«Я ушел в Красную Армию в ноябре 1918 года, когда мне не было еще 14 лет. Я был рослым, крепким мальчишкой, и вскоре после некоторых колебаний меня приняли на 6-е киевские курсы красных командиров. В конце концов вышло так, что четырнадцати с половиной лет я уже командовал 6-й ротой 2-го полка бригады курсантов на петлюровском фронте. А в семнадцать лет был командиром 58-го отдельного полка по борьбе с бандитизмом, – это на антоновщине», – так писал о своей «обыкновенной биографии в необыкновенное время» Аркадий Гайдар.

Молодой военный мечтал связать свою жизнь с армией навсегда. Но из-за ранений и контузии у него развился травматический невроз (см. Справку «КП»). 19-летнему Аркадию (тогда еще – Голикову) пришлось уйти в длительный отпуск. А спустя год Голикова увольняют из армии по болезни.

Оказавшись не у дел, Аркадий начинает писать. Вернее, первую свою повесть «В дни поражений и побед» он начал еще, будучи в армии. В ней он описывал события, пережитые им в боях на Украине в 1919 году.

Закончив повесть в 1924 году, Голиков принес рукопись в ленинградский альманах «Ковш». Там публиковали произведения Алексея Толстого, Михаила Зощенко, Вениамина Каверина. На их фоне творение неопытного литератора, конечно, смотрелось беспомощно. Повесть была написана неровно, изобиловала штампами, но подкупала искренностью. Прочитав ее, член редколлегии альманаха Константин Федин высказал свое мнение автору: «Писать вы не умеете, но писать вы можете и писать будете».

Знакомый журналист посоветовал Аркадию попытать счастья в Перми, в газете «Звезда»: «Газета хорошая, коллектив молодой». И Голиков отправился на Урал.

В двухэтажном каменном доме на улице Луначарского в Перми помещалась редакция газеты «Звезда», а после ее переезда дом отдали под квартиры журналистов. В шести комнатах второго этажа образовалось что-то вроде коммуны, рассказывают пермские биографы писателя Савватий Гинц и Борис Назаровский, работавшие в то время в «Звезде».

«В один из дней, в конце октября 1925 года, вошел к нам в комнату большой, широкоплечий человек в серой солдатской шинели, в серой кепке, высоких сапогах, с трубкой в зубах. И таким ясным было его широкое, чуть скуластое лицо с добрыми, с лукавинкой глазами, с детскими, чуть припухлыми губами, что сразу он стал своим», – вспоминала сотрудница «Звезды» Галина Плеско, неофициальная хозяйка квартиры.

В этой коммуне и начал жить молодой журналист. Первым материалом, вышедшим у Аркадия в «Звезде», стал небольшой рассказ «Угловой дом», опубликованный 7 ноября 1925 года. Под ним впервые появилась подпись: «Гайдар».

Голиков Аркадий из Арзамаса

Откуда появилось это имя? Сам Гайдар никогда не отвечал на этот вопрос, предпочитая отшучиваться. Впоследствии писатель Борис Емельянов выдвинул версию, что псевдоним произошел от монгольского слова «гайдар» – «всадник, скачущий впереди».

Но, по мнению сына писателя, Тимура Гайдара, Аркадий создал литературный псевдоним на основе французского языка. Г – первая буква фамилии Голиков, АЙ – первая и последняя буквы имени, Д – по-французски означает «из», АР – первые буквы названия родного города. Так что Г-АЙ-Д-АР: Голиков Аркадий из Арзамаса.

Основной жанр – фельетоны

В «Звезде» были опубликованы первые очерки и рассказы Гайдара. Но основной жанр, в котором он писал в то время, был фельетон. По подсчетам биографов писателя, всего с ноября 1925 года по январь 1927 года в «Звезде» вышли 107 фельетонов Гайдара. Читатели восторженно принимали острые живые тексты писателя. Но вот «герои» фельетонов к собственной популярности относились отрицательно. И прочувствовал это на себе писатель скоро.

