В пыльных архивах Тобольской таможни 1742 года среди сотен казённых бумаг хранится удивительный документ – опись имущества некой “капитан-командорши”. Одиннадцать сундуков, семь подвод, меха и китайский фарфор, серебро и редкости. Но среди роскошных мехов и драгоценностей значится странный предмет – “клевикорты”. Музыкальный инструмент, проделавший путь через всю Сибирь, через бездорожье и стужу, через горные перевалы и бурные реки.
Якуты до сих пор хранят легенду о белой женщине, чья музыка заставляла плакать даже шаманов. Говорят, она играла на волшебном ящике, из которого лились звуки прекраснее песни жаворонка. А местные старейшины, слышавшие эту музыку, утверждали, что она исцеляла душу и прогоняла злых духов.
Так кто же была эта загадочная женщина, решившаяся везти изысканный европейский инструмент через полмира? И что заставило её оставить уютный дом в Выборге ради путешествия в неизведанные земли?
Выборгская крепость
Выборг начала XVIII века походил на шахматную доску, где фигуры трёх держав (России, Швеции и Германии) вели свою замысловатую партию. На улицах звучала речь на трёх языках, а в порту можно было встретить корабли под разными флагами. Именно здесь, в большом каменном доме на площади перед крепостью, жила семья богатого коммерсанта Матиаса Пюльзе.
Его дочь Анна росла в мире, где смешались три культуры. По утрам она зубрила немецкие стихи, днём торговалась по-шведски с рыбаками, а вечером слушала русские сказки от нянюшки. Отец, владелец лесопилки и торгового судна, мечтал выдать дочь за какого-нибудь почтенного бюргера.
— Главное в жизни надёжность, — любил повторять Матиас Пюльзе, пересчитывая выручку. — А эти морские волки… От них одни убытки.
Но, как обычно бывает, вышло всё по-другому. Осенью 1713 года в Выборг прибыл датчанин, находящийся на русской службе, капитан-лейтенант Витус Беринг. Высокий, статный, с проницательным взглядом и безупречными манерами, он сразу привлёк внимание местного общества.
— Говорят, его взял на службу сам Пётр, — шептались в гостиных.
— А я слышала, он сбежал из датского плена, переплыв пролив.
— Ну что вы, душечка, он просто морской разбойник, — фыркали старые девы.
А Беринг тем временем заметил юную Анну. На балу в доме коменданта крепости она играла на клавикордах, старинном инструменте, привезённом отцом из Любека. Капитан-лейтенант замер, поражённый не столько музыкой, сколько той страстью, с которой девушка отдавалась искусству.
Их роман развивался стремительно. Встречи в городском саду, прогулки по крепостной стене, долгие разговоры о дальних странах и морских путешествиях. Анна слушала рассказы Беринга, затаив дыхание. В его словах оживали неведомые земли, загадочные народы и опасные приключения.
— Ты понимаешь, что жена моряка всегда будет немного вдовой? — спросил он однажды.
— Лучше быть немного вдовой, чем полностью несчастной, — ответила она.
Матиас Пюльзе был в ярости. Его дочь и какой-то морской бродяга? Но Анна проявила характер, достойный своего отца-коммерсанта. Она просто поставила его перед фактом, мол, свадьба состоится через неделю.
— Или вы благословите нас, или я всё равно выйду за него, но тогда весь Выборг будет судачить о том, как бюргер Пюльзе не смог совладать с собственной дочерью.
Старый коммерсант сдался. Восьмого октября в шведской церкви Выборга Анна Пюльзе стала госпожой Беринг. Ей было семнадцать, ему тридцать два. Никто тогда не мог предположить, что эта свадьба положит начало одной из самых удивительных историй любви XVIII века.
Между двух миров
Первый дом молодых супругов в Петербурге больше напоминал корабельную каюту, чем жилище морского офицера. Витус, привыкший к спартанскому быту, довольствовался простой койкой и сундуком для вещей. Но Анна быстро преобразила жилище. Вскоре появились голландские занавески на окнах, медная утварь на кухне, а в гостиной те самые клавикорды, подарок отца.
— Моряк должен чувствовать качку даже на берегу, — шутил Беринг, глядя, как жена развешивает по стенам карты.
— А жена моряка должна создать дом, куда он захочет вернуться даже с края света, — улыбалась Анна, расставляя на полках фарфоровые безделушки из Выборга.
В доме говорили по-немецки, но молились на разных языках: он по-лютерански, она по-католически. Впрочем, Бог, казалось, понимал их обоих, так как дети рождались один за другим. Первенец, названный в честь отца Витусом, появился на свет в Копенгагене во время дипломатической миссии. Крёстным стал русский посол князь Долгорукий, такое смешение кровей и вер было в порядке вещей для петровской России.
Жизнь текла размеренно, как песочные часы на капитанском столе. Йонас, Томас, маленькая Анна-Хедвига. Дети росли в удивительном мире, где перемешались русские сказки, немецкие колыбельные и датские легенды. А над кроватью каждого висела морская карта, Витус верил, что так они с младенчества научатся читать по звёздам.
