В августе 1969-го я, без пяти минут шестиклассник, прочитал в свежем журнале “Юность” повесть – и до утра не мог уснуть. Неописуемое чувство: то ли ком какой-то в горле, то ли глаза вдруг сами заслезились. Что за реакция на книгу? Не сентиментальная, тут слово трудно подобрать – но прорва лет прошла, а помню до сих пор. И ведь за те мальчишеские слезы мне не стыдно.
Через три года, в семьдесят втором, – как раз полвека назад – на экраны вышел фильм по той же самой повести. И оказалось: режиссер Ростоцкий – что уж там какой-то школьник – фронтовик, ноги лишился на войне, а тоже каялся перед писателем: “Боря, прости, я не могу иначе. Монтирую, а слезы капают, и не удержать”.
Писатель уверял: он написал жестокую трагедию – и страшно опасался лишних сантиментов. Опасался – зря.
Глаза Лизы, Гали, Сони, Риты, Женьки
Никто уже не вспомнит: за свою картину Станислав Ростоцкий получил госпремию и приз “Советского экрана”, был награжден в Венеции, Алма-Ате и номинирован на крупный киноприз за океаном. Это – суета.
Важнее оказалось все-таки другое. Да, фильм попал в десятку самых посещаемых за всю историю советского кинопроката. Официально зрителей в кинотеатрах сосчитали – 66 миллионов. А если с телезрителями? Вдвое, даже втрое больше. И вот для всех для этих миллионов – навсегда герои этой самой повести из журнала “Юность” вдруг получили лица, голоса, глаза актеров из кинокартины.
До фильма Ростоцкого промелькнул телеспектакль, и на любимовской Таганке уже были свои “А зори здесь тихие”. И до, и после было множество спектаклей, фильмов. Мелькали, забывались – только этот не забылся.
Рядовая Лиза Бричкина, втайне влюбившаяся в старшину и так нелепо, так ужасно утонувшая в болоте, – у нее с тех пор лицо юной актрисы Елены Драпеко.
Рядовая Соня Гурвич, влюбленная в Блока отличница, которую зарезал немец, – это только Ирина Долганова. Может, актрису и не очень помнят – но ее лицо…
Рядовая, пигалица, сирота и фантазерка Галя Четвертак, совравшая в военкомате, чтобы попасть на фронт, но не умеющая убивать, подстреленная немцем на бегу, – это все равно актриса Екатерина Маркова.
Но младший сержант Рита Осянина, которая считала долгом отомстить фашистам за убитого мужа, за оставленных в тылу сынишку и больную маму и погибла в неравном бою – это, конечно, актриса Ирина Шевчук.
Но рядовая Женька Комелькова, дочь красного командира, Венера Боттичелли с необыкновенными глазами и копной волос – немцы-звери расстреляли всю ее семью, она спаслась и вот теперь погибла, не допев “Он говорил мне, будь ты моею”, – кто она, если не актриса Ольга Остроумова?
Ниточки Федота Евграфовича
А хмурый старшина Федот Евграфович Васков, которому исполнилось аж тридцать два, а он не соглашается считать себя “пеньком замшелым”? Всех, кто с тех пор играет старшину – на сцене, перед камерой, – все время гримируют под актера Андрея Мартынова. А ему на съемках было 27. Он просто выглядел постарше – армия дело-то солидное.
Васков – крестьянская косточка, лукав и прост: “А глубины тут, девчата, по эти самые… Вам, стало быть, по пояс”.
Васков – всего лишь комендант разъезда и зенитчиц командир, но мыслит стратегически, как полководец: “Война – это ведь не просто кто кого перестреляет. Война – это кто кого передумает”.
Васков при четырех своих неполных классах – в глубине души философ, неотесанный поэт. И гибель девушек ему – оборванные нити. “Маленькие ниточки в бесконечной пряже человечества, перерезанные ножом”.
И сущность человеческая перед ним как на ладони: “Человека ведь одно от животных отделяет: понимание, что человек он. А коли нет понимания этого – зверь. О двух ногах, о двух руках, и – зверь. Лютый зверь, страшнее страшного. И тогда ничего по отношению к нему не существует: ни человечности, ни жалости, ни пощады. Бить надо. Бить, пока в логово не уползет”.