Одним из наиболее популярных учебных заведений Перми в те годы была Совпартшкола, готовившая советских и партийных работников. Здесь проходили массовые мероприятия, частым гостем на них был и Гайдар. Как-то раз ему попали в руки альбомы, которые заполняли участники: сюда переписывали стишки, пожелания подруг, рисунки. Увидев альбомы у будущих партийных работников, Гайдар возмутился «мещанскими вкусами» передовой молодежи. И написал по этому поводу фельетон «Альбомные стихи».

После публикации преподаватели Совпартшколы обвинили Гайдара в написании грязного пасквиля и продажности. Они пожаловались в окружком партии, и редактору «Звезды» пришлось объясняться там и отстаивать своего журналиста.

Этот случай Гайдар пережил тяжело. За несколько дней он издергался, у него обострился травматический невроз – ему пришлось лечь на лечение в больницу. Но никакой психической болезни, как говорили позже, у него не было.

Лишение свободы на одну неделю

Еще тяжелее были последствия другого фельетона – «Шумел ночной Марсель». В этом фельетоне, написанном в форме киносценария, рассказывалось о том, как народный следователь Николай Филатов по вечерам подрабатывал игрою в ресторанном оркестре. В первой части описывалась сцена допроса в кабинете следователя дебошира, устроившего драку в пивной. А в финале этот же гражданин узнает в ресторанном лабухе следователя и требует, чтобы тот угождал ему.

После публикации фельетона Филатов подал на Гайдара в суд, обвинив его в клевете и оскорблении личности. Клеветы суд не нашел, так как следователь и в самом деле совмещал свою работу с игрой в ресторане. А вот за оскорбление судья приговорил Гайдара к лишению свободы на одну неделю. Но наказание заменили подпиской о невыезде, так как читатели газеты дружно вступились за журналиста. Филатова же дисциплинарная сессия областного суда уволила с должности следователя за недопустимое совмещение.

Сам же Филатов высказывал иную версию событий. По его словам, когда он

работал судебным следователем, жалование было довольно скудным, и порой у него не было даже денег на покупку хлеба. С разрешения прокурора города он устроился играть в оркестре при кинотеатре «Триумф». Как-то утром к нему в кабинет привели группу хулиганов, среди которых оказался журналист «Звезды» Аркадий Голиков. Тому не понравилось, что его допрашивают и в отместку «состряпал» о следователе фельетон.

«Вероятнее всего я буду пьян»

Впрочем, Гайдар вовсе не был паинькой. Как отмечает краевед Владимир Гладышев, «в пермский период жизни Гайдар частенько пытался одолеть, облегчить приступы травматического синдрома с помощью вина». Он же обнаружил в пермском архиве не публиковавшееся ранее письмо Гайдара. Он адресовал его Борису Назаровскому перед отъездом в деревню:

«В голове у меня сейчас гениальные мысли, которые передать в пьяном виде трудно, а в трезвом просто невозможно… Когда вы будете выпивать в субботу, вспомните о моей грешной душе. Мне сегодня сказали, что вероятнее всего я буду пьян и буду сидеть в «Вулкане».

Гинц и Назаровский вспоминали, что настроение Гайдара очень зависело от его работы. Он был «замечательным человеком с золотым сердцем и острым умом. …Когда работа ладилась, от него шли волны, источались флюиды благожелательности, он становился изысканно-любезен, добродушно-ироничен, он хотел каждому сказать доброе слово. … Но ему хотелось большего и большего, и загонявший самого себя Аркадий превращался из обычно приветливого, открытого товарища в задерганного человека, будто стремящегося куда-то убежать».

