Во второй половине XIX века российские императорские университеты вступили в эпоху кризиса, с которым они не смогли справиться до самого конца своей истории. Жалоб на состояние дел в университетах было немало; публицисты и сами университетские профессора конца XIX века постоянно писали о том, что уровень преподавания в них крайне низок, значительное количество профессоров далеки от науки и являются в лучшем случае начетчиками, что же касается студентов, то для многих пребывание в университете мало что меняет в их жизни: лекции они не посещают, вся учеба сводится к нескольким неделям подготовки по плохим конспектам и невразумительным ответам на экзаменах65. Учеба и наука их совершенно не интересуют, университет для них — возможность получить соответствующий чин и должность, которые бы обеспечили их существование в дальнейшем66. Причем если правительство требовало от студентов хотя бы получения минимума знаний, который необходим будущим чиновникам, то студенты шли по пути наименьшего сопротивления и стремились получить оценки, удостоверяющие наличие этих знаний, без труда по приобретению этих знаний. В. Булгаков с горькой иронией описывает среднего студента, который, унижаясь перед профессором, выпрашивает низшую положительную оценку (как тогда выражались, «у», то есть «удовлетворительно»), а затем перед товарищами высмеивает профессора за наивность и гордится своим успехом.
Таким образом, уровень образовательной подготовки чиновников, которую давали дореволюционные университеты, оценивался современниками низко.
Но не только и не столько это вызывало особую обеспокоенность правительства. Главный предмет заботы правительства той эпохи — рост революционных настроений среди студентов. Университеты, которые в России выполняли функции воспроизводства гражданских госслужащих, превратились во второй половине XIX века в оплот революционного движения. Молодые люди, казалось бы, пришедшие в университеты для того, чтоб изучать науки и служить Отечеству, через пару лет обучения превращались в революционеров. По данным министерства внутренних дел, ¾ всех политических преступников и практически все террористы, участвовавшие в покушениях на царя, учились в университетах. Обычным делом были студенческие забастовки, когда студенты срывали занятия и не учились неделями и месяцами. Поводом для забастовок могли стать жестокость университетской полиции (помещение какого-либо студента в карцер), навязывание администрацией профессора, которого студенты не хотели слушать (причем для студентов важна была не его научная подготовленность, а политические взгляды, бойкотировались профессора-реакционеры) или просто события в политической жизни страны (например, преследования революционеров). накал студенческих беспорядков достигал такой силы, что университетская полиция не справлялась, в университеты направлялись силы полиции и войска. несколько раз правительство закрывало университеты. Так, в 1861 году Санкт-Петербургский университет охватили студенческие беспорядки. Студенты срывали занятия, устраивали демонстрации, рвали студенческие книжки. Причиной стал приказ министра образования графа Е. В. Путятина о запрете студенческих собраний и ужесточении дисциплины. Даже введение в университет войск и аресты не смогли утихомирить студентов, и Александр II приказал закрыть университет. Университет был вновь открыт в 1862 году, но в знак протеста его покинули отдельные профессора, среди которых были видные ученые: М. М. Стасюлевич, К. Д. Кавелин, А. н. Пыпин, В. Д. Спасович, а затем и н. И. Костомаров. В 1899 году по стране прокатилась студенческая забастовка, в которой приняли участие 25 000 студентов (из 40 000, которые обучались в империи на рубеже веков). В 1900 году события повторились. В 1905 году студенты приняли участие в революции, так что большую часть года университеты практически не работали, потому что студенты бойкотировали лекции и занимались политическими дискуссиями. В 1911 году студенты Петербургского университета устроили забастовку в ответ на министерский запрет студенческих сходок, из университета были исключены 392 студента, и университет вновь был временно закрыт. Забастовка студентов Московского университета, проявивших солидарность с петербуржцами, привела к «разгрому Московского университета». Студентов в Москве поддержали преподаватели — в результате 130 профессоров, доцентов и приват-доцентов были уволены и университет лишился значительного числа научно-педагогических кадров.
Политическая активность студентов сильно ударяла по учебному процессу в университетах. Идеалом студенчества был не хороший, добросовестно учащийся студент, а бунтарь, оратор студенческих сходок, который при этом на экзамене показывал средние результаты. Бастующие студенты вынуждали присоединяться к себе даже тех студентов, которые желали продолжать учебу, иначе их ждал моральный бойкот всего студенческого сообщества. Увольнения в среде преподавателей касались, прежде всего, молодых, активных преподавателей, подающих надежды на научной стезе, учившихся за границей и напитавшихся там духом вольности, и не касались карьеристов и бюрократов от преподавания и науки. Они-то и оставались и задавали тон после «чисток университетов».