А вот судьба готовила семье испытание похлеще любого шторма. В 1725 году император Пётр, лично знавший Беринга, подписал указ о снаряжении экспедиции к берегам Америки. Витусу предстояло пять лет скитаний по неизведанным морям.
— Я вернусь, — сказал он на прощание.
— Я знаю, — ответила Анна. — Потому что у тебя теперь есть не только компас, но и сердце, указывающее дорогу домой.
Она не стала рыдать и рвать волосы, как другие офицерские жёны. Просто села за клавикорды и играла до рассвета старинную немецкую песню о девушке, ждущей моряка. А спозаранку принялась за дела: нужно было растить детей, вести хозяйство и поддерживать связи с нужными людьми в столице.
Пять лет пролетели как один день. Анна получала редкие весточки с края света, которые шли месяцами. Она завела особую тетрадь, куда записывала все новости для мужа: первые шаги младшей дочери, успехи мальчиков в науках, сплетни петербургского двора.
Когда Беринг вернулся, первое, что он увидел в доме, это новые клавикорды.
— Я продала старые, — пояснила Анна. — На эти деньги наняла детям лучшего учителя математики в городе. Но новые купила, потому что дом без музыки, все равно что корабль без паруса.
Никто тогда не знал, что эти клавикорды суждено будет услышать якутским шаманам и камчатским собакам. Впереди была новая экспедиция, и на этот раз Анна решила, что ни за что не останется дома. Где её муж, там и её гавань.
Семья в походе
Сибирь. Крепчайший мороз и промозглый ветер. Караван Второй Камчатской экспедиции растянулся на версту: сани с провиантом, подводы с морским снаряжением, личные вещи офицеров. Где-то в середине этой процессии, больше похожей на кочевье народов, чем на научную экспедицию, ехали клавикорды госпожи Беринг.
— Эта женщина или безумна, или слишком умна, — шептались офицерские жёны, глядя, как Анна укутывает музыкальный инструмент медвежьими шкурами. — В Сибирь с клавикордами.
А она, словно назло всем пересудам, везла ещё и фарфоровый сервиз, и столовое серебро, и голландские скатерти. Там, где другие видели дикий край, Анна собиралась строить цивилизацию.
В Якутске их встретили деревянные терема купцов-пушников и острог, похожий на сказочный замок из потемневших от времени брёвен. Местная знать, сплошь ссыльные вельможи да разжалованные офицеры, первое время сторонилась “немки”. Но когда в доме Берингов зазвучала музыка, а на столе появились блюда европейской кухни, светское общество города потянулось туда, как мотыльки на свет.
— Вчера у командорши подавали такой штрудель, что сам князь Долгорукий в ссылке о таком не мечтал. — докладывал губернатору его секретарь.
Доносчики, которых в Сибири водилось больше, чем соболей, строчили в столицу: “А супруга командора завела такой салон, что впору парижским маркизам позавидовать. И пьют там не квас да водку, а заморские вина, и беседы ведут не о торговле мехами, а о науках да искусствах.”
Особенно злился начальник Охотского порта Скорняков-Писарев, сосланный за лихоимство:
— Это ж надо. В такую глушь, и с музыкой. Неспроста это, ох неспроста.
Но Анна, словно не замечая косых взглядов, продолжала создавать свой особый мир. Когда за окном трещал сорокаградусный мороз, в гостиной Берингов пахло свежей выпечкой и кофе, купленным у китайских купцов. Под звуки клавикордов офицеры экспедиции забывали о тяготах службы, а их жёны о том, что находятся за тысячи вёрст от цивилизации.
Маленький Антон и Аннушка росли в этой удивительной атмосфере, где перемешались языки и культуры. Их няньками были якутки, колыбельные им пели по-немецки, а первые слова они выучили на русском.
Лейтенант Плаутин, главный доносчик экспедиции, захлёбывался чернилами: “А командорша устроила такие санные катания, что весь город сбежался глядеть. Тридцать человек на санях, музыканты трубят, конфеты рассыпают. Не экспедиция, а масленичное гулянье”.
Но никто из недоброжелателей не видел, как ночами Анна склонялась над конторскими книгами, высчитывая, сколько муки и крупы нужно закупить для экспедиции, как торговалась с купцами, выбивая лучшую цену за провиант, как следила за сохранностью корабельного имущества.
Только сам Беринг знал, что его жена не просто создаёт уют, она обеспечивает тыл экспедиции не хуже любого интенданта. Может, поэтому и не спорил, когда она объявила, что поедет с ним до самого Охотска.Через льды и горы
Путь до Охотска оказался страшнее любых морских штормов. Юдомский Крест, перевал между реками Юдома и Урак, местные называли “кладбищем караванов”. Здесь в вечных снегах белели кости лошадей и собак, а иногда и людей, не сумевших одолеть эту дорогу.