Любимые женщины

  • В жизни знаменитого писателя было четыре женщины, которых он сам считал женами, – рассказывает краевед Владимир Гладышев. – Это, конечно, помимо кратковременных подруг, «предметов увлечений». Мало кто знает, что, когда 17-летний Аркадий Голиков заполнял в 1921 году анкету, было это в Екатеринбурге, он написал в графе «Семейное положение»: женат. С первой женой – звали ее Мария Плаксина – они познакомились на фронтах гражданской войны. Возможно, образ Маруси из знаменитой «Голубой чашки» и был навеян первой официальной подругой жизни лихого командира – Марией Николаевной Плаксиной.

А в Перми Аркадий познакомился с 17-летней Рахилью Соломянской – активной комсомолкой, одним из организаторов первой печатной пионерской газеты «Муравей-чудодей». Веселая задорная девушка понравилась молодому журналисту. И уже в конце 1925 года – спустя месяц после знакомства – они поженились. Аркадий переименовал Рахиль в Лялю, потом в Лилю и наконец в Лию, – так она и именуется сейчас во всех документах. Следующей зимой на свет появился сын Тимур.

  • Однако в 1931 году, через шесть лет, «любовная лодка разбилась о быт». Общественнице Лие часто было не до своего сумасбродного мужа. После нее Аркадий выбрал себе в спутницы жизни женщину старше себя на шесть лет, – поэтессу Анну Трофимову, может быть, по контрасту, из тоски о материнской заботе,- говорит краевед.

Но и этот союз оказался кратковременным. Биографы писателя считают, что он по сути своей не был семьянином. Терпеть и выносить выходки Аркадия Петровича оказалась в состоянии только Дора Чернышева, с которой Гайдар зарегистрировал брак уже в конце 1930-х. К ее дочке Жене Гайдар относился как к родной. В минуты отчаяния, которые обуревали писателя очень часто, он писал Доре: «Если бы ты знала, сколько мук доставляет мне моя работа! Ты бы много поняла, почему я подчас бываю дик и неуравновешен».

Без сусальности

Работал Гайдар много и быстро. В Перми, кроме газетных публикаций, он писал и художественную прозу. За полтора года – тринадцать рассказов и четыре повести – «Жизнь ни во что. Лбовщина», «Лесные братья», «Р.В.С.», «Рыцари неприступных гор». Первые его рассказы были посвящены гражданской войне. Аркадий писал о том, что сам видел, что пережил. Поэтому его произведения отличаются подкупающей искренностью. Этот тон он сохранил и когда начал писать прозу для детей.

Первой его «детской» повестью стала «Р.В.С.», одно из лучших произведений Гайдара. Первоначальный вариант ее в виде рассказа был опубликован еще в Ленинграде. Затем в переработанном виде повесть выходила в 15 номерах «Звезды», после чего Госиздат решил выпустить книгу. Но, увидев издание, молодой писатель просто пришел в ужас. Стараниями редакторов, которые решили «причесать» гайдаровский слог, повесть стала выглядеть как школьное сочинение.

«Эту книгу теперь я своей назвать не могу и не хочу. Она «дополнена» чьими-то отсебятинами, вставленными нравоучениями, и теперь в ней больше всего той самой «сопливой сусальности», полное отсутствие которой так восхваляли при приеме повести госиздатовские рецензенты. Слащавость, подделывание под пионера и фальшь проглядывают на каждой ее странице», – писал Гайдар в обращении в «Правду».

В итоге писатель еще раз отредактировал повесть, она вышла в издательстве «Детгиз» в том виде, в котором мы ее сейчас знаем.

Спасла подпись Сталина

Нелегкой была судьба и у многих других произведений Гайдара. В 1938 году у него начались огромные неприятности из-за «Судьбы барабанщика». Повесть начали публиковать в «Пионерской правде». Но после выхода первых же глав она была запрещена – в НКВД поступил донос о том, что писатель с сочувствием пишет о сыне арестованного растратчика, да еще и связавшегося с преступниками. Типографский набор остальных книг, готовящихся к изданию, был рассыпан. Сам Гайдар ждал ареста со дня на день.