Странное дело – но актер Мартынов тоже вспомнил: предложили роль, взял в руки рукопись, начал читать, увлекся, так вдруг пробрало – “поднимаю глаза, а у Ростоцкого тоже слезы блестят”.
Но дело ж не в слезах. Чем они брали и берут – эта повесть, этот фильм?
Писатель-фронтовик Борис Васильев.
Война рядового Васильева
Написано и снято о войне такое множество – и гениальных книг, и гениальных кинолент. А эти все равно стоят особняком. Отдельные, вошедшие в историю литературы и кинематографа. Пожалуй, и в историю народную.
Картина черно-белая. Цветные вставки промельком – из довоенной жизни девушек, финал, где бывший старшина с усыновленным мальчишкой младшего сержанта Осяниной. Всякий кинокритик скажет: снято архаичным языком и чересчур затянуто. Как это может потрясти, как может душу наизнанку вывернуть, откуда катарсису взяться?
Непонятно.
Идея повести и фильма, в сущности, прозрачна и проста. Всего лишь двое суток длится бой местного значения среди суровых северных утесов, ледяных озер и тихих зорь. Вместо того, чтобы рожать, дарить и получать любовь, пять необстрелянных девчат с нескладным старшиной воюют против конкретных шестнадцати фашистов. Когда-нибудь придет одна на всех, большая, общая, великая Победа – но это ведь через три года. А сейчас и здесь – что могут хрупкие девчонки против бронированного зла? Как может четверых недобитых диверсантов, сытых и вооруженных, взять в плен единственный оставшийся в живых, с одной гранатой без запала, еле стоящий на ногах от голода и усталости Васков?
Нелогично, иррационально.
Так вроде бы не может быть.
Сам писатель Борис Васильев как-то, говоря о своей повести, употребил глагол – на первый взгляд он странный: так “придумалось”.
История такая. Он прошел войну солдатом – а Василь Быков и Гриша Бакланов лейтенантами. Книги их после войны Васильев читал запоем – но при этом думал: все-таки его война, без лейтенантских звездочек, была другой. Наткнулся на газетную заметку про сержанта и шестерых солдат, которые наткнулись на отряд немецких диверсантов у какого-то полустанка между Петрозаводском и Мурманском. Решили дать им бой. Не подпускали фрицев к железной дороге до последнего. Погибли все – когда пришла подмога, остался только раненый сержант. И вот после войны его нашла награда.
Вот оно! Васильеву хотелось написать о людях, которые сражались не по чьему-нибудь приказу сверху – а по приказу своей совести: здесь родина, родимая земля. И потому враг не пройдет.
Он написал страничек семь – и понял: не цепляет, все это сто раз описано другими. “Ничего принципиально нового в этом сюжете не было. Работа встала. А потом вдруг придумалось – пусть у моего героя в подчинении будут не мужики, а молоденькие девчонки. И всё – повесть сразу выстроилась. Женщинам ведь труднее всего на войне. Их на фронте было 300 тысяч!”.
Бессмертная правда
На первый взгляд, конечно, парадокс: творил, придумывал – а вышла честная история. Придумывал – а вышла правда о войне. О той войне, в которой хрупкие, красивые и расово неполноценные, как их ни убивай, все время побеждают тех, кто думает, что он непобедим. Войне, в которой побеждают только люди, которые остаются людьми. Войне, в которой нелюди и ненависть обречены: любовь всегда сильнее них.
Да, но ведь девушки погибли – что же толку в этой правде?
Это непонятно, иррационально и несправедливо.
Но это правда – тех пяти девчат и старшины, который убивался, что не уберег.
Зачем вам громкие зори?
Наткнулся в интернете: обсуждение, вопросы на засыпку – вокруг фильма Рената Давлетьярова “А зори здесь тихие” образца 2015 года.
И сразу же: а на какой минуте в фильме сцена бани?
Как выясняется, на двадцать третьей.
Ростоцкому на зависть, в этой сцене пиршество девичьих тел. Такие груди-руки-ноги-все такое. Эстетски выставленный свет и цвет напомнили картину “Баня” Зинаиды Серебряковой. Бог с ней, с войной, когда такие полутени и округлости Серебряного века. Вот общий план, вот крупняком, вот брызги веером из шайки. Неясно, почему сценарий заставляет девушек так восторгаться телом новой Жени Комельковой – тут же все как на подбор. Кому-то не понравилось, как аккуратно выщипана линия бровей у новой Риты Осяниной.