В итоге сложилась ситуация, когда говорить о нормальной работе российских университетов уже не приходилось. Хотя в начале ХХ века в университеты, особенно столичные, все больше проникает дух академической науки: там преподают выдающееся ученые (философы Трубецкие, естествоиспытатель В. И. Вернадский, биолог К. А. Тимирязев и др.), возникают практические семинарские и лабораторные занятия для студентов, появляется собственная российская аспирантура, — рост политической активности студентов сводит всё это на нет. Министр просвещения П. М. фон Кауфман говорил о разложении российской высшей школы и об «органическом пороке университетского строя в России». Историк образования н. В. Сперанский в 1914 году констатировал «крушение университетов в России». Действительно, скоро революция, к которой так страстно стремилось российское студенчество, окончательно разрушит систему университетов.
Правительство видело причину краха университетов в недостаточном контроле над студентами и чаще всего реагировало запретительными мерами, репрессиями, повышением платы за обучение, чтобы в университеты не проникли бедные и радикальные разночинцы. Результат был обратным ожидаемому: радикализм студентов только возрастал. либеральная профессура требовала автономии университетской корпорации и свободы учебы и преподавания, убеждая правительство, что в этом случае университеты станут центрами науки и студенты оставят политическую деятельность. В 1905 году правительство пошло на уступки и приняло временные правила, которые даровали свободу выборов ректора, свободу преподавания и учебы (курсовая система была заменена предметной, когда студенты сами выбирали себе предметы и формировали свой индивидуальный учебный план). Однако это не привело ни к повышению интереса к научной деятельности у студентов, ни к спаду политической активности.
Мы считаем, что революционность российского студенчества объяснялась самой спецификой российских университетов, которые были многопрофильными государственными училищами по подготовке гражданских госслужащих. Дело в том, что революционер как борец с государством — это диалектическая противоположность чиновника как служащего государства. В основе своей они едины, то есть революционер — это чиновник наоборот, так сказать, чиновник революционного ведомства. Предназначение чиновника — не рассуждать и сомневаться, а служить государству и организующей его идее. Чиновник сознает себя не свободным индивидом, а звеном в определенной иерархии, которому дается лишь такая доля свободы, какая нужна для выполнения полагающихся ему по должности обязанностей. Но таков же и революционер. Русский революционер был так же далек от западного либерального идеала скептически мыслящего свободного самостоятельного индивидуалиста, как и его враг — русский чиновник. Революционер так же верно служил жесткой иерархической организации, был скован ее дисциплиной, признавал свое место в этой организации как нечто нормальное и выполнял наложенные на него «должностью» обязанности, будучи не вправе сомневаться в идее этой организации. Только этой организацией была партия, а не государство. Впрочем, после победы революции эта партия легко превращается в идеократическое иерархическое авторитарное террористическое государство, по сути ничем, кроме лозунгов, не отличающееся от своего предшественника. И бывшие революционеры очень легко превращаются в чиновников этого государства, которые теперь сами отправляют на каторги, в концлагеря и ссылки новых революционеров (иногда из числа своих былых соратников). Превращение революционера в чиновника показательно, оно свидетельствует о том, что суть у них едина. По этой же причине между ними возможна борьба, ведь борьба, как говорил А. Ф. лосев, только более сложная степень единства.
Такое сопоставление кажется парадоксом только потому, что в определенных кругах революционеров принято идеализировать, представлять как бескорыстных борцов с режимом, а в чиновниках, напротив, видеть одни лишь пороки: взяточничество, чинопочитание и т. д. Причина для этого есть: революционеры в России выступают на историческую сцену, когда чиновничество вырождается и перестает служить государству верой и правдой. но, во-первых, далеко не все революционеры так уж бескорыстны, достаточно вспомнить историю злоупотреблений с деньгами, добытыми при помощи эксов, в среде верхушки эсеровской партии. А во-вторых, сегодняшние революционеры завтра становятся основой чиновничества другого, постреволюционного государства, и многих из них ждет такое же моральное разложение (вспомним, в какой роскоши жили Г. Е. Зиновьев или л. Д. Троцкий).
Итак, университет в имперской России был машиной, которая производила чиновников. Он действительно хорошо справлялся с производством людей определенного типа, ориентированных на служение, не ощущающих себя свободными индивидами, не обладающих критическим мышлением, исполнительных и дисциплинированных. Эти люди были предназначены стать чиновниками имперского государства. Однако в силу целого ряда причин имперское государство и его идеология перестали для них быть притягательными. В работе университетов произошел сбой: «машина» стала готовить все больше «чиновников-мутантов» — революционеров. Причем трагедия императорского университета и состояла в том, что усиление дисциплины и контроля приводили лишь к тому, что университет все эффективней и эффективней готовил людей этого типа, а имперское государство для них становилось все менее и менее симпатичным. Таким образом, репрессии против студентов приводили к обратному эффекту — увеличению числа революционеров, а краткие периоды либерализации развязывали этим революционерам руки.
Революционное движение, которое зародилось в лоне российских университетов, в конце концов эти университеты и погубило — с тем, чтобы после того, как горячка революции улеглась, на их месте возникли другие, советские университеты, также бывшие университетами лишь по названию и представлявшие собой мультиинституты.