  • Спасло его чудо, – пишет биограф писателя Борис Камов. – По давно составленному списку вместе с другими писателями он был награжден орденом «Знак почета», а список визировал сам Сталин. Все обвинения мгновенно отпали, книги Гайдара были заново отпечатаны громадными тиражами.

Добыл в бою трофейный автомат

Сразу после начала войны Аркадий Гайдар пишет киносценарий «Клятва Тимура». Он написал его всего за 12 дней – торопился, чтобы уехать воевать.

Но медкомиссия сочла его негодным по здоровью. И в июле 1941 года Аркадий Гайдар уходит на фронт как военный корреспондент «Комсомольской правды».

Юго-Западный фронт – Гайдар вновь оказался в Киеве, там, где получил боевое крещение. Он посылает в газету материалы из действующей армии.

«Наш батальон вступал в село», – так начинается первый фронтовой очерк Аркадия Гайдара «У переправы», опубликованный в «Комсомольской правде». И понятие «наш» здесь не только в смысле – «наш, советский», но и в том, что Гайдар сам ходил с этим батальоном в атаку и даже добыл в бою трофейный автомат, о чем впоследствии вспоминал один из героев очерка – комбат Иван Прудников.

В ночь на 18 сентября 1941 года был получен приказ: оставить Киев. Гайдар мог улететь на самолете в Москву. Но он отказался, остался в войсках. Вместе с частями Юго-Западного фронта военкор попал в окружение, затем вступил в партизанский отряд.

«Гайдар в партизанском отряде с первого же дня зарекомендовал себя отважным пулеметчиком и особенно отличился в бою на территории лесопильного завода, когда он и еще два пулеметчика успешно отразили натиск большой группы немцев», – писал в 1944 году в своем отчете военный журналист «Комсомолки» Алексей Башкиров, который по заданию редколлегии разыскивал могилу Аркадия Гайдара.

В партизанах Гайдар пробыл около месяца. Там он продолжал писать военные рассказы в форме писем к жене и сыну. Но, к сожалению, ни один из них не сохранился.

26 октября Гайдар вместе с еще четырьмя партизанами пошел за продуктами для отряда. Подходя к околице села Лепляво, военкор заметил сидевших в засаде немцев. Он крикнул: «В атаку!», дал понять товарищам, что впереди враг. И тут же был убит. Пуля попала прямо в сердце. Остальным партизанам удалось спастись. Двое из них дожили до Победы и всегда говорили, что жизнь им спас писатель Аркадий Гайдар.

Все, что было при себе у погибшего военкора – орден, обмундирование, тетради, блокноты, – фашисты сняли с его тела. На следующий день путевой обходчик похоронил Гайдара в безымянной могиле рядом с железнодорожной насыпью. А в октябре 1947 года его тело перезахоронили на Днепровской горе в городе Каневе.

БУДЬ В КУРСЕ

В честь яхты из команды Жюля Верна

Главная книга, которая ассоциируется у нас с именем Гайдара, – «Тимур и его команда». В ней писатель объединил все, что могло привлечь юного читателя: увлекательный сюжет, тайную организацию со своим штабом, противостояние тимуровской команды и хулиганов.

Повесть начали публиковать в «Пионерской правде» в 1940 году. И вдруг – скандал. Очередной доносчик обвинил писателя в попытке подменить пионерскую организацию подпольным детским движением. Публикации в газете были прекращены, отдельное издание книги и съемки фильма оказались под большим вопросом. Да и сам писатель мог пострадать.

Но кто-то из приближенных к Сталину положил рукопись «Тимура» ему на стол. Вождю повесть понравилась, и он дал ей «зеленый свет». Книга издавалась в СССР 212 раз, ее суммарный тираж превысил 14 миллионов, ее перевели на 75 языков мира.

Самый же главный результат выхода повести – появление тимуровского движения. Ребята по всей стране помогали семьям военных, пожилым людям. В годы войны тимуровцы взяли шефство над вдовами фронтовиков: рубили дрова, подметали дворы, стирали белье, собирали оружие на полях, где прошли бои. И это движение пережило не только самого писателя, но и пионерскую организацию.

Писатель Константин Паустовский рассказывал, что Гайдар не на пустом месте придумал тимуровцев. У него уже была создана такая команда. За два года до выхода «Тимура и его команды» у Паустовского тяжело заболел сын. Требовалось редкое лекарство, которое никак не могли найти. Узнав об этом, Гайдар созвал ребят из своего двора и дал им задание: оббежать все аптеки и найти это лекарство. Отыскать его удалось только в одной аптеке – в Марьиной роще.

  • Лекарство было привезено, и сыну вскоре стало легче, – пишет Паустовский. – «Ну что, – спросил меня Гайдар, собираясь уходить, – хорошо работает моя команда?».

Кстати, вначале Гайдар собирался дать главному герою повести имя Дункан. Так что ребята вполне могли бы называться дункановцами.

НА ЗАМЕТКУ

Пять самых известных книг

«Тимур и его команда»

«Чук и Гек»

«Р.В.С.»

«Судьба барабанщика»

«Военная тайна»

СПРАВКА «КП»

Травматический невроз – одно из распространенных психических расстройств, вызванных в результате сильного эмоционального или физического шока. Он может проявляться в виде повторяющихся снов, страхов, тревоги и нарушения сна. В тяжелых случаях наблюдаются агрессия, панические атаки, суицидальное настроение. Термин «травматический невроз» впервые предложил немецкий невропатолог Герман Оппенгейм.

ФЕЛЬЕТОНЫ ГАЙДАРА

Шумит ночной Марсель

Киноэскиз.

Часть первая.

В кабинете следователя 14-го участка напряженная тишина. Спокойно и строго смотрят со стен портреты вождей. За столом следователь, а перед ним, хмуро опустив голову, обвиняемый.

Обвиняемый молчит или отвечает глухо и односложно, стараясь понять скрытые подвохи в вопросах допрашивающего. Но следователь хитер и опытен. Как это в таких случаях и полагается, он вежливо достает портсигар, закуривает сам и предлагает закурить обвиняемому ту самую коварную «следовательскую» папиросу, которая неизбежно приводит к чистосердечному раскаянию самых закоренелых преступников. (А между прочим, папиросы не то «Пушка», не то «Эх, отдай все».)

Дальше – трогательная картина. Обвиняемый сморкается за неимением платка примитивным способом и, закуривая, говорит прерывающимся от волнения голосом:

Действительно, товарищ судейный начальник… выпимши был… ну и саданул его по башке пивной литрой, так это ж я ему за прошлый раз, когда он нахально мне в рожу целый стакан пива плеснул.

На лице следователя спокойная, снисходительная улыбка. Он неторопливо прячет в карман ненужный теперь портсигар с папиросами «Эх, отдай все», записывает показания подсудимого, на минуту задумывается, какую выбрать меру пресечения, потом останавливается на «подписке о невыезде».

Допрос окончен. Обвиняемый выходит, за ним выходит и следователь – спокойны, ровный, с чувством сознания хорошо и честно исполненного долга.

Полумрак. Тишина. За окном вспыхивают электрические фонари. Строго и холодно смотрят портреты великих вождей…

Часть вторая.

(Часть, изображающиая возвращение следователя Филатова домой, а также его домашний отдых и семейный уют, пропускается, как не заслуживающая особого интереса из-за своей общеизвестной шаблонности).

Часть третья.

Выпьем?

Выпьем.

Поцелуемся?

Поцелуемся.

Катай, крой дальше. Где болит и что болит,- голова болит с похмелья. Сегодня пьем и завтра пьем, пьем мы целую неделю…

За столом заплеванного кабака-ресторана в дымном пьяном угаре «Восторга сидит тот же человек, которого сегодня утром допрашивали. Но здесь он – дома. Повелительный жест.