Эх, кругом завистники.
Для усиления художественной силы женских тел есть в этом фильме, кроме бани, сцена и под карельским водопадом. Не знаю, как им там не холодно. А ведь им после водопада предстоит спасать своей волшебной красотой наш мир от диверсантов.
Вот, кстати, и они: все зрители наперебой продемонстрировали эрудицию – им демонический отряд фашистов напомнил черных всадников-назгулов, преследующих хоббитов в лесах Средиземья. Но “Властелин колец” здесь только подтверждает, что создатели искали современный образец взамен состарившегося киноязыка времен Ростоцкого.
Фильм Давлетьярова короче раза в два, за кадром напряженный голос Гармаша, 3D-эффекты и колотит саундтрек, и крови больше, и она не черно-белая. Каждый кадр кричит и выжимает робкую слезу – но приглушенный монохром и скупость старого кино скрывают что-то большее.
И режиссер, и все актеры фильма 2015 года искренне старались сделать новое красивое кино и, перекидывая мостик между поколениями, новым языком продолжить разговор о памяти и о войне. Что вышло?
Фильм как фильм, и напряженный, и эффектный, и с каким-то смыслом.
Дело в другом: эти новые “А зори здесь тихие” внезапно утонули. Нет, не в бане – в водопадах пошлости, которые обрушились за последние лет десять на российское кино.
Из плоской схемы в головах, как пазлы, складывается плоская бессмыслица. Все, что привычно называют “историческая, человеческая память”, вдруг незаметно заменили на эффектные флешбэки, пустопорожние бэкграунды.
Будто не память, а болото штампов. Суповой набор походно-полевых подружек, непременных подлецов политруков, сталинской тени, жертв репрессий, пафоса и экшена.
Сквозь зубы: никудышная страна, а что поделаешь – придется защищать, деваться некуда.
Что изменилось за полвека, которые прожили с нами герои кинофильма “А зори здесь тихие”?
Если коротко, то наступило время клонов, аватаров, фейков.
Как уживутся с этим временем пять девушек и их усатый старшина?
Их открывают заново – теперь кинематограф видит в них универсальную коммерческую перспективу.
История того, как трансформировался вдруг сюжет из повести “А зори здесь тихие”, и непроста – и поучительна.
Сценарист фильма “А зори здесь тихие” образца 2015 года внезапно обнаружил в повести Васильева несуществующий намек, что Лиза Бричкина, конечно же, была из семьи раскулаченных. А Галя Четвертак, конечно же, не просто сирота – а дочка репрессированных. Зачем все это было нужно сценаристу? Просто он уверен: героиням родину “любить, в общем-то, было не за что”.
И героини-то, выходит, – поневоле?
Борис Васильев вспомнил как-то, что сказал другой писатель, Вениамин Каверин: “Почему в годы Великой Отечественной войны вся страна кинулась читать “Войну и мир”? Потому что в этой книге написано не только о том, как мы победили, но и кто – мы, и почему снова непременно должны победить”.
Здесь, собственно, ответ – в чем сила старого фильма “А зори здесь тихие”. И в чем весь ужас новых “Зорь”.
Там был ответ – кто мы и почему нам надо победить.
Тут в лучшем случае ответа просто нет.
Зато есть ехидный склизкий вопросик: а эти ваши зори – почему они такие тихие? Погромче бы!
P.S. Однажды забегаю в лифт – он тесный, старый. Краем глаза замечаю, что рядом Стас Садальский, ну, Кирпич, и с ним Андрей Мартынов, то есть старшина Васков. Стоят себе, и ладно. Им на пятый, мне повыше.
На пятом вышли – и Садальский разворачивается вдруг ко мне и локтем в Мартынова тычет: “А знаешь, кто это?”. Меня вдруг разозлило: а с чего это на “ты”. Нажал на кнопку, двери закрываются – я слышу, как Садальский радостно: “Ну, что я говорил, меня все узнают, а тебя нет!”
Лифт пролетел уже этаж, и где-то за шестым я крикнул изо всех сил, чтобы услышали оба: “Здравствуйте, Федот Евграфыч!”
Источник: https://rg.ru/2022/11/04/a-zori-zdes-tihie-chemu-nas-uchit-staroe-kino.html