— Госпожа командорша, вернитесь, — умолял Анну штурман Чириков. — Тут не то что клавикорды, пушки теряются.
Но она только поправляла меховую шапку и командовала: “Вперёд!” Караван медленно полз по обледенелым склонам. Лошади падали одна за другой, собаки выли от холода, а где-то в этом аду, упакованные в медвежьи шкуры, ехали клавикорды, символ той цивилизации, которую Анна несла через сибирские дебри.
Позже она напишет сестре: “Нам угрожали голод и холод. Слава Господу, преодолела я всё это без особенных потерь”.
В Охотске, на берегу бушующего океана, строились корабли, похожие на гигантских китов, выброшенных на берег. “Святой Пётр” и “Святой Павел” – два пакетбота, которым предстояло открыть путь к Америке.
Анна устроила в командорском доме нечто невообразимое. Это был светский салон на краю света. Пока муж готовил корабли к плаванию, она создавала в этом медвежьем углу островок европейской культуры. На обеды к Берингам приходили местные купцы и промышленники, офицеры экспедиции и даже японские моряки, выброшенные бурей на берег.
Из окна её комнаты был виден океан – серый, неласковый, похожий на расплавленное олово. Где-то там, за горизонтом, лежали неведомые земли, куда предстояло плыть её мужу. Анна часами смотрела на волны, словно пытаясь разглядеть будущее.
Однажды ночью она достала из сундука старую тетрадь и записала: “Мой милый Витус говорит, что все пути ведут домой. Но где теперь мой дом? В Выборге, где прошло моё детство? В Петербурге, где растут наши старшие сыновья? Или здесь, на краю земли, где океан поёт колыбельные моим младшим?”
Летом 1740 года пришло время прощаться. Беринг уходил в плавание, которому суждено было стать последним. Анна стояла на берегу, держа за руки детей, и смотрела, как паруса “Святого Петра” исчезают в туманной дымке.
— Ты боишься, мама? — спросил маленький Антон.
— Нет, мой маленький капитан. Я знаю, что где бы ни был твой отец, мелодия наших клавикордов укажет ему дорогу домой.
Она ещё не знала, что этой мелодии суждено оборваться на пустынном острове в Тихом океане, где Великий Командор найдёт свой последний приют. Не знала, что придётся сражаться за его наследство, доказывая чиновникам право на пенсию. Не знала, что её история станет легендой.
Верность до конца
В Тобольскую таможню госпожа Беринг въехала словно императрица: семь подвод, одиннадцать сундуков, эскорт из двух солдат. Чиновники, привыкшие к купеческим караванам, растерялись, не каждый день к ним попадает имущество легендарного командора.
— Извольте показать содержимое, сударыня, — дрожащим голосом произнёс старший таможенник.
— Извольте считать, — усмехнулась Анна, доставая из-за корсажа толстую пачку бумаг. — Вот опись каждой меховой шкурки, каждой чашки китайского фарфора, купленных на жалованье моего покойного мужа.
Сибирская закалка чувствовалась в каждом её движении. Эта женщина могла торговаться с якутскими купцами, командовать караваном в метель, вести светскую беседу с губернатором и при этом оставаться настоящей дамой.
Особенно таможенников поразили серебряные предметы – двадцать восемь фунтов! Откуда такое богатство у вдовы морского офицера? А она спокойно выкладывала документы: вот счета, вот расписки, вот свидетельства якутского воеводы.
Ночью солдат Кондин, приставленный следить за “подозрительной вдовой”, строчил донос: “А как приехали в Москву, она, командорша, с пастором всю ночь мешки таскала, а поутру печати на сундуках оказались повреждены…”
Но Анну было не так просто поймать. В Сибирском приказе она заявила: “Я не подчиняюсь вашему ведомству!” И была права, муж служил по Адмиралтейству.
Восемь лет она билась за пенсию, доказывая чиновникам право на содержание. В прошениях писала, что ей “под сорок” (хотя было все пятьдесят), что “стара и больна” (а сама торговалась в лавках как молодая). Играла по их правилам и выиграла.
Последние годы Анна прожила в Петербурге. Старшие сыновья сделали карьеру: Йонас стал полковником, Томас служил в Преображенском полку. Дочь вышла замуж за генерал-лейтенанта фон Корфа. А в её гостиной по-прежнему звучали клавикорды, пережившие невероятное путешествие через всю Сибирь.
Говорят, незадолго до смерти она написала удивительные слова: “Я прожила три жизни – немецкой девушки, русской офицерши и сибирской командорши. И во всех трёх я была счастлива, потому что любила и была любима.”
Вы когда-нибудь задумывались, сколько таких удивительных историй хранят пыльные архивы и старые письма? И скольким женщинам, чьи имена история не сохранила, мы обязаны великими открытиями и подвигами их мужей?
Источник: https://dzen.ru/a/Z8DIqoA_0SFjFlKZ