Эй, человек! Лети сюда моментальным образом. Почему музыка не играет?!

Сейчас-с… сию-с минуту.. Не извольте… музыкант передыхает малость, только что три фокса подряд отжарил. Окромя того, днем он судебным следователем состоять изволил – тов. Филатов, может, слыхали-с?

(Центральная эффектное место кинокартины, узнают друг друга)

Ах, он, с… с… да это никак тот самый, что из меня сегодня на допросе всю душу вымотал. Эй ты, катай дальше, судейская твоя душа. Изобрази-ка мне «цыганочку»!.. Н-нет, постой лучше… Филаша, выпьем… Пей, дурак, когда предлагают и нечего кочевряжиться, раз музыкантом зачислился, умей публики потрафлять. Я на тебя, миляга, за утрешнее не сержусь, сам понимаю – служба.

И … следователь 14-го участка тов. Филатов, он же ночной артист по ресторанам, хватив для воодушевления поднесенный стакан, тряхнул головой, повел рукой по клавишам и запел залихватски:

Шу-умит ночной Мрсель

В притоне «Трех бродяг»,

Там пьют матросы эль,

А женщины с мужчинами жуют табак…

Однажды…

Будет завтра утром лицо у Филатова строгое и спокойное. Сядет завтра утром он опять в кресло своего кабинета. Будет смотреть пытливым взглядом на допрашиваемого: «Признаете ли вы себя виновным?»

ГАЙДАР.

27.06.1926

Альбомные стихи

Вспоминая дни своей золотой молодости, безвозвратно исчезнувшей в глубине умчавшихся времен, т.е. восстанавливая в памяти то время, когда на голове моей красовалась сизая фуражка второклассника-реалиста, что было давно, давно и никак не меньше чем 10 лет тому назад, я всегда вспоминаю строгую бороду училищного директора, сухопарую немку, из-за страха перед которой я однажды пешедралом убежал верст за 100 от дома и много других всяких приятных вещей вспоминаю.

Но самые трогательные чувства возбуждают во мне не эти приятные воспоминания, а белокурая головка Ниночки, гимназисточки в беленьком фартучке, к которой я воспылал на 13 году, если и не небесной, то во всяком случае и не земной любовью. И часто гуляя с ней по лугам, за городскими огородами, подальше от всевидящего ока классных надзирателей, родителей, а также первоклассников, которые, как известно, отчаянные фискалы я говорил ей возвышенным голосом:

Я люблю вас, Ниночка, за то что вы такая необыкновенная и поэтичная.

И она отвечала, краснея:

И вовсе даже ничего подобного.

И за таким приятным времяпрепровождением дни летели и незаметно, и счастливо, и только обильно посыпавшиеся в бальник двойки несколько омрачали сие замечательное время, от которого сейчас остались только одни смутные воспоминания да чуть заметные буквы Н и А, в некую героическую минуту наколотые булавкой на левой руке.

И еще помнится мне, как однажды она принесла мне альбом и попросила написать на память стихотворение. И как я три ночи подряд сидел, подбирая рифму к концу фразы «мое сокровище», но никакой другой, кроме как «чудовище», рифма не подвертывалась, а последняя никак не годилась для моего нежного стиха. Так и не написал. А через несколько дней она принесла мне опять

альбом и сказала ехидно:

А Володя Нестеров мне написал.

У меня потемнело в глазах, так как Володя Нестеров был ни кто иной,как мой бывший задушевный товарищ, но с прошлой недели – мой злейший враг. ибо это он, а ни кто иной подарил Ниночке на ученическом вечере хризантему, спертую из домашнего горшка, за что получил от неё благодарно ласковый взгляд, а от матери розги.

Я перевернул страницу там было:

«Пишу тебе всего три слова:

Учись, трудись и будь здорова».

Дух облегчения вырвался из моей груди. Автором этого замечательного стихотворения ни в коем случае не мог быть писавший его, так как оно было в тридцати трех альбомах, попадавшихся мне в разные сроки, ранее, не включая сюда и альбом моей прабабушки, где оно было написано ей в дни ее молодости то есть значит никак не меньше чем лет сто тому назад. Я криво усмехнулся и сказал:

Это же не его собственное. И кроме того очень глупое.

Она обидно посмотрела на меня и ответила:

Вы сами глупы. Ну и что ж что не свое, а вы, вон, никакого написать не смогли.

И не буду, – ответил я гордо.

И не больно надо.

И расстались мы с той роковой минуты, и оба порешили, что «между нами все будет кончено».

Это было давно, давно, теперь я не скажу, чтобы я очень уж был стар, но нельзя сказать что и особенно молод ибо уже 2 года как мне за второй десяток перевалило. Но, после прошедших бурь, после нескольких лет за которые всё-таки изменилось и перевернулась, я решил было, что и люди теперь не те, и времена не те, и искренно думал, что теперешнему комсомольцу и комсомолке непонятными и глупыми кажутся альбомные излияния и прочее романтическая белиберда, и в этой уверенности я вероятно и прожил бы до конца своих дней, если бы один услужливый паренек не принес мне недавно несколько альбомов пермских совпартшкольцев и комсомольцев.

Прочитайте, сказал он мне и скажите – то это или не то, что было в ваше дореволюционное время.

Конечно, не то,- ответил я, снисходительно улыбаясь и радостно посмотрел на переплет советского альбома, усеянный звездами и на вытесненный золотом девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь».

Это только снаружи, – усмехнувшись, вставил паренек, – а вы почитайте-ка, тогда и говорите.

Я раскрыл первую страницу и ахнул, это было слишком и чересчур уж то самое и как раз то, что я видел в альбоме своей прабабушки.

«Промчится на веки счастливое время

И горестной жизни настанет пора

И скоро работы тяжелое бремя

Свалится на плечи гора.»

Ну и ну, подумал я, ну и совпартшкола, дай, думаю, посмотрю комсомольский, может, там лучше что. Там, действительно было нечто более соответствующее духу времени.

«Ты любила по пяти,

Я же по пятнадцати,

Ты любила целоваться

Раз по девятнадцати».

Открываю страницу следующего альбома и нахожу там ослиное пожелание:

«Пишу тебе всего пять слов:

Учись, трудись и люби ослов»

Аллах всемогущий, подумал я, да ведь это почти что копия ВУолодькиного стихотворения, да неужели вся революция отразилась на написавшем его только в том, что он изменил два последних слова да и то в сторону испохабливания и без того затасканных строчек.

Пересмотрев все стихи, я дошел до корки и с ужасом увидел, что даже мельчайшая детали альбомной этики не позабыты: в самом низу, в самом углу мелкими буквами значилось:

«Кто любит больше меня, тот пусть пишет дальше меня».

Паренек торжествующе посмотрел на меня.

Ну, как, – спросил он. – Крепко?

Крепко, крепко, согласился я – действительно дальше ни писать, ни читать некуда.

Милые товарищи, совпартшкольцы и комсомольцы, я бывал у вас на вечерах, которые так не похожи на прежние чинные ученические вечеринки.

Я бывал на ваших собраниях, когда четкими горячими словами вы искренне говорили о необходимости строить новый быт.

И я заглянул случайно в несколько наугад взятых альбомов. Почему же такая разница и такой несоответствие между красивыми фразами о перестройке быта и затхлыми затасканными строчками специфических «альбомных стихов», переходящих без изменения из поколения в поколение.

ГАЙДАР

13.02.1926

Источник: https://www.perm.kp.ru/daily/27554/4879132/

Поделиться в социальных сетях

Добавить комментарий

Авторизация
*
*
Регистрация
*
*
*
Генерация пароля