их), были гипербдительны и склонны к жесткому контролю. В предыдущих исследовательских работах Бартоломью занималась исследованием главным образом женщин и студентов мужского пола. Когда эти люди чувствовали, что их могут бросить, они дистанцировались и занимали агрессивную отстраненную позицию. Мои знания об абьюзивных мужчинах говорили о том, что в их случае мы столкнемся с другой реакцией на риск быть покинутым: яростью и абьюзивным контролем.

Абьюзивная личность: модель привязанности по Бартоломью

Мне казалось, что наиболее абьюзивными окажутся «замкнуто-фобические» мужчины, и мне было даже как-то странно называть их именно таким словом (в оригинале fearful — «исполненный страха». — Прим. пер.). Страх привязанности, возможно, действительно лежит в основе их реакции на предполагаемое отвержение, но все же основной характеристикой эмоциональных и поведенческих выражений остается именно гнев. Не важно, являлся ли этот гнев реакцией на стоящий за ним страх или отголоском того, что Боулби называл «гневом, порожденным страхом»: эти мужчины обладали «гневной привязанностью». Боулби пишет о такой динамике в своих ранних работах, и наши исследования подтверждают его правоту. Младенцы с замкнуто-фобическим стилем привязанности одновременно «стремятся к близости (с матерью) и при этом в гневе изгибаются, отворачиваясь от нее» (3, с. 289).

Сначала данные: отчеты мужчин о привязанности были сопоставлены с отчетами их партнерш об абьюзивности. Итоговые результаты приводятся в таблице 7.1. Здесь указаны корреляции между стилем привязанности, ПОЛ и самоотчетом по гневу и ревности. Наконец, стиль привязанности сопоставлен с отчетами женщин об абьюзивности их партнеров. Как я и подозревал, мужчины с высоким баллом по «замкнуто-фобической» привязанности также показали высокий балл ПОЛ и высокий уровень хронического гнева, ревности и симптомов травмы.

Абьюзивная личность

Они плохо спят, часто пребывают в депрессии и испытывают диссоциативные состояния. Их балл привязанности в большей степени связан с отчетами о насилии, предоставленными партнершами, чем у людей с любым другим стилем привязанности. Мы разработали общую формулу расчета баллов, которая прогнозирует присутствие абьюзивности в отчетах с точностью 88%. Формула состояла из балла ПОЛ, баллов по уровню гнева и замкнуто-фобической привязанности. Сочетание этих трех показателей позволило нам составить профиль ядра абьюзивной личности.

Вспомним о том, что в исследовании с использованием видеозаписей мы обнаружили, что мужчины, склонные к физическому насилию, проявляли большую степень возбуждения, тревоги и гнева при просмотре видеозаписи конфликта, в котором по сценарию женщина выражает свою потребность в большей независимости от мужчины. На тот момент я называл это явление тревогой покинутости, однако не предпринял попытки узнать, проявляют ли склонные к насилию мужчины данный паттерн реагирования в большей степени, чем другие. Теперь, оглядываясь назад, я склонен полагать, что это явление в наибольшей степени проявилось бы именно у «замкнуто-фобических» мужчин. На момент публикации этой статьи еще не существовало других исследований, которые изучали бы связь стиля привязанности и абьюза. Я еще раз перечитал наш список литературы по той статье — вся она строилась на теоретических статьях Боулби, а также Хазан и Шейвера.

Однако с тех пор появились и новые исследования стиля привязанности, применения насилия и виктимизации. Микулинджер показал (50), что существует связь между ненадежным стилем привязанности и вероятностью проявления гнева; он назвал ее «склонностью к гневу» (51). Хендерсон и его коллеги использовали RSQ для оценки стиля привязанности в выборке из 1249 мужчин и женщин, проживавших в одном поселке (52). Внутри этой группы тревожно-озабоченная привязанность была наиболее сильно связана с абьюзивностью, вне зависимости от пола (мужчины и женщины в этой выборке показали одинаковый уровень абьюзивности). Однако при проверке обоюдности насилия оказалось, что привязанность уже не является прогностическим фактором. Авторы интерпретировали это открытие следующим образом: тревожно-озабоченный стиль связан в первую очередь с взаимно абьюзивными отношениями. Буквала и Жданюк исследовали проблемы в отношениях (например, отсутствие удовлетворенности отношениями) и смотрели на связь привязанности и агрессии у 85 студентов, состоящих в отношениях (53). Люди с тревожно-озабоченным или «тревожно-избегающим» стилем привязанности вновь оказались более склонными к взаимной агрессии в отношениях.

Хольцворт-Монро и ее коллеги воспользовались как Интервью привязанности для взрослых (AAI), так и RSQ для исследования мужей, применяющих и не применяющих насилие по отношению к женам (54, 55). Результаты показали, что склонные к жестокости мужчины имели «более ненадежную, тревожно-озабоченную привязанность (тревога покинутости), в большей степени зависели от своих жен и испытывали больше тревоги и ревности. Исследователи также обнаружили, что по AAI мужчины чаще попадают в классификацию «ненадежный стиль», чем по RSQ. Мужчины, вошедшие в категорию «замкнуто-фобических» по RSQ (наша абьюзивная группа), по AAI классифицировались как «проблемные», или, как иногда называют эту группу, «дезорганизованные». Классификация привязанности, как и категории расстройств Оси-II в руководстве DSM, постоянно пересматривается. Однако полученные Хольцворт-Монро результаты показали, что «дезорганизованную» привязанность также следует считать фактором риска НБО.

Бонд и Бонд исследовали стиль привязанности 41 пары, «испытывающей разногласия» и обратившейся за помощью к супружескому терапевту, и обнаружили, что сочетание фобически-замкнутой женщины и отвергающего мужчины является прогностическим фактором возникновения насилия в паре при условии отсутствия необходимых коммуникативных навыков (56). Фобически-замкнутые женщины и отвергающие мужчины чаще всего становятся жертвами НБО. Бэбкок и ее коллеги провели интервью привязанности (взрослых) с мужьями, прибегающими к насилию, а также с испытывающими стресс в браке, но не прибегающими к насилию мужьями (57). Прибегающие к насилию мужья на 38% более склонны к ненадежной привязанности, чем мужья, испытывающие стресс в браке, но не прибегающие к насилию. Отчеты о домашних ссорах показывают, что склонные к насилию тревожно-озабоченные мужчины в наибольшей степени склонны проявлять насилие, когда жены начинают отдаляться. Авторы пришли к выводу, что «тревожно-озабоченные» больше склонны к выраженному насилию как реакции на страх покинутости» (с. 391). Очевидно, что ненадежная привязанность является фактором риска возникновения абьюзивности. Вывод касательно замкнуто-фобических насильников, к которому пришли Бэбкок и коллеги, оказался таким же, как и у нас с Ким Бартоломью. Исследования точной природы категоризации ненадежной привязанности продолжается и сейчас.

Привязанность и расстройство личности

В главе 5 я говорил о сильной корреляции между тревожной/ гневной привязанностью и баллом ПОЛ (см., например, рисунок 5.7). Один взгляд на «расстройство привязанности» состоит в том, чтобы считать его хроническим. То есть для человека характерен постоянный дисфункциональный способ переживания эмоций и восприятия межличностных отношений — одним словом, расстройство личности. Маурицио и коллеги проверили эту гипотезу на выборке из 192 мужчин, направленных на терапию по решению суда из-за нападения на супруг (58). Мужчины заполнили множество опросников, оценивающих стиль привязанности (Опросник переживаний в близких отношениях, выявление антисоциального и пограничного расстройства личности (Опросник расстройств личности) и абьюзивности (CTS, PMWI)). Они обнаружили высокую корреляцию баллов по тревожной привязанности и пограничному расстройству личности. Авторы использовали сложную статистическую методику (анализ пути) для разработки модели абьюзивности (как физической, так и психологической), включавшей в себя такие факторы, как привязанность и расстройство личности. Применив данный метод, обнаружили, что тревожная привязанность связана с абьюзивностью по баллам антисоциального и пограничного расстройства личности. Другими словами, расстройство личности, сформировавшееся в силу ненадежной привязанности, приводило к абьюзу. Ненадежная привязанность приводит к формированию расстройства личности и проявляется как абьюзивность. Учитывая, что расстройство личности является основным фактором риска для абьюзивности (59), вполне возможно предположить, что исследования, приходящие к такому выводу, просто говорят о наличии скрытого расстройства личности.

Привязанность и причины конфликта

Мой магистрант, Эндрю Старжомски, обнаружил интересные данные, говорящие в пользу идеи о скрытом расстройстве привязанности, и описал ее в магистерской диссертации. Он пришел к выводу, что студенты бакалавриата с фобически-замкнутой привязанностью (и высоким баллом ПОЛ) реагировали более высоким уровнем возбуждения и гнева на прослушивание аудиозаписей семейных конфликтов. Также он совершил еще одно открытие касательно мужчин с фобически-замкнутой привязанностью: они постоянно обвиняют партнера в том, что тот является причиной всех негативных событий (60). Используя Шкалу атрибутивности в отношениях (Relationship Attribution Measure, RAM), Старжомски оценил корреляцию между стилем привязанности мужчин и тем, как они относятся к ответственности и причинам негативных действий в близких отношениях (61).

Шкала «Это она во всем виновата» измеряет степень ответственности за негативные события, которую мужчина возлагает на партнершу. Шкала «Предсказуемое будущее» измеряет степень, в которой респондент полагает, что негативное поведение партнера (ставшее причиной события) вряд ли изменится в будущем. Шкала «Генерализация» оценивает мнение мужчины о том, насколько вероятно, что конкретное негативное событие вызовет затруднения и в других областях отношений. Шкала «Намеренность» показывает, в какой степени мужчина считает негативное поведение партнера спланированным и намеренным. Шкала «Эгоизм» показывает, как респондент оценивает склонность партнера действовать, исходя из неуважения к нему или отсутствия заботы. Шкала «Заслуживает порицания» оценивает общую склонность сваливать вину на партнера.

Таблица 7.2 четко показывает, что стиль привязанности оказывает влияние на атрибуцию причин негативных событий в отношениях. Мужчины с фобически-замкнутой привязанностью считали своих партнерш достойными порицания и полагали, что так продолжится и в будущем. Другими словами, они экстернализировали чувство вины и считали, что это свойство партнера неизменно. Также они трактовали действия партнера как намеренные и эгоистичные. Одни и те же действия женщины совершенно по-разному воспринимались мужчинами с фобически-замкнутой привязанностью и надежной привязанностью.

Абьюзивная личность

Мужчины с замкнуто-фобической привязанностью тоже имеют высокий балл ПОЛ. Одна из характеристик ПОЛ — проективная идентификация, тенденция проецировать вину за проблемы в близких отношениях на другого человека. Именно это делали замкнуто-фобические (гневные, ПОЛ) мужчины. Используя опросник, где мужчин просили назвать причины различных действий, которые они наблюдали на видеозаписи, Старжомски обнаружил, что замкнуто-фобические мужчины во всем винят женщин. Более того, их видение проблем в отношениях поддерживало очень высокий уровень гнева. Они постоянно повторяли, что во всем «виновата она», и ожидали, что она «сделает это снова».

Привязанность и симптомы травмы

После нашего изначального исследования привязанности и абьюза несколько других исследований (которые я цитировал выше) подтвердили, что ненадежная привязанность становится фактором риска НБО. С учетом того, что привязанность, возможно, является самым сильным из известных нам человеческих мотивов, вызванных необходимостью выживать, это не удивляет. Полное выражение связанных с привязанностью импульсов еще только начинает становиться очевидным. Пока еще не написана докторская диссертация по оценке взаимосвязи стиля привязанности с мыслями и реакциями на микросепарации, которые мы переживаем каждый день. Во время работы в терапевтических группах мы поняли, что ежедневные воссоединения потенциально вызывали гнев мужчин с ненадежной привязанностью, особенно если партнерша опаздывала, потому что тогда их одолевала сильнейшая ревность и тревога. В этих переживаниях очень много «когнитивных искажений», которые вызывают гнев у абьюзивных мужчин (например, они безо всяких оснований убеждают себя, что партнерша им изменила, потому что она плохой человек). Сепарация с фигурой привязанности количественно отличается ото всех других стрессоров и не только вызывает стресс от предчувствия потенциальной потери, но и переживается, по определению, в отсутствие человека, которому в прошлом удавалось снять стресс. Поскольку человеку с ненадежной привязанностью и шаткой идентичностью нелегко успокоиться самостоятельно, сепарация может вызвать спираль возбуждения, приводящую к крайней степени ярости.

Как мы с вами увидим в следующей главе, психологический профиль склонных к насилию мужчин по MCMI во многом совпадает с профилем мужчин с посттравматическим стрессовым расстройством, несмотря на то, что во взрослой жизни склонных к насилию мужчин подобных стрессоров не выявлено. Более того, мужчины с замкнуто-фобической привязанностью идеально подходят под этот профиль, у них самый высокий балл ПОЛ и самый высокий уровень симптомов хронического стресса.

У мужчин с замкнуто-фобической привязанностью в нашей выборке был самый высокий уровень депрессии, тревоги, диссоциативных состояний (иногда сопровождающихся отыгрыванием и гневом) и нарушений сна. Мужчины с замкнуто-фобической привязанностью, судя по всему, каким-то образом получили травму (возможно, из-за сильного нарушения привязанности) и реагируют хроническим гневом на любые близкие отношения. Они испытывают сложности с самоуспокоением и не могут облегчить свои симптомы, поэтому ожидают, что за них это волшебным образом сделает жена, а если симптомы не исчезают, то женщину обвиняют в «провале». Они мало осознают причины своих проблем, редко обращаются за помощью, потому что думают, что «от этого будет только хуже». Мужчины с замкнуто-фобической привязанностью испытывают высочайшую степень хронического гнева — это неизбежный побочный продукт такого типа привязанности, однако им невероятно сложно жить одним (без женщины). Свой гнев они сваливают на жену, особенно во время дисфорической фазы. Они не догадываются и не понимают, что испытываемый гнев как-то связан с привязанностью. Они мыслят исключительно индивидуалистично, приписывая все причины событий и собственных чувств другому человеку, обычно кому-то из близких. Когнитивные стили мужчин с замкнуто-фобической привязанностью также показывают склонность обвинять жен в негативных событиях, включая свою собственную дисфорию. Они связывают свои тяжелые чувства с действиями жен. На самом деле эти чувства берут начало в опыте ранней привязанности и его эмоциональных последствиях для людей с замкнуто-фобической привязанностью. Тем не менее необходимо прояснить, что именно произошло с этими мужчинами и сделало их такими, какие они есть.

Источник: «Абьюзивная личность»

Обложка: Wikimedia Commons

Источник: https://monocler.ru/abyuzivnaya-lichnost/#%D1%81%D0%B5%D0%BF%D0%B0%D1%80%D0%B0%D1%86%D0%B8%D1%8F

Поделиться в социальных сетях

Добавить комментарий

Авторизация
*
*
Регистрация
*
*
*
Генерация